Как будто искал поддержки у самого дворца.
– Что значит «самые быстрые»? – спросил он, недоумевая.
Она тоже замерла и принялась водить пальцами по каменной кладке.
– Я ведь рассказывала тебе, что наше время тянется очень долго. Так неспешно, что общая беда всех человеческих существ нас почти не затрагивает...
– О чем ты?
– О том, что люди могли бы жить столетиями, если бы не были испорчены. Они не виноваты, – добавила Ринхвивар быстро. – Так сложилось за многие-многие века. Любой человек от рождения болен. И чем дольше живут на земле люди, тем более несчастными, тем более хворыми рождаются они – и тем короче их жизнь. Но и эльфы затронуты той же болезнью, поверь мне. Поначалу мы думали, что нас это не коснулось, но мы ошиблись. Мы тоже больны... И те, в ком болезнь начала проявляться, стали жить куда быстрее.
– Поясни, – тихо попросил он, чувствуя, как его захватывает острая жалость к тем, к другим Эльсион Лакар, которые родились с первыми признаками общей болезни.
Она глянула на него искоса.
– Сострадание, – сказала она. – Тебе приятно жалеть их?
Ошеломленный ходом ее мысли, Гион кивнул.
– Наверное...
– Так живут все эльфы, – сказала она. – Сострадание и сладострастие. Наши истинные чувства. Ты понял меня. Ты меня понял сердцем!
Она обняла его за шею и тихо поцеловала в обе скулы – так бережно, словно боялась повредить.
И Гиону пришлось хвататься за стену, впиваться пальцами в неровности камней и вонзать ногти в густой плющ, чтобы не упасть, потому что от этого поцелуя ноги у него подкосились.
А Ринхвивар, коварная, засмеялась.
– Слушай дальше, – заговорила она, снова становясь серьезной миг спустя, – эти Эльсион Лакар отправились в мир людей и решили сделать это не так, как делаем обычно мы, по незримому пути, но по тропинке, которая привела сегодня тебя. Они оказались в том месте, где ты был.
– Ты же говорила, будто не знаешь, что меня там ожидает! – упрекнул возлюбленную Гион. – А на самом деле могла попросту спросить...
Она положила палец ему на губы.
– Никто из нас не знает, что ожидает в том мире человека, Гион. Мои соплеменники, которые там побывали, – они эльфы. Их ожидало совсем другое испытание.
– Почему ты в этом так уверена? – Он попытался высвободиться, но тонкий смуглый палец еще более властно вдавился в его губы.
– Потому что наша кровь различна, хотя ее и можно смешивать, – ответила Ринхвивар. – Ты потом поймешь.
И она убежала, оставив Гиона в смятении. Убежала, бросив его на милость тех четырех Эльсион Лакар, для которых время пошло быстрее, чем для прочих.
Они тотчас выступили с четырех сторон и обошли Гиона, беззащитного и одинокого. Он медленно переводил взгляд с одного на другого.
Все они были выше его – правда, ненамного: в роду Гиона и Мэлгвина все были рослыми, а Гион вымахал выше старшего брата, хотя до сих пор не догнал его в плечах.
Темные лица Эльсион Лакар казались рябыми от рассыпанных по скулам золотистых пятен, и зелень их глаз сияла так, словно была в силах разогнать любую тень.
Гион чуть вздохнул и протянул им руки, сразу обе, и двое взялись за правую его руку, а двое – за левую, и потащили за собой, в глубь дворца.
Увлекаемый ими, Гион миновал несколько комнат, выстроенных странной, петляющей анфиладой, и видел резную деревянную и костяную мебель, крохотные фонтаны и древние гробницы, драпировки из полупрозрачных тканей и плетеных травяных ковров, украшенных разноцветными камнями и перьями; а дальше, в самом сердце дворца, который постепенно начинал сжимать круги стен, наподобие улиточьей раковины, потянулись залы роскошные, где было собрано много золота и резного нефрита.
Везде встречались им Эльсион Лакар, но Гион почти не видел их – те, кто занимался собственными делами, умели скрываться в своих открытых покоях так, что их никто не замечал.
Перехватив взгляд Гиона, один из его спутников сказал негромко:
– Мы так не можем.
– Что? – удивился Гион.
– Оставаться невидимым, – пояснил второй.
– Куда мы идем? – спросил Гион.
– Мы хотим выйти из дворца, – объяснил первый его спутник. – Оказаться в лесу.
– Зачем?
– Мы хотим поговорить с тобой наедине.
Гион опустил голову и подчинился. Он не понял, когда закончился дворец. Просто в какой-то миг стены перестали попадаться между стволами, и начались сплошные папоротниковые заросли. Светло-зеленые резные зонтики почти смыкались над головами, почва под ногами стала черной и чистой, на ней не было ни иголочки, ни листика, ни травинки.
Здесь его товарищи остановились, и один из них заговорил снова:
– Ринхвивар сказала тебе, что мы не такие, как остальные.
