– Чем его кормили? Железными чушками? – проворчала она.
Вдвоем они подтащили его к выходу и там переложили на садовую тачку, накрыв сверху мешковиной.
Элизахар пришел в себя и увидел вокруг только темноту. Он пошевелился и понял, что не связан. Однако кругом было так темно и тесно, что он вдруг испугался: не в гробу ли он лежит. Пальцы послушно сгибались и разгибались. Болела голова и сильно донимала резь в глазах и носу, но все остальное вроде бы в порядке.
Снаружи донеслись голоса. Элизахар прислушался: магистр Даланн что-то твердила Алебранду, а тот ворчал и отнекивался.
– Ты должен! – говорила Даланн.
– Тебе будет странно в это поверить, дорогая, но ведь я не убийца, – отвечал Алебранд. – Я не могу просто взять и перерезать горло спящему человеку. Если ты считаешь, что это так уж необходимо, сделай это сама.
– Я женщина! – возмутилась Даланн.
– Сама знаешь, что у нашего народа разница между мужчинами и женщинами не так велика, как у людей.
«Что он имеет в виду? – тяжко ворочалось в голове Элизахара. – У какого „нашего“ народа? Они что, не люди? Но ведь не эльфы же... Исключено. Эльфов здесь нет. Не бывает. Когда-то были, но теперь – нет».
– Я не буду его резать, – твердо произнесла Даланн. – Ненавижу кровь.
«Кого резать? – с трудом соображал Элизахар. – Должно быть, они говорят обо мне. Оглушили какой-то отравой, а теперь обсуждают, кто из двоих меня убьет. Польщен. Будь я проклят, это ведь чрезвычайно лестно: два высокоученых магистра – против одного бедного невежественного солдата... Чем же это я им так досадил?»
Неожиданно он понял.
«Фейнне! Какое им дело до меня! Я мешал им добраться до Фейнне!»
И такая страшная тревога охватила его, что он едва не вскрикнул.
– Хорошо, ты не будешь его убивать, я не буду его убивать, – ворчал Алебранд. – Но нам необходимо избавиться от него.
– Отвезем подальше и бросим, – сказала Даланн. – Он никогда ее не найдет. Будет бродить, пока не умрет. А если он вздумает явиться с такой историей к ее родителям и попросить у них помощи, они его попросту повесят.
Телега остановилась. Элизахар закрыл глаза и расслабился. Сверху сдернули мешковину. Сквозь закрытые веки он ощущал солнечный свет. Алебранд несколько секунд пристально рассматривал пленника.
– Веки дергаются, – сказал наконец магистр. – Скоро очнется. Давай избавляться от него. Пора возвращаться.
Сильные руки схватили Элизахара за лодыжки и сдернули с телеги. Он упал на дорогу и сильно ударился, но только застонал, не открывая глаз.
Алебранд пнул его на прощание в бок. Нога у магистра оказалась тяжелой и твердой, будто каменная.
– Дурак, – сказал ему магистр на прощание. Затем он сел в телегу и взялся за вожжи.
Когда телега скрылась за поворотом, Элизахар, не вставая, прополз несколько шагов и перебрался на обочину. Солнце уже клонилось к закату. Кругом расстилались возделанные поля, но ни единого признака человеческого жилья Элизахар не заметил.
Он устроился среди травы поудобнее, потер виски, провел руками по глазам. Резкая боль отступила.
Неожиданно он ощутил лютый голод. Сколько времени прошло? Долго ли он провалялся без сознания? День, два? Куда завезли его магистры? Определить это было невозможно. Голова гудела и кружилась.
Он знал, что должен во всем разобраться, но мысли разбегались. Поэтому Элизахар заполз поглубже в посевы и там заснул.
Когда он открыл глаза в следующий раз, был полдень. Теперь стало легче. Он попробовал встать и сделать несколько шагов. Ему нужно было найти воду.
Он выбрался обратно на дорогу и пошел под уклон. Ручей, протекавший в низине, почти пересох, но пару лужиц еще можно было отыскать, и это оказалось спасением.
Вода вернула ему ясность соображения, наполнила тело новыми силами. Теперь даже голод не казался таким ужасным.
Элизахар сорвал несколько колосьев и выковырял оттуда неспелые зерна. Он лежал на поле и снизу вверх смотрел сквозь жиреющие колосья на синее небо. Он видел, как крохотные мышки бегают по стеблям, охотясь на те же восковые зерна, что и он сам.
Зверьки эти были такими маленькими, что размерами напоминали, скорее, насекомых. И все-таки они были теплокровными, как и Элизахар, и точно так же, как дети человеческие, в первые дни жизни питались материнским молоком.
Элизахар подставил палец, и одна мышка, не раздумывая, забралась на него. Ее коготки деликатно коснулись загрубевшей кожи.
Элизахар улыбнулся, подумав о том, как расскажет об этом Фейнне... и тотчас острая боль иглой вошла в сердце: Фейнне нет.
Настала минута, которой он так боялся. Время собрать воедино все, что он успел узнать.
