Мы отошли в тень крепости и обменялись плащами, и я остался там, пригнувшись на фоне стены так, чтобы меня не было видно. Сэр Грольер ненадолго ушел, а когда он вернул мне мой плащ, то прежде, чем вернуться в комнату Стефана, я пошел вниз во двор, как будто нес сообщение на кухню, чтобы никого не удивило, почему я вышел дважды.
Будучи встревожен, я, как только вошел в комнату, сразу же спросил, действительно ли сэр Грольер был человеком Мод.
– Нет, – ответил Стефан, широко улыбнувшись, и продолжил в таком же утешительном тоне, какой использовал я. – Он присягал Глостеру и оставил Эстапль много лет назад, но он говорит, что, помня прежние подвиги отца Мод, он чувствует себя обязанным сделать для меня все что сможет. Разве это не прекрасно – найти друзей среди наших врагов?
Но от такого ответа мне не стало легче. Можем ли мы верить человеку, который в известном смысле предавал своего господина? Впрочем, может быть, он не расценивает свой поступок как предательство Глостера. Возможно, он считает, что это не принесет вреда его господину, или не думает об этом вовсе. Вероятно, я снова провожу слишком четкую линию… Я не смог заставить себя упомянуть о моих сомнениях королю. Эта вторая порция надежды оказала на него большее воздействие, чем первая. Почему я должен, как черный ворон, портить ему радость, выдвигая подозрения, для которых нет реального повода? Глаза Стефана светились, но он был достаточно благоразумен, чтобы понизить голос, когда мы обсуждали те шансы, которые были у Ипрса и Мод, чтобы защитить Лондон и предотвратить коронацию Матильды.
Должен признаться, что этот разговор не слишком успокоил меня. Если королеве Мод сопутствует удача в ее сопротивлении и стало быть война продолжается, у Стефана и, конечно, у меня тоже нет надежды освободиться до тех пор, пока мятежники не будут обречены. Таким образом, война будет продолжаться, пока не состоится битва за Линкольн, а это может занять многие годы. Стефан даже не думал об этой проблеме. Я не верю, что он вообще думал о военной ситуации, о которой говорил. В этот момент важнее всего было то, что он не был покинут всеми.
На протяжении следующих нескольких дней сэр Грольер приходил еще дважды. Каждый раз он разговаривал с королем наедине, заходя к нему, когда я выходил. Это не беспокоило меня, хотя теперь я думаю, что мне следовало удивиться, почему человек из службы Глостера так стремится разговаривать наедине с королем. Тогда я не задумывался об этом: я привык к тому, что люди, которые желают снискать расположение короля, предпочитают представлять свои доводы конфиденциально. Каждый раз сэр Грольер приносил королю несколько лакомых кусочков свежей надежды, как будто бы он проводил все время, вылавливая эти новости и делясь с королем своим уловом. Однажды он сказал, что граф Сюррей и граф Нортамптон пошли к королеве и поручились в своей поддержке; другой раз сообщил, что Вильям Мартель отказался сдать Шербор-нскую крепость даже перед лицом отлучения от церкви.
После таких визитов король начал думать скорее с позиции ведения войны, чем с той точки зрения, что он еще любим теми, кого поднял и сделал богатыми, и вскоре он пришел к тому же неприятному выводу, который я сделал сразу.
– Я рад, что у меня еще есть друзья, Бруно, – сказал он, нахмурившись, – но если очень скоро не будет достигнута какая-нибудь великая победа, то ты и я, возможно, состаримся здесь.
Поскольку мне лучше было иметь живого и воодушевленного надеждами сотоварища, чем такого, который лежит и смотрит на стены или плачет и злится, я решил протянуть время.
– Возможно, это и правда, милорд, – признал я, – но возможно также, что обстоятельства изменятся…
Стефан прервал меня резким отрицанием.
– Слишком выгодно держать меня в заключении. У них есть предводитель; у моих сил – нет. Даже верность ослабевает, когда нет символа, вокруг которого можно сплотиться. Время будет помогать им. Есть только один выход: мы должны бежать.
Во мне все встрепенулось в ответ на эти слова. Я уверен, что король увидел мой порыв, потому что он сжал мою руку так сильно, что его пальцы оставили следы. Меня никогда не просили дать честное слово: не знаю, то ли Глостер просто забыл обо мне, то ли я показался ему слишком незначительным, то ли он верил, что я связан обетом короля, – какой бы ни была причина, он никогда не просил меня поклясться, что я согласен на неволю вместо физических цепей. Но король дал такую клятву.
– Милорд, – тихо сказал я, – вы знаете, что я волен в желаниях, но вы нарушите ваше обещание Глостеру, что не станете пытаться добиваться свободы. Если мы потерпим неудачу, я думаю, вам придется поплатиться.