Гион кивнул, потому что глупо было отпираться: они находились рядом, когда Ринхвивар разговаривала со своим будущим мужем, и прекрасно все слышали.
– Мы были там, откуда пришел ты. Скажи, оставил ли ты там свою кровь?
Гион кивнул.
Те четверо переглянулись, и один из них схватил его за запястье. Пальцы у него оказались очень крепкими, почти железными, но вместе с тем не причиняли боли.
– Послушай, – сказал он, – послушай меня, человек. Мы знаем, кто там находится. Там, в тумане. Мы побеждали его, каждый порознь и каждый – в свое время. Нам нравится бывать там. Другие Эльсион Лакар этого не понимают. Есть прекрасный мир, говорят они. Есть эльфийские девы, готовые любить. Есть жилье, где можно оставаться наедине с собой, наедине с лесом, наедине со своим народом – по собственному выбору и усмотрению. Есть две луны и их волшебные лучи... о чем ты еще не знаешь. Все это есть, а мы уходим в серый мир и бродим там часами, отрезанные от жизни и смерти, наедине с небытием, которое одолели однажды и которое одолеваем раз за разом...
– Вам нравится ощущение опасности? – спросил Гион, сам понимая, как пошло, как банально и плоско прозвучала фраза.
Но его собеседники не поморщились и не отвели ясных, сияющих глаз.
– Можно произнести эти слова, – согласился один. – Можно найти другие, более красивые.
Опасность заставляет нас чувствовать себя живыми, – сказал второй. – Бессмертными. Потому что любой из нас может умереть.
– Разве Эльсион Лакар могут умереть? – удивился Гион.
Все четверо разом засмеялись, негромко, дружно, и Гион ощутил, какая крепкая связь, какая глубокая любовь существует между ними. И еще юношу пронзила благодарность, потому что в это мгновение он понял: они желают принять его в свое братство. И, поддавшись порыву, Гион раскинул руки и обхватил своих новых товарищей за плечи.
– Эльсион Лакар может быть убит, – сказал один из них просто. – Любой из нас. Мы так же хрупки, как и обычные люди. И то, что прячется в тумане, знает об этом. Оно испытывает муки голода. Оно желает крови.
– Я поранился там, в тумане, и оно пило мою кровь, – сознался Гион. – Однако я до сих пор не понимаю, что это может означать.
– Ты видел там что-нибудь кроме тумана и того существа?
Гион покачал головой. Его новые знакомцы переглянулись.
Потом один сказал:
– Мы назовем тебе свои имена. Если мы понадобимся тебе, окликни. Может быть, в тот миг, когда ты окажешься один в тумане, кто-то из нас будет поблизости.
А второй добавил:
– Потому что люди, что бы мы ни говорили, куда более хрупки, нежели Эльсион Лакар.
Второй раз Гион увидел Ринхвивар ночью, когда обе луны уже поднялись на небо. Та часть дворца, где крыша размыкалась над небом, была ярко освещена факелами, но в самой сердцевине ее имелось темное пятно, где не горело ни одного огня.
Гиона, облаченного в длинное красное одеяние, вели под руки две женщины. Они и одевали его, не слушая ни вопросов, ни возражений, они закрывали его лицо широкой черной повязкой, чтобы он не мог видеть происходящего, пока не придет время.
Мир странно плыл вокруг Гиона. Прежде ему не доводилось бывать таким беспомощным, настолько зависеть от чужих рук, от чужой воли, и неожиданно у него закружилась голова, как от опьянения. Он научился улавливать ритм шагов своих спутниц и подражать этому ритму. Идти стало легко. Теперь он не шел даже, а как будто пролетал по воздуху, и пространство послушно подчинялось каждому его желанию.
На мгновение ему показалось, что его несут, но нет – ноги ощущали каменную кладку пола, а затем и холодное, почти ледяное прикосновение травы, мокрой и готовой порезать кожу.
Вокруг шумели голоса, и воздух колебался. Гион научился различать то, о чем сообщали ему эти колебания: густая теплая волна означала близость горящего факела, прохладная, короткая – взмах чужого плаща. Он гордился этим своим новым тайным умением.
Он не был пьян – за весь день его угостили только мягкими лепешками и родниковой водой. Ринхвивар почти не разговаривала с ним. Сказала только, что он должен подчиняться всему – что бы с ним ни сделали.
Он догадывался о многом. О том, что в свете факелов странно изменились стены дворца, где каждое украшение наполнилось живыми тенями, и всякая тень хозяйничает в собственном закутке, придавая всему узору новый объем и видоизменяя его в зависимости от собственных капризов. О том, что повсюду выступили теперь прекрасные, странные лица Эльсион Лакар, доселе сокрытые среди деревьев, в глубине дворцовых покоев. Шум собственных мыслей оглушал Гиона, и он не сразу различил музыку, сперва отдаленную, затем все более близкую. Она сливалась с голосами, с шелестом ветвей, но затем сразу выступила на их фоне как нечто отдельное, вполне определенное и отчетливое.