Магистры отравили его а-челифом и вывезли за пределы Коммарши, после чего попросту бросили на дороге. Видимо, для того, чтобы он не мешал им, не путался под ногами.
Похитители верно все рассчитали: вернуться в дом родителей Фейнне и рассказать им о том, что их дочь увезли неведомые люди, Элизахар не сможет. И вовсе не потому, что боится, как бы его не повесили. Если бы его смерть помогла отыскать девушку, он, возможно, согласился бы и на это.
Люди? Уверен ли он в том, что Фейнне похитили люди? «Наш народ», говорил Алебранд. Что он имел в виду?
Но ведь они – не эльфы...
Элизахар тряхнул головой. Неважно, кто они такие. Вопрос в том, ради чего они украли девушку.
На мгновение в мысли Элизахара закрался образ старенькой нянюшки, которая, по всей видимости, пропала вместе со своей питомицей. Элизахар надеялся, что со старушкой ничего не случилось. Коль скоро похитители оставили в живых телохранителя, то и на нянюшку у них рука не поднялась.
Он пересадил мышку обратно на стебель и встал.
Дорога сама ложилась ему под ноги, и Элизахару оставалось лишь идти по ней – дальше и дальше, пока возделанные поля не остались позади, и горный хребет не встал у него на пути.
А за горами начиналась пустыня...
Глава двадцать вторая
ПОСЛАННИК
Море бежало к берегу, шумя и торопясь, как юная девушка. Волна за волной влетали в объятия Ренье и Аббаны, окатывая их с головой и уносясь прочь вместе с шлейфом песка. Морское дно струилось, утекало из-под ног, и они поминутно оступались, захлебываясь от смеха.
Купальный костюм Аббаны, длинное, шелковое платье почти одного цвета с ее загорелой кожей, облеплял фигуру девушки. Ее длинные светлые волосы намокли и свисали тонкими плеточками.
Ренье глядел на нее жадно. Впрочем, тем же ненасытным взором смотрел он и на море, и на небо, и на нарядные дома Изиохона, городка, где обитали только рыболовы, гостиничная прислуга и богатые бездельники.
Полоса пляжей тянулась до самой рыбачьей гавани, где была выстроена кирпичная стена, разрисованная кораблями, морскими чудищами и рыбками, кидающимися в объятия развеселым бородатым морякам. Вся эта причудливая живопись должна была, по замыслу создателей, хотя бы отчасти мирить купающихся с резким запахом потрошеной рыбы и гниющих водорослей, долетающим из-за стены. Самые роскошные гостиницы Изиохона размещались, естественно, на удалении от этой стены, а домики подешевле находились в непосредственной близости.
Немного в стороне от нынешнего Изиохона, маленького, беспечного, пляжного городка, находились развалины старинной крепости Мэлгвина. Эту цитадель возвели еще в те времена, когда Королевство не было единым и состояло из множества разрозненных баронств. Огромные серые валуны, забрызганные солью, заросшие плетками вьюнов, оккупированные важными улитками, громоздились на песке, и казалось странным, что некогда они были частью грозной башни. Сейчас море подобралось совсем близко к ним, фундамент разрушился, и камням только и оставалось, что недовольно взирать на бездельников, которые приходили к ним греться на солнышке, болтать с женщинами или прятать под них, туда, где похолоднее, бутыли с вином.
Солнце быстро опускалось вниз, торопясь упасть в воды хотя бы на миг перед тем, как исчезнуть из мира. Красноватые отблески скакали в волнах. Купающиеся почти исчезли в этом непрерывном мелькании света.
Гальен и Эмери, сидевшие на берегу, рассеянно наблюдали за ними. Гальен тянул прямо из бутылки местное вино, которое привозили откуда-то с гор и дешево продавали прямо на пляже. Эмери задумчиво подталкивал большим пальцем ноги дохлую медузу.
– А ты почему не пойдешь плавать? – спросил его Гальен.
Эмери медленно улегся на живот, пристроил голову на скрещенные руки и нос к носу столкнулся с крохотной букашкой, которая сидела на обломке раковины, погрузившись в размышления.
– У меня от соленой воды сразу забивает нос, – объяснил Эмери.
Его клонило в сон, и в этом сне он начинал слышать новую музыку.
Аббана и Ренье, держась за руки, выбежали на берег. С них потоками текла вода, как будто море выслало их в качестве своих эмиссаров, уполномочив залить все в круг.
Эмери сердито тряхнул головой, сел и вдруг рассмеялся. Ренье отобрал у Гальена бутылку и в два глотка прикончил вино.
Теплый вечер постепенно набирал силу. Повсюду на берегу загорались огни: открывались ночные кафе; ночные музыканты уже настраивали инструменты, вслушиваясь в мелодию нынешнего заката. Фонарики причудливой формы протянулись разноцветной ниткой до стены рыбного порта.
