Мимо глаз скользнула толстая ножка стола, затем отчетливо стал виден сапог. Сапог двинулся с места и превратился в лицо Адобекка.
– Проклятье, – проговорило это лицо, – я же тебя предупреждал! Бедный дурак, что ты наделал?
Клоджис набрал в грудь воздуху, но выдоха уже не сделал. Он так и замер, глядя на своего убийцу вопрошающими глазами.
Адобекк лег животом на стол и заглянул в щель. Письмо было там. Конюший забрал листок. Затем тщательно сложил всю почтовую бумагу, имевшуюся в комнате, взял клетку с птицей, еще раз посмотрел на убитого и притворил за собой дверь.
– Где вы были, дядя? – Эмери приветственно махнул Адобекку, когда тот спустился в общую комнату. – Ваш завтрак остыл. Ренье покушался на него, но я отстоял.
Адобекк выглядел немного огорченным.
– Ренье, Эмери, – заговорил королевский конюший, рассеянно кося по сторонам, – вы мне нужны. Бросайте этот силос, – он кивнул на горшочки с тушеными овощами, – и идемте.
Братья молча повиновались.
Адобекк привел их к конюшням и показал на ворох грязной соломы.
– Где-то здесь была лопата... – сказал он.
– Вот она, дядя, – тихо отозвался Ренье, который успел излазить конюшню вдоль и поперек еще вчера.
– Выкопай яму в углу, подальше от стойла, – распорядился дядя Адобекк. – Постарайся сделать так, чтобы сюда, пока ты работаешь, не входили. Если появится слуга или здешний хозяин, отправь его с каким-нибудь поручением.
Ренье отошел в темный угол и спросил оттуда:
– Здесь?
– Да, – отозвался Адобекк. – Быстрее.
– Дядя, – заговорил Ренье, начав копать, – можно я кое о чем вас спрошу?
– Спрашивай. – Адобекк нетерпеливо хрустнул пальцами.
– Какого размера должна быть яма?
– Чтобы поместился человек, – сказал королевский конюший.
Он вышел и увел Эмери с собой.
Ренье молча терзал утоптанную землю лопатой. Время от времени в полумраке принимались храпеть и фыркать лошади. «Чтобы поместился человек...» Какой человек?
Яма была почти готова, когда возле входа послышались шаги. Ренье поднял голову.
– Это мы, – раздался голос дяди Адобекка. – Как у тебя дела, Ренье?
– Все в порядке, – сказал Ренье.
Эмери и Адобекк тащили нечто тяжелое, завернутое в плащ и обвязанное веревкой. Ренье приблизился к ним и взялся за ношу с третьей стороны. Она оказалась неприятной на ощупь, даже сквозь ткань, похожей на ком сырой глины.
– Укладываем, – пропыхтел дядя Адобекк.
Куль положили на землю и развязали веревку. Плащ тотчас распахнулся. Мелькнуло бледное пятно мертвого лица, второе пятно, поменьше, – ладонь.
Адобекк наклонился над убитым и пошарил у него за пазухой. Там обнаружился еще один наполовину исписанный листок. Адобекк быстро пробежал его глазами и спрятал у себя в рукаве.
Убитый подсматривал за происходящим из-под полузакрытых век. Его рот был распахнут, на зубах блестела слюна.
– Принеси солому, – велел младшему племяннику дядя.
Ренье молча притащил несколько охапок соломы. Он забросал тело соломой и землей, а остаток земли раскидал по конюшне и тщательно утоптал.
– Сойдет, – сказал Адобекк. – Возможно, его здесь и найдут. А может быть, и нет. В любом случае, мы выиграем время.
– Почему ты его убил, дядя? – решился спросить Ренье.
– С чего ты взял, что я его убил? – удивился Адобекк.
– Он сделал это потому, что ты ему не понравился, – от входа проговорил Эмери. – Это, знаешь ли, серьезная причина для того, чтобы воткнуть в человека меч.
– Ты совершенно прав, Эмери, – отозвался Адобекк. – Совершенно. Скользкий был тип, этот ваш Клоджис.
– Ты был с ним знаком? – спросил Ренье.
Адобекк утвердительно кивнул.
– И, поскольку наше с ним знакомство навсегда осталось в прошлом, предлагаю забыть об этом. Фехтовальщик он был эффектный, но боец – совершенно никудышный. Я найму вам других преподавателей. Настоящих.
Глава двадцать шестая
КОРОЛЕВСКИЕ РОЗЫ
Братья увидели столицу второй раз в жизни. Но и сейчас, и впоследствии, сколь бы часто ни приходилось им уезжать и возвращаться, всегда это зрелище потрясало их до глубины души: золотистые купола города, опоясанного множеством стен, витые тонкие башни, зеленые пучки садов среди белоснежных и разноцветных строений.
Столица представала взору подвижной. Она вовсе не замерла на склонах просторных, высоких холмов; она находилась в непрерывном изменении: некие таинственные силы заставляли ее то спускаться с холма в долину, то стремительно карабкаться вверх, к скоплению дворцовых игольчатых башен.