Играл какой-то струнный инструмент, вроде арфы. Гион хотел спросить, деревянный у него корпус или костяной – почему-то этот вопрос неожиданно начал его интересовать, – но затем вдруг понял, как глупо это покажется его спутницам.
Они вели его уверенно и быстро, минуя повороты, заворачивая за углы, не позволяя зрителям притрагиваться к своему подопечному.
Музыка делалась громче и ближе, а движение токов воздуха изменилось, так что Гион своим новым, обостренным чутьем понял, что они вышли под открытое небо, хотя вряд ли покинули дворец. Он сделал еще несколько шагов, и неожиданно его отпустили.
Теперь он стоял совершенно один. Миг ему чудилось, будто он оказался в полном одиночестве посреди огромного, пустого мира. Он медленно протянул руку и обвел вокруг себя. Пальцы не наткнулись ни на одну преграду.
Гион замер так, словно его парализовало. Мысль снять повязку и оглядеться не приходила ему в голову. Он понял, что музыка замолчала. Но это не показалось для него удивительным: в пустом мире, где нет дружеских рук, где не горят факелы и никто не взмахивает плащом, не посмеивается, не переговаривается, не играет на струнном инструменте в костяном или деревянном корпусе, – там не может быть ни голосов, ни музыки.
«Что у меня осталось? – подумал Гион смятенно. – Только кровь, что шумит в моих ушах, и еще... небо».
Он знал, что крыши здесь нет, и небо рядом. Осторожно, словно боясь поранить кого-то, кто может оказаться наверху, Гион потянулся и поднял руки над головой. Ему почудилось, будто он нащупал нечто, за что можно ухватиться, и осторожно прикоснулся к этому. Оно упруго тронуло ногти, чуть вдавилось в подушечки пальцев.
От волнения Гион переступал на месте. Его вновь охватило ощущение полной невесомости, легкости всего тела. В тот миг – странное дело! – он не думал о том, что Эльсион Лакар подвергают его испытанию. Подобная мысль даже в голову ему не приходила, и он не беспокоился о том, что может опозориться, поступить неправильно. Не испытывал он и гордости за свое поведение – ведь он, возможно, сейчас демонстрирует свою состоятельность! Показывает свои силы, возможности и выдержку всему народу Ринхвивар!
Ни одно из подобных чувств даже близко не подбиралось к сердцу Гиона. Он вообще перестал думать о самом себе.
Невесомость делалась все более повелительной, и ему все труднее было удерживаться на ногах. Нечто завладевало Гионом, пыталось перевернуть его вниз головой, заставить глупо дрыгать руками и ногами, чтобы вернуть голову в подобающее ей положение и опустить ноги долу.
Он вытянулся еще сильнее. Он понимал, что невесомость – иллюзия, которая была порождена долгой беспомощностью, лишенностью собственной воли, быстрым слепым путешествием через дворец. Но эти соображения остались где-то на окраине сознания. На самом деле все мысли Гиона были совершенно новыми. Прежнему Гиону они никогда не приходили на ум.
Он думал о небе над головой и о той опоре, которую нащупал и с которой ни за что не желал расставаться. Он попробовал повиснуть на ней. Затем отпустил руки, потому что она сама обвила его, коснулась и тихо, плавно приподняла.
Это ощущение было приятным. В последний раз оно посещало Гиона в очень далекие времена, когда тот был еще мальчиком и летал во сне. Проснувшись, до первого движения в бодрствующем состоянии, он сохранял в теле блаженное чувство невесомости, способности подняться и плыть по воздуху, почти не прикладывая усилий.
Затем он услышал голос Ринхвивар:
– Любимый...
Две знакомые руки очутились возле его висков – это оказалось так неожиданно, что представилось Гиону настоящим чудом: только что он был совершенно одинок в необитаемом мире, где не звучала даже музыка, а теперь рядом возникла возлюбленная, как будто только что вышла из-под мудрого резца создателя.
«Да, – подумал Гион, – именно это и происходит. Мир сотворяется заново, и первое, что появилось в нем после меня, – это Ринхвивар».
Она осторожно сняла повязку с его глаз и очутилась прямо перед его ошеломленным взором. Залитое ярким светом двух лун смуглое лицо с точеными чертами казалось двухцветным: фиолетовым с той стороны, где его озаряла голубая луна, и бледно-оранжевым – там, где светила желтая. Тени располагались на этом лице очень аккуратно, как будто их размещали долго и тщательно: одна подчеркивала изогнутые ноздри, другая – изящную и смертоносную линию губ, очертаниями похожих на эльфийский лук, третья углубляла внешние уголки раскосых глаз, делая их длиннее.
Длинные волосы Ринхвивар были заплетены в две косы и истыканы пушистыми перьями и комками звериной шерсти, отчего казались вдвое толще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56