Он собирается устроить осенний праздник, говорил он, пикник с музыкой и угощением на моем птичьем острове…
– У вас есть и птичий остров?
– О-о, мало ли что у него есть: тресковые промыслы, птичий остров, генеральная агентура «госенского» масла, театр…
– Подумайте, птичий остров! С гагарами, гагачьим пухом?
Теодор кивает: чудеснейший товар, первоклассный. Маленькая избенка на острове. Если б он осмелился питать надежду, что такой человек, как господин Кольдевин, согласится принять участие в празднике…
– Отчего же, спасибо, что невозможно. Подумать только, пикник на птичьем острове, да ведь это все равно, что молоть бриллианты на еду! Когда же это будет?
– Через несколько времени. Нельзя раньше осени, пока птицы не улетят с острова…
– Я спрошу фрекен Хольменгро, не поедет ли и она, – сказал Антон.
Впрочем, Антон Кольдевин сделал этот визит не только ради своего коллеги Теодора, но и ради его сестры, той, что служила камеристкой у консула Кольдевина в Вестландии. Надо же было Антону из вежливости навестить ее родных, но он не особенно распространялся на эту тему.
– Вам кланяется ваша сестра, – сказал он.
– Благодарю вас, – ответил Теодор, – она скоро приезжает, и тоже будет выбрасывать меня вон!
Антон отправился к господину Хольменгро и застал там Виллаца. Виллац пошел туда, а совсем не на кирпичный завод, к своей партитуре! Вот хитрая душа, черт знает! Антон больше не станет с ним считаться и уедет раньше срока! Виллац, конечно, мог бы сгладить впечатление, если б объяснился, но нет, он не объяснился; он мог бы сказать, что попробовал работать, как и было на самом деле, но ничего не вышло, он не сдвинулся с места и сегодня, как уже за много дней до того, поэтому пошел на люди, чтоб немножко освежиться. Он не сказал ни слова. Это было его английское кривляние – молчать. Антон от души презирал английское кривляние.
– Я был у купца Иенсена, – сказал Антон.– Он пригласил меня на праздник, который устраивает осенью на своем птичьем острове. Это наверное будет забавно, я принял приглашение. Я приеду опять и непременно буду.
«Отлично, значит, ты опять к нам приедешь! – мог бы сказать Виллац.
«Возьмите меня с собой на праздник! – могла бы сказать фрекен Марианна.
Никто из них не сказал ни слова.
– У адвоката тоже будет осенний праздник, – проговорила наконец фрекен Марианна.–Ты пойдешь, Виллац?
– А меня пригласят? – спросил он. Молчание.
– Это на тебя не похоже, – сказала вдруг Марианна, – добиться приглашение только для того, чтоб отказаться.
Антон посмотрел на обоих с изумлением; выходит, что они в ссоре, грызутся?
Пусть делают, что хотят, он не желает больше слушать.
– Извините, фрекен Марианна, – сказал он, – я, собственно, пришел к вашему отцу. Как вы думаете, могу я поговорить с ним минутку?
– Посиди и подожди, он наверное придет, – ответил Виллац и собрался уходить.
– Отец на мельнице, – сказала Марианна.– Я не знаю, когда он вернется. Отчего бы нам не пойти туда всем вместе, может, мы его встретим?
Пошли все вместе. Виллац немножко неохотно и посмотрел сначала на часы.
Они вышли на большую проезжую дорогу между мельницей и пристанью, там стоял человек и ждал. Это был Конрад. Он поклонился и шагнул вперед, словно собираясь заговорить, но остановился один Антон, остальные прошли дальше.
– Зачем ты так сказала? – спросил, смеясь, Виллац.– Он подумает, что мы поссорились.
Глаза Марианны сделались длинными и узкими, почти совсем закрылись.
– А пусть себе думает! – сказала она.– Не все ли равно! – и перешла к другому: – У нас опять нелады с рабочими.
– Опять?
– Я не знаю в точности причины, да много ли для этого нужно? Насколько я понимаю, они разобиделись из-за какой-то бумажки, записки в Буа. Они брали там товары и записывали их на счет мельницы; теперь папа распорядился, чтоб на мельницу не отпускали никаких товаров без записки от заведующего мельницей или рабочего старосты. Вот эту-то записку рабочие и требуют отменить: это, говорят, издевательство, все равно, говорят, что наклеивать на себя ярлык.
– Да, они стали ужасно щепетильны, – сказал Виллац.
– Но потом все успокоилось, и по весьма основательной причине. Оказывается, Оле Иоган не умеет писать, и вот рабочие сами пишут вместо него и выписывают, что хотят. Ха-ха-ха, ну, как же не смеяться! Никто не ходил за записками к Бертелю из Сагвика, потому что он умеет писать, все ходили к Оле Иогану. А в конце концов не стали ходить ни к кому, а писали сами; тогда у Теодора возникли подозрения, и дело раскрылось. Сегодня к папе пришли двое и сказали: пусть виновные заплатят за товары, которые они получили обманным образом! – Я их уволю, – сказал папа. На это они не согласились. И папе пришлось пойти с ними на мельницу для переговоров.