– Поплатиться чем? – спросил Стефан. Его голос был спокойным, но глаза сверкали. – Своей жизнью? Это не слишком высокая цена. Разве то, как мы живем здесь, можно назвать жизнью? И даже если я умру, в этом будет выигрыш. Тогда Матильда потеряет заложника, которого можно использовать, чтобы сдержать натиск на нее. Юстас уже почти достаточно взрослый, чтобы править, а поскольку он обручен с Констанцией, то может призвать всю мощь короля Франции. Нет, Бруно, я не боюсь умереть, а ты?
Когда он говорил, как теперь, весело и гордо глядя в лицо опасности, перст прежней магии, которая привязывала меня к нему, коснулся меня снова, но это был только перст, а не рука, что могла схватить и удержать меня. Я любил его за огромную отвагу, и это правда, что он не боялся смерти, но не боялся ее только потому, что он, как ребенок, не верил, что на самом деле может умереть.
– Да, – сказал я сдержанно, – я боюсь смерти, но не очень беспокоюсь, что умру. Вспомните, что Глостер никогда не угрожал смертью. Вы сами сказали, милорд, что вы полезнее им живой. Он говорил о цепях. Если вас поймают, они заставят вас страдать, а не убьют.
– Что ж, это принесет пользу тоже. – Он усмехнулся. – Если Мод услышит, что со мной плохо обращаются, она сдвинет небеса и землю, чтобы тут же освободить меня. Она по природе осторожна и может долго медлить, ожидая лучших времен, если уверена, что я в безопасности и комфорте.
Позднее это замечание еще больше добавило мне тревоги, так как я знал, что король сказал правду, и, если королева придет в отчаяние, она может напасть и потерпеть поражение. Но в тот момент, когда Стефан упомянул свою жену, все, о чем я мог думать, это о своей собственной. В течение долгого времени я не думал о Мелюзине днем, но я не достиг таких же успехов в обуздании своих страхов и желаний ночью. Довольно часто я просыпался от рыданий; мой тюфяк весь был мокрым от слез. Сначала я большую часть своих свободных часов проводил, вспоминая времена, когда мы были вместе. Однако, так как мой плен затянулся, я счел необходимым перестать думать о Мелюзине. То, что мучило меня, было не только желанием ее – я бы с радостью приветствовал такое мучение. Я боялся за Мелину.
Я знал, что только опасение Мод доставить неудовольствие Стефану защищало Мелюзину и заставляло королеву сохранять ее среди своих дам перед тем, как мы поженились. Возможно, Мод стала меньше подозревать Мелюзину, но рада ли она ей как компаньонке в такое ужасное время? Не вероятнее ли, что королева использовала бы ее в качестве козла отпущения за настоящих врагов, которых она не могла настигнуть?
Я говорил себе снова и снова, что Мод была доброй и разумной женщиной и, что она должна была полюбить и оценить Мелюзину, но с каждой порцией плохих известий я все больше терял надежду. Я воображал Мелюзину покинутой, без денег, без единого человека, который мог защитить ее, так как я думал тогда, что и Фечин, и Корми, и Мервин погибли во время битвы или взяты в плен. Что делала бы Мелюзина? Как могла она совершить свой путь через охваченную войной страну к безопасности в Джер-нейве? Когда я представлял, что могло случиться с женщиной, путешествующей в одиночку через страну, кишащую разбойниками и мародерствующими бандами, я в кровь разбивал свои кулаки о стену.
Я знал, что необходима хоть какая-нибудь причина для радости при мыслях о Мелюзине, – иначе я сойду с ума. Но когда Стефан сказал о Мод, я был застигнут врасплох. Имя Мод мгновенно принесло в мою память то, что я видел так часто в прошлом: королева на своем кресле у огня и Мелюзина рядом, сидя на табурете со своим вышиванием на коленях, смотрит вверх и подает мне руку. Я был внезапно охвачен такой резкой болью от тоски, что мои глаза наполнились слезами и я отвернулся. Стефан схватил мою руку.
– Ты переменил свои намерения при мысли о цепях? Ты боишься их больше, чем смерти? – спросил он с презрительной усмешкой.
Поднявшийся гнев вытеснил из моей головы Мелюзину. Как Стефан смеет насмехаться надо мной? Разве это я плакал от безнадежности как дитя, проклинал и винил в своих бедах всех, кроме себя?
– Да, я боюсь их больше, – холодно вымолвил я, – так как они суждены мне скорее, чем смерть, но ничего я не боюсь так сильно, как не выполнить свой долг и не повиноваться вам.
Как только Стефан увидел, что получит свое, он снова заулыбался. Он даже не заметил, что ранил меня и что я был зол. Он подумал, что его насмешка сняла мои сомнения.
– Ты слишком беспокоишься, – сказал он. – Мы не попадемся. Когда мы пойдем?