И если в детстве братья воспринимали ее одинаково, как праздник, то спустя годы она явила каждому из них собственный лик. Ренье видел ее красоту, ценил обжитость каждой пяди здешней земли, ее ухоженность и удивительную целесообразность. Для Эмери в общей грандиозной симфонии столицы звучали столь надрывные ноты, что порой ему мнилось, что он не выдержит здесь долго.
Братья молчали, подавленные случившимся в таверне «Сердце и гвоздь». Помалкивал и их дядя. По настоянию Адобекка Эмери по-прежнему ехал с ним в экипаже, а Ренье гарцевал рядом на лошади.
– Я хочу, чтобы они по-прежнему считали, что у меня только один внучатый племянник, – объяснил он. – Надеюсь, в университете вы вели себя осмотрительно. Я еще не успел толком поговорить с вами об этом.
На коленях Эмери теперь стояла маленькая клетка с почтовой птицей. Она сидела спокойно, привыкшая к подобным путешествиям, но Эмери все равно постоянно ощущал присутствие красивого хрупкого существа, и это наполняло его ощущением совершенно ненужной, нежелательной ответственности.
Птицу дядя Адобекк забрал из комнаты человека, которого убил. Он взял оттуда также несколько документов. Немногочисленные пожитки неизвестного, увязанные в узел, некоторое время также путешествовали в экипаже, но затем были погребены в лесу. На столе для трактирщика Адобекк оставил горсть монет и записку с извинением.
Почему-то птица как ничто другое убедила Эмери в том, что Адобекк втягивает их с братом в какую-то давнюю и исключительно сложную интригу.
Экипаж трясся и покачивался. Хотелось спать. И только появление впереди столичного города пробудило Эмери, точно порыв свежего ветра в лицо.
Адобекк имел в городе собственный дом, расположенный за пятой стеной. Туда и прибыли путники.
Дом дяди Адобекка запомнился братьям огромным лабиринтом красивых, полутемных комнат, где хранилось множество поразительных предметов. Теперь, по прошествии лет, он оказался далеко не таким большим, но по-прежнему изящным и крайне интересным.
Королевский конюший владел узким пятиэтажным строением, втиснутым на небольшое пространство между двумя другими подобными же зданиями. На каждом этаже помещались три или четыре небольшие комнаты, причем некоторые были без окон.
Одна была целиком посвящена ее величеству: там хранились ее портреты, на столиках стояли различные безделушки – видимо, подарки и знаки внимания королевы. В ларчике из резной кости лежала тонкая перчатка. Ее кружева пожелтели и стали одного цвета с костью. Эмери нашел это очень изысканным.
У дяди в его частном доме не было большой гостиной. Имелось несколько приемных комнат на втором и четвертом этажах, а также маленькие столовые – на первом этаже, возле кухни, и на пятом, возле спальни господина Адобекка.
Слуг в доме было двое: Фоллон, доверенный камердинер, и Домнола, которая ведала стряпней и всем кухонным царством. В услужении дяди имелся еще человек на конюшне, но сама конюшня располагалась в другом месте, за четвертой стеной, – в центре города запрещалось держать животных, дабы избежать зловония.
Прибытия господина с внучатыми племянниками ждали. Домнола приготовила легкий ужин. Фоллон, который выехал сюда прямо из Изиохона, едва только братья отправились в родовое поместье, встретил вновь прибывших на пороге и торжественно проводил молодых господ в приготовленные для них комнаты.
Обе оказались крохотными, но вполне уютными. Эмери не хватало только клавикордов, но он подумал, что ненадолго задержится в городе. Он не знал, откуда взялось это ощущение, но оно было сильным и настаивало на своей безошибочности.
– Отдыхать! – коротко велел им дядя. – На улицу не ходить! Я хочу, чтобы сегодня вечером и завтра весь день вы нежились в постелях и бездельничали. Послезавтра утром нас ждет королева. Вы должны иметь свежий вид.
– У нас будет тухлый вид, дядя, если мы просидим целый день взаперти, – возразил Ренье.
Адобекк коротко бросил:
– Не возражать!
И на том всякие беседы прекратились.
Нарушить волю Адобекка юноши не решились и потому весь следующий день бродили по дому, прихорашивались, рылись в вещах, которые охотно приносил им Фоллон, показывая различные новые приемы столичной моды.
Дядя где-то пропадал, но особой надобности в нем пока что братья не ощущали. Им было довольно и дома, полного диковин и разных привлекательных вещей. Наконец к вечеру Адобекк явился и тотчас вызвал племянников к себе в нижнюю столовую.
– Подготовились к аудиенции? – осведомился он.
– Каким образом?
– Фоллон должен был подобрать вам одинаковую одежду, – объяснил дядя. – Требуется полное сходство. Вы должны быть неотличимы друг от друга.
Братья переглянулись.