– Он пошел с ними договариваться? – спрашивает Виллац.
– Что же ему было делать!
– Не понимаю, что за охота твоему отцу возиться с мельницей.
– Наверно, у него есть свои причины, не знаю.
У каждого свои причины. Мне следовало бы дать ему зятя, который бы ему помогал, – сказала Марианна, – а я этого не делаю.
– Попробуй только! – шутливо сказал Виллац.
– Вообще, мне надо дать ему зятя, – продолжала Марианна, – но я, конечно, этого не сумею.
Виллац засмеялся громко и уверенно, как собственник:
– Подожди еще немножко, – сказал он, – месяц или около этого, а может быть и меньше. У меня ведь не все дни неудачные.
– Мы ждем партитуры. Вот чего мы ждем.
– Мне хочется достигнуть чего-нибудь большего, чем теперь, к тому времени, когда ты удостоишь меня согласием. Оцени хорошенько эту благородную черту твоего почтительнейшего слуги.
Марианна, видимо, не могла поддерживать тот же шутливый тон, а может быть и не хотела. Ей следовало бы понять по манере Виллаца, что веселость его деланная и весь легкий тон его речи неискренен. Разве она не видела, как дергались его брови? И дергались тем сильнее, чем определеннее она говорила. Эти обнаженные фразы, конечно, оскорбляли его, – она ведь вовсе не стремилась пристроиться. Ах, эти необдуманные выражения, когда она оставит их! Он отлично знал, что по натуре она совсем не груба, до сегодня она была нежна и ласкова, как в дни детства, когда просила, чтоб он поцеловал ее «длинную-длинную минутку». Но он знал также, что ее путешествия и позднейшие знакомства изменили многое в ее взгляде. Она бывала иногда дерзка, дерзостью современной Норвегии, кое-что из новых нравов привилось и ей. Одобрение, с каким она встречала в обществе какую-нибудь смелую, откровенную фразу, составляло для него муку, много раз это отдаляло их друг от друга и кончалось ревностью и размолвками.
Но Марианна – о, она была коварная, как ее прабабушка-индианка, и отлично знала, что делает. «Гнуться или ломаться!» – верно думала она.
Марианна сказала:
– Антон, я слышу, остается. Нет, – продолжала она, – уж если ты вбил себе что-нибудь в голову, Виллац, этого из тебя не выбьешь.
– Да, я очень скучный, – согласился он. Тогда у нее вырвалось:
– Мне кажется, мы слишком уж привыкли к тому, что в течение стольких лет нас предназначали друг для друга.
Должно быть, это было непререкаемо верно, потому что он несколько раз кивнул. Антон догнал их бегом.
– Извините, что я отстал, – сказал он.– Виллац, меня просили передать тебе благодарность.
Виллац нахмурился. Он, конечно, понял, чего дожидался Конрад, и умышленно прошел мимо, как бы не заметив.
– Да, меня просили передать тебе благодарность, – продолжал Антон, не смущаясь.– Я не передам ее без квитанции. Ты только смотришь на меня?
– Да. Я, так сказать, смотрю на тебя.
– Что бы ты ни делал, – продолжал Антон, – в наших местах такое поведение тебе не сошло бы с рук. Приходит человек и хочет поблагодарить тебя за что– то, а ты даже не слушаешь его, не видишь его.
Виллац ответил:
– Ты побеседовал с ним. Ты умеешь, обходиться с народом.
– Господи, можно ли до такой степени ломаться! – от души воскликнул Антон.
– Не понимаю, что тебе за охота! Твой отец поступал так или иначе, потому что это было в нем, искренно; но ты – ты просто в роде управляющего величием, оставленным твоим отцом.
Марианна расхохоталась и рассмешила Виллаца.
– Хорошенький тон для друга и гостя! – сказал он.– Антон словно на иголках от страха – а вдруг он будет недостаточно груб.
– Я умею обходиться с народом! – сердился Антон.– Да, что ж поделать! Я не завидую твоей мрачности, она закрывает для тебя жизнь разными тонкостями и глупостями. Посмотри, вот это жизнь! – сказал он, протянув руку.
Навстречу ехали двое возчиков, они грузили муку, и лица у них были до смешного одинаковые. «Но!» – погоняли они лошадей. Телеги скрипели под тяжелым грузом, люди шли рядом с возами, изо дня в день шли рядом. По прибытии на пристань они сваливали муку и нагружали рожь, везли рожь на мельницу и опять забирали на пристань муку. Изо дня в день, изо дня в день!
– Мне кажется, я вижу, как ты принимаешь участие в этой жизни! – сказал Виллац.
– Я участвую в ней по-своему, – ответил Антон.– За этим-то я и ищу господина Хольменгро, мне нужно маленькое разъяснение, намек. Я тоже хлопочу и тружусь, хоть и не с мукой. А ты иди домой, Виллац, и женись на красавице Сюннэве Сольбаккен.
И опять Марианна засмеялась, на этот раз одна.
