Доктор подхватил:
– Ах, это большая любезность с вашей стороны показать нам, чего вы достигли, господин Виллац Хольмсен.
Марианна громко расхохоталась. Ей было трудно вести себя, как полагается настоящей даме.
– Тише, не греми так ключами, господин адвокат! – сказал доктор, прислушиваясь к музыке из другой комнаты.– Впрочем, они собирались проиграть нам какие-то упражнения.
– Наверное, они играют что-нибудь, написанное господином Хольмсеном, – сказал господин Хольменгро.
– Ну, можно сказать, господин Виллац Хольмсен мог бы выбрать для этого другой случай. Ведь он прямо утащил туда фрекен Марианну. Ну, да бог с ним! А что, выходит что-нибудь из этого молодого человека?
– Мне иногда попадалась его фамилия в столичных газетах, – вставил адвокат.
– Ну, это не бог знает что. Нет, вот Лассен, пастор Лассен, наш земляк, это вот замечательный человек.
– Да.
– Великий человек! Подумайте, выдержать все экзамены, начать взрослым прямо с пустого места и выучить все языки, все науки, все, и очутиться на вершине! Вот это, можно сказать, способности!
– Его прочат в епископы.
– Разумеется. И я надеюсь, что правительство сразу же назначит его в какую-нибудь южную епархию. Лассен достаточно времени провел на севере, все свое детство и юность, вплоть до зрелого возраста. Я поражаюсь, как вы можете выдержать здесь, господин Хольменгро, когда вас к этому ничто не вынуждает.
– Ведь у меня здесь дело, – уклончиво ответил господин Хольменгро.
– Да, но все-таки! Взять, например, меня, я предпочел бы жить в городе. Деревенская жизнь хороша, но когда имеешь другие интересы, культурные интересы… Вместе с тем, я отнюдь не желал бы жить в каком-нибудь городишке. А, право же, после Христиании во всех других городах чувствуешь себя, как в деревне.
– Но вы ведь не из самой Христиании, – сказал адвокат.
Доктор Муус нахмурил брови:
– Неподалеку. Конечно, я родился на севере, как почти все дети чиновников, но потом я переселялся все дальше и дальше на юг, и в конце концов мы жили в Эстердалене. Уездные города наши были Элверум и Гамар, главным же городом нашим была Христиания. А потом – ведь и вы тоже, господин адвокат, – разве мы не жили в Христиании все наши учебные годы? Разве не там мы получили, так сказать, наше крещение? Разумеется, первые основы были заложены в нас дома, в наших просвещенных семьях, но наше развитие в смысле мировоззрения, взглядов на политику, театр, искусство, науку – все это дала нам великая Христиания. Мы – оттуда.
– Да, да, мы – оттуда.
Фру Иргенс доложила, что обед подан. Марианна и Виллац вошли в комнату. Доктор сказал:
– Да, особенно возвышенной музыкой вы нас не попотчевали, но все-таки спасибо. Могу я иметь честь? – сказал он, подставляя руку.– Или, может быть, фрекен это неприятно?
– Нет, почему?
– Мне показалось, что улыбка сбежала с ваших уст.
– Я только подавила преисполнивший меня восторг.
– Да, да, скоро вы совсем избавитесь от меня, фрекен Марианна, – говорил он, идя с нею в столовую.
– Доктор переводится, Марианна, – пояснил ей отец.
– Не может быть, доктор?
– Совершенно серьезно.
После этого Марианна смолкла, и доктор, уважая ее молчание, не хотел мешать ей. Он обратился к Виллацу и заговорил о музыке, о пении, об опере.
– Когда же у нас в стране будет постоянная опера, господин Виллац Хольмсен?
– Когда страна будет достаточно богата, – ответил Виллац. Он заметил, что, произнося его имя, доктор выговаривает его как-то особенно отчетливо, но не мог решить, делает ли это с намерением оскорбить его.
– Если вы будете так бедны, я выпишу к вам оперу на торжество открытия, – сострил адвокат.
Виллац ответил:
– Если вы будете настолько богаты.
– Вот как, на это надо большие суммы! – сказал адвокат с надменной улыбкой.
– Мне редко приходится так изысканно обедать, как у вас, господин Хольменгро, – сказал доктор.
– Совершенно согласен, – подхватил адвокат, большой любитель покушать.
– В особенности хорошо готовит фру Иргенс один салат, – фру Иргенс, как это ваш муж умер в молодых годах при таком-то салате!
Фру Иргенс поблагодарила, улыбаясь:
– Доктор находит? Очень рада! – Она тоже хорошо знала гостей и постаралась хорошенько угостить их, а, приготовляя компот из каштанов, сделала даже маленькое открытие, – правда, по ошибке, – она смешала ваниль с лимоном. Но компот приобрел совершенно новый и своеобразный вкус.
И так как фру Иргенс до некоторой степени открылась возможность поговорить, она не могла удержаться, чтоб не обратить внимание господина Хольменгро на новую проделку одного из его рабочих:
– Сколько времени мы будем терпеть это? Положительно это заходит слишком далеко! – говорила она.