Музыка, звучавшая в самой глубине естества Эмери, сплеталась с шумом наступавшего вечера: неопасный грохот прибоя, женский смех, бессвязные ноты разлаженных пока оркестриков, вкрадчивое звяканье посуды и первый, веселый треск поленьев – кое-где кухню устраивали прямо на берегу, разложив огонь в специально выкопанных ямах.
Аббана провела ладонями по лицу, освобождая его от влаги, отбросила за спину волосы. Прямо на мокрый купальный костюм она накинула длинный плащ с капюшоном, который тотчас пропитался водой.
Сидя на песке, Эмери смотрел, как ее сильные ноги увязают по щиколотку. Он протянул руку и пощекотал Аббане лодыжку, но она этого даже не заметила. Блестя глазами и зубами, она что-то быстро говорила, обращаясь к Ренье и Гальену.
Эмери не разбирал произносимых слов. В его сознании они были частью общего звука, которому предстояло вот-вот превратиться в неповторимую мелодию наступающей ночи.
Все четверо лениво собирались покинуть насиженное место на пляже и перебраться на другое, ближе к кафе и оркестрам.
Ренье натянул рубашку с пышными рукавами, перехваченными лентой выше локтя, но пренебрег штанами, ограничившись купальным костюмом – короткими обдающими брючками до колена. Эмери, напротив, оделся полностью и даже обулся. Гальен последовал его примеру, только обувь спрятал в сумку, а рубашку не стал застегивать.
Компания побрела по берегу в сторону пляшущих огоньков – туда, где готово было начаться ночное веселье.
Эта жизнь не имела ни цели, ни смысла и оттого представлялась братьям поистине упоительной. В ней не было ничего важного – и в то же время невероятную ценность поминутно приобретала любая мелочь: странный завиток раковины, на которую наступила босой ступней Аббана; причудливые плавники морских рыб, чьи высушенные чучела с разинутой пастью продает закопченный старик у портовой стены; обрывок зеленой рыбачьей сети; фальшивая нота в вечерней песне арфы; толстый нищий, спящий прямо на пляже лицом в плошку для подаяния; мертвый дельфин, погребенный у подножья холма с расточительной пышностью...
В какой-то момент начинало казаться, что ничего, кроме этого, уже не будет, что время остановилось навсегда, и до конца дней своих братья останутся юными, бесполезными, беспечными, погруженными в веселое небытие, вне семьи, обязанностей, общественного положения. Даже лето – и то казалось здесь вечным, а дождливая зима проскакивала незаметно и, в принципе, ни имела значения.
Несколько незнакомых молодых людей танцевали босиком, отражаясь в неподвижной воде, оставленной на берегу ревнивым морем. Свет фонарей скакал по их блестящим ногам, вспыхивал на скулах и трусливо удирал, чтобы расплывшимся пятном вдруг появиться в зелени куста, растущего на краю пляжа, ближе к домам.
Неожиданно в стройную мелодию вкрался диссонанс и поначалу его уловил только болезненно-тонкий слух Эмери. Кто-то, чуждый бесполезности и веселью, появился в темноте и ждал. Эмери тревожно огляделся. Очередная причуда теплого ветра качнула фонарь, и во мгле на несколько секунд проступило лицо – бледное, с узким, сжатым в нитку ртом. Эмери тотчас узнал его и направился к чужаку.
– Фоллон!
Тот вздрогнул, чуть отступил, а затем глубоко вздохнул от облегчения.
– Господин Эмери! А господин Ренье – он тоже здесь?
– Здесь, – проговорил Ренье, появляясь рядом с братом.
Эмери поморщился, как от боли. Музыка беспечного вечера была безнадежно испорчена, каждый звук ее теперь искажался и дребезжал.
Появление в Изиохоне Фоллона – доверенного слуги их дяди, господина Адобекка, занимавшего высокий пост при дворе, – могло означать только одно: беспечная жизнь двух юных бездельников подходит к неизбежному концу. Господин Адобекк имеет в племянниках какую-то важную надобность. В противном случае он не стал бы утруждать ни своего слугу, ни себя.
– Уйдем, – прошептал Фоллон, озираясь. – Вы здесь одни?
– Не важно, – отозвался Ренье.
Все трое незаметно растворились в темноте. Гальен и Аббана, увлеченные танцами, ничего не заметили.
Дом, где снимали жилье братья, располагался на склоне холма, недалеко от пляжа. Весь второй этаж находился в полном их распоряжении; в первом располагались кухня и две комнаты для управляющего и прислуги.
Соседний домик, чуть поменьше, был снят для Гальена и Аббаны. Он принадлежал тому же хозяину, который сам в Изиохоне не жил, но владел здесь доходной собственностью. Контракт на наем жилья был заключен на имя Эмери и заканчивался через месяц.
Фоллон поднялся следом за братьями в их гостиную. Прислуга, привыкшая к поздним возвращениям господ, вероятно, удивилась, когда братья явились домой еще до полуночи, однако своего присутствия никак не обнаружила – это было здесь запрещено.
Комнаты прибирались в отсутствие хозяев;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56