– Это какая-то придворная шутка?
– Нет, – сказал Адобекк. – Никаких шуток. Все очень серьезно и мрачно. Хуже, чем похороны. Где этот бездельник Фоллон, я вас спрашиваю?
Одежда, подготовленная Фоллоном для племянников господина, была черно-бело-красной, с ворохом лент и искусственных цветов. Просторные рубашки из тончайшего полотна выглядывали из многочисленных разрезов на рукавах и груди. Для того чтобы белая материя вздувалась красивыми пузырями, Фоллон, облачая юношей, использовал специальные серебряные щипчики, которыми вытаскивал наружу складочки.
Поверх великолепного придворного костюма были наброшены просторные глухие плащи; после чего все трое направились в сторону королевского дворца.
Они шли пешком, причем Адобекк велел Эмери держаться сзади, чтобы случайный наблюдатель мог принять его за слугу. Эмери хромал сильнее, чем его брат. Адобекк рассчитывал, что тот же случайный наблюдатель, заметив неуклюжую походку «слуги», не слишком обратит внимание на легкий дефект походки второго человека в плаще.
У ворот последней стены королевскому конюшему не задали ни одного вопроса. Парадные двери королевского дворца широко распахнулись перед ним, и Адобекк со своими спутниками проследовал в полутемную прохладу комнат, где резко пахло отлакированным деревом, сладкими духами и немного – смазными сапогами стражи.
Первый этаж дворцового комплекса представлял собой бесконечную анфиладу комнат, и Адобекк решительно зашагал по ней, минуя одно роскошное помещение за другим. Это было похоже на мелькание картин, вывешенных в длинной галерее. Все трое стремительно миновали играющих в карты гвардейцев, прихорашивающихся фрейлин, мощных слуг, ворочающих эпическими сундуками, нескольких важных лакеев, полирующих серебряные вазочки и инкрустированные столики, какую-то замызганную девушку, ползающую с тряпкой по полу...
– Неужели здесь все постоянно на виду? – спросил Ренье вполголоса.
Не замедляя шага, Адобекк ответил:
– Только в первом этаже. Дежурные придворные дамы, солдаты, слуги – да, они всегда на виду. Естественно. Чем бы они ни занимались.
– Даже когда они переодеваются?
– Разумеется, – фыркнул Адобекк. – Это помогает им не расслабляться.
Он вырвался из анфилады и вывел своих спутников на широкую мраморную лестницу. Ее стены были обильно украшены отполированными зеркалами, и отражения поднимающихся молодых людей постоянно следовали за братьями, двоясь, множась, отражаясь сразу отовсюду, чуть искаженные, серебристые.
Наконец Адобекк остановился перед тяжелой деревянной дверью с вычурной медной ручкой. Ренье заметил, дядя совершенно не запыхался.
Адобекк поднял руку, но постучать не успел – дверь распахнулась сама, и на пороге показалась высокая женщина в серебристо-сером платье. Она была красивой и холодной, как зеркало.
– Я видела тебя в окно, – сказала она Адобекку, не здороваясь. – Входите, быстро.
Она впустила своих гостей и сама закрыла за ними створки.
Упал тяжелый бархатный занавес, и братья оказались в темной прихожей. Насколько все внизу было открыто, обнажено, настолько здесь все пряталось и таилось в темных углах, за шторами.
Оглушительно шумя платьем, женщина прошла по комнате, рванула в сторону еще одну портьеру, и неожиданно перед братьями предстал просторный покой с низенькими угловыми диванами, крохотным фонтаном на стене и десятками столиков, где находились светильники, вазы с фруктами, книги, рукоделие, музыкальные инструменты – виола, арфа, дудочка.
Адобекк вполголоса сказал своим спутникам:
– Снимите плащи и оставьте их в прихожей.
Они так и поступили.
Ее величество королева стояла посреди своей интимной гостиной и со спокойной доброжелательной улыбкой смотрела на обоих юношей. Братья молча преклонили колени.
– Хорошо, – помедлив, сказала королева. – Теперь поднимитесь и встаньте лицом к свету. Я хочу рассмотреть вас.
Они повиновались. И, пока королева разглядывала их, братья разглядывали королеву. Она была такой же, как в их детском воспоминании: величественной, нежной, беззащитной.
Королева повернулась к Адобекку.
– Итак, их все-таки двое – твоих племянников.
Адобекк промолчал. Королева пробежалась пальцами по его щеке:
– Рассказывай все, негодник!
– Один из них – бастард, – сказал Адобекк. – Таково было решение моей сестры – скрыть сам факт его появления на свет.
Королева обернулась к юношам.
– Ну, и который же из вас – дитя незаконной любви?
Эмери смутился и опустил голову, а Ренье сделал маленький шажок вперед.
– Бастард – это я, – сказал он.
И тут ее величество правящая королева посмотрела на него так, словно они были сообщниками в каком-то крохотном, смешном преступлении – вроде кражи печенья из нянькиного буфета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56