Не ожидал ли он, что я скажу «нынче» и проведу его из крепости и через центр Бристоля? Если так, то он был ужасно разочарован. Я указал ему на трудности и на необходимость составить план.
– Возможно, стражники стали менее бдительными, чем были вначале, но даже слепые стражники заметят, если мы просто выйдем.
Он рассмеялся и легонько ударил меня кулаком.
– Тогда давай составим план, если нужно, но он не должен задержать наше освобождение слишком надолго, пока не разрушилась наша растущая надежда, о которой говорил Грольер.
По мысли Стефана, мы должны были выйти в запретную оружейную мастерскую, захватить оружие и доспехи, если сможем найти их, и с боем проложим себе дорогу. Когда я вспомнил мертвые тела вокруг него возле Линкольна, то эта идея не показалась мне настолько смешной, какой была бы, если бы речь шла о другом человеке, однако, я напомнил ему, что численностью можно в конце концов изнурить любого человека, каким бы он ни был сильным.
– Они не изнурят меня, – сказал он капризно. – Ни один человек не смог бы подойти ко мне так близко.
Мой шлем пропал, а я был оглушен камнем. Здесь нет камней.
– Да, камней нет, – резко сказал я, – но есть дубинки, ножи и копья. И даже если мы сможем с боем выйти из крепости, пересечь придется весь город. Как же мы сможем это сделать, если поднимут крики и тревогу?
– Как же можно убежать, не поднимая тревоги и криков? Я не имел в виду, что мы начнем сражаться прямо здесь, в крепости. Я думаю, что мы смогли бы уйти тихо, убить стражников у ворот и бежать. Ты сам сказал, что мы не сможем просто выйти.
– Мы не сможем выйти в качестве самих себя. Но если мы переоденемся как крепостные, которые приходят выполнить дневную работу, то мы сможем выйти. Возможно, никто не заметит нашего отсутствия несколько часов, а к тому времени мы могли бы оказаться в сельской местности. Кто обратит внимание на двух бедных крестьян, устало плетущихся с одной работы на другую?
Вначале Стефан посмотрел на меня, как если бы у меня росли две головы, но после некоторого обсуждения он начал видеть достоинства идеи, а возможно, думать, что это могло бы быть забавным приключением. Как бы то ни было, он с энтузиазмом участвовал в моих попытках достать для нас костюмы, и его энтузиазм возрастал все больше с каждым новым кусочком обнадеживающей информации.
Первым шагом было добыть моими руками деньги. Не было необходимости делать это тайно: я мог прикинуться, что хочу иметь их для азартных игр, к которым меня часто приглашали присоединиться. Достать деньги оказалось легче, чем я ожидал. Я смог продать, как сувенир, одну из рубашек Стефана, вышитую Мод, с гербом Англии. Я думаю, что человек, купивший ее, поверил в то, что я стянул ее у своего хозяина, но это предложил именно Стефан, чтобы я продал все, что смогу. Он подчеркнул, что мы ничего не сможем взять с собой, поэтому должны получить все, что сможем, за костюмы, которые нам придется оставить. К сожалению, я не смог продать много, так как побоялся, что это возбудит лишние подозрения.
Следующим шагом было обокрасть крепостных. Я надеялся, что мое ограбление не вызовет громких воплей, так как оставлял серебряную монету за каждый потрепанный костюм, который взял, и эта надежда оказалась правильной. Менее чем за неделю я приобрел два потрепанных костюма и две грязные блузы. Такие костюмы часто валялись в стороне, потому что утром в мае было холодно, а днем тяжелая работа согревала человека и к тому же припекало солнце. Больше всего волнений доставили мне блузы, так как было лишь несколько крепостных таких же крупных, как я и Стефан. Я не смог достать ни штанов, ни башмаков, ни чулок: люди не снимали их, а попасть на внешний двор, где были хижины, принадлежащие крепостным, оказалось невозможным. В конце концов я понял, что смогу сделать их из наших собственных костюмов, порвав и испачкав их грязью.
Я вынужден был быть внимательным, собирая и принося грязь, но сохранялся еще некоторый благоговейный страх перед королем, и, я думаю, Глостер приказал относиться к нему с уважением. Никто не входил в его комнату без приглашения, поэтому я мог безопасно скрывать и все, что я делал, в том числе и запачканные костюмы. Это было хорошо также и по другим причинам. После того как Стефан пережил шок от одной мысли носить порванные и испачканные костюмы, он, казалось, вдруг воспринял это как диковинку. Заходя к нему, я дважды заставал его примеряющим их, как будто он хотел посмотреть, какая грязная блуза и поношенный костюм больше подходят ему. Я предупредил его об опасности для нас, если кто-нибудь увидит его, и, по-моему, он выглядел виноватым: в его смехе была нотка неловкости, когда он уверял меня, что никто не знает о маскировке. Я подавил свои сомнения и не мог думать, что он стал бы лгать по такому важному поводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74