– А он не смеется, – сказала она.– Ты не смеешься, Виллац?
– Разве, что ты прикажешь найти это забавным, – ответил он.
Господин Хольменгро шел им навстречу, приветливо кланяясь, спокойно, как счастливый отец для всех и вся, чудо равновесия. Марианна спросила, уволил ли он грешников, но отец только улыбнулся и ответил, что грешников оказалось слишком много.
– Вот ты, поклонник жизни, тут есть кое-что интересное для тебя, – обратился Виллац к Антону. Все трое ввели его в курс дела, и Антон, выслушав, заключил:
– Да, значит, не было контроля. Виллац засмеялся:
– Правильно! – сказал он.– Виноваты обе стороны, так и будет написано во всех газетах. И если дело дойдет до суда, все судьи скажут то же самое. Я должен давать рабочему работу и плату, но если он у меня украдет, то вина падает на нас обоих: я должен был дать работу и плату другим, которые контролировали бы рабочего, потом работу и плату контролерам над контролерами. И в то же время рабочий требует прибавки за хорошо выполненную работу или грозит забастовкой.
– Что же ты бы с ними сделал?
– Если на свете мало сволочи, я предоставил бы ей жить, и развиваться.– В нашем деле я рекомендовал бы третейский суд, – сказал Антон господину Хольменгро.
Тогда Виллац опять засмеялся, запрокинув голову, с необычайной для него веселостью:
– Совершенно верно! – воскликнул он. – О, Антон Фредерик Кольдевин – так ведь, кажется, тебя зовут – ты настоящий алмаз, как раз по теперешнему времени.
– Я не имел, разумеется, в виду третейский суд по поводу самого преступления, самого проступка, – обиженно возразил Антон.– Но если дело обострить, все рабочие будут заодно, и мельница остановится. Я думаю, господину Хольменгро это совершенно ясно. Пусть рабочие сами устроят между собою суд, oт этого они не откажутся. Третейский суд должен касаться только записки, ярлыка: оставить его в силе или отменить.
– Послушай, папа, а разве грешников было так много?– спросила Марианна, которой наскучил спор.
– Да, много. По-видимому, все, за исключением Бертеля из Сагвика и Оле Иогана.
– Стало быть, за исключением контролеров. А какие же товары они забирали?
Господин Хольменгро улыбнулся:
– Разные. Вплоть до парусины, до керосина.
– Ну, нет, я никогда!..
– Они внушили Теодору-лавочнику, что наши собственные цистерны керосина пусты, и взяли одну в раздел. Парусина им понадобилась будто бы на сита. Маргарин – для бутербродов, когда у них сверхурочные работы, потому что тогда по их словам, они должны получать харчи. Ха-ха, они положительно бесподобны! Проделка эта тянулась довольно много времени.
Антон покачал головой, и, пожалуй, никогда у него не было к тому больше оснований: бесконтрольность была уж чересчур велика.
– Что же ты сделаешь, папа?
– Ничего нельзя сделать, слишком многих пришлось бы наказать.
– Кроме того, это наказание обоюдоострое.
– Неужели ваши бухгалтеры сражу же не заметили этого? – спросил Антон, чуть не дрожа от деловитости и опытности. Он позабыл, что помещик может быть, не нуждался в его участии.– Разве не было специального счета из Буа?
– спросил он.
– Нет, – просто ответил господин Хольменгро.
– Однако…– начал Антон, но смолк, когда Марианна улыбнулась его азарту.
– Я вижу, что приходится открыть карты, – сказал господин Хольменгро, тоже улыбаясь: он в свое время сказал Хольменгро, что не надо выписывать спецификации счета, так как статей будет немного. Ему хотелось оказать Теодору это доверие, которое он считал заслуженным, да, впрочем, Теодор и не сплутовал. Этот Теодор, между прочим, очень, очень дальний его родственник, его мать доводится господину Хольменгро чем-то вроде троюродной сестры, и он вначале помогал семье устроиться здесь, в Сегельфоссе.
– Ах, вот как! – сказал Антон.
Но, конечно, нельзя не признать, что это странный способ вести дело. Ведь это мог допустить только колоссально богатый человек.
Они стояли на перекрестке, оттуда Виллац должен был свернуть на кирпичный завод, к своей партитуре. Он уже приподнял шляпу.
– Кстати, господин Хольменгро не можете ли вы рекомендовать мне опытных метчиков?
– Метчиков? – спросил помещик, отвлекаясь от своих собственных переживаний.– Да, найдутся. Я тщательно осмотрел ваш лес и думаю, что в нем много пригодного.
– Благодарю вас! – сказал Виллац и пошел. Господин Хольменгро был, по-видимому, настолько мало взволнован беспорядками на мельнице, что мог дать вежливый и толковый ответ на совершенно посторонний вопрос. Но тончайший оттенок неудовольствия в его ответе не ускользнул от внимания Марианны, – что он означал? Она не знала, что у ее отца тоже было о чем спросить: о горах, которые он хотел купить или арендовать, о пастбище для тысяч экспортных овец, – как обстоит дело с этим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46