– Что такое опять случилось, фру Иргенс? – спросила Марианна.
– Да, я скажу вам, хотя раньше не хотела говорить. Несколько дней тому назад у Теодора из Буа были танцы в сарае. И вот к нам приходит парочка, Флорина, девушка, что служит у адвоката, и с ней Ниль из Вельта, они приходят и зовут с собой компанию на бал, а Флорина в желтом манто. Марсилии нашей очень захотелось пойти, но у нее не было кавалера, и хотя, правда, с ней вызвался пойти Конрад, но у него не было башмаков. И что же? Конрад идет наверх и берет пару башмаков господина Хольменгро!
– Что он сделал? – спросила Марианна.
– Наверху. В доме. Новые лакированные башмаки, которые господин Хольменгро привез из города в последнюю поездку.
Молчание. Доктор спросил:
– Кто такой Конрад?
– Один из поденщиков. Да, и пошел с горничной Марсилией на бал. Плясали до утра. Когда пришли домой, Конрад был пьян, швырнул башмаки на место в том виде, в каком они были, так они и стоят до сих пор. Хорошенький у них вид! Хотите я принесу?
– Нет, – сказал господин Хольменгро.
– Как взгляну на них, как вспомню, какие они были новенькие и блестящие, мне так и хочется… И вы думаете, что так может продолжаться?..
Адвокат предложил вычитать из заработка поденщика, пока не наберется сумма на новые башмаки. Это очень просто.
– Да, неправда ли! – коварно подхватила Марианна.– Как по-твоему, Виллац?
– Да, конечно, – сказал Виллац.– Но только не выйдет ли это похоже на то, что господин Хольменгро собирается торговать башмаками?
Все посмотрели на господина Хольменгро, а он улыбался.
– Я думаю, мы подарим ему башмаки, фру Иргенс, – сказал он.
– Да, да! – отозвалась фру Иргенс, обиженно мотнув головой.– А потом он снимет с вешалки платье. Но так ведь всегда бывает, это не в первый раз.
– Не стоит из-за этого волноваться, фру Иргенс, – равнодушно сказал господин Хольменгро.
Но господин Хольменгро, видимо, очень хорошо владел собой, что мог сидеть совершенно равнодушно, исполнять роль хозяина и чокаться с гостями. Когда фру Иргенс упомянула о башмаках, рот его сейчас же покривился, как будто его что-то укололо, может быть, ему стало больно, что даже и прекрасные башмаки, дорогие масонские башмаки, и костюм на шелковой подкладке не внушают уже уважения.
Адвокат находил, что с поденщиком необходимо что-нибудь сделать.
– Я должен согласиться с фру Иргенс, – сказал он.– В общем, этот народ сядет нам на голову, если мы не примем мер.
Помещик отлично знал, что «Сегельфосская газета» постоянно нападала на него и что адвокат это допускал. Но он ничем не подал виду, что это ему известно.
– Еще стаканчик, господин адвокат? Не будем портить себе жизнь из-за пустяков.
Марианна чокнулась с отцом и произнесла следующую речь:
– Папа, в качестве твоих детей, я хочу сказать тебе, что ты лучше всех на свете!
Заговорили о возрастающем злоупотреблении флагами в Сегельфоссе; адвокат снова взял слово:
– У нас теперь махают флагами каждый божий день, неизвестно зачем. Сегодня появился флаг еще на одном доме – у нового фотографа, который только что приехал. У кого только теперь нет флага? – Адвокат пересчитал по своей привычке на пальцах: восемь штук, девять штук – прямо красно от флагов! Куда ни шло, если мы, так сказать, рожденные и выросшие с флагами, поднимаем флаг в день рождения или какого-нибудь семейного события; но представьте себе, что Теодор-лавочник станет поднимать флаг в день рождения Пера-лавочника!
Вино делает людей честнее и откровеннее, не правда ли? Доктор Муус сказал:
– Вы поставили мне на вид, что я не уроженец Христиании. Позвольте теперь мне спросить вас – разве у вас нет газеты и вы не можете обличать непорядки? А что делает газета?
Адвокат на минуту онемел, а доктор Муус оглядел всех, пожиная награду за свою справедливость. То был знаменательный час, он осадил своего доброго друга.
– Мне принадлежит значительная часть «Сегельфосской газеты», – ответил адвокат, – но я ее не редактирую.
– Когда вы заговорили о злоупотреблении флагами, я убедился, что вы правы, – сказал доктор, снова искусным образом уязвляя своего друга.– Когда я получил флаг на свой докторский дом, я был один, а нынче у всех флаги: у пономаря, у кузнеца, у Якоба-подмастерья, у Оле с Зеленого Вала – все махают флагами день и ночь. Я теперь перестал.
– Я пользуюсь этим случаем, чтоб заявить, что я не редактирую «Сегельфосскую газету», – начал адвокат Раш с большей торжественностью, нежели требовалось. Вид у него был очень честный в лице и во всей фигуре появилось выражение чистосердечия, сверхъестественной правдивости.– Я устроил в газету этого бледного типографа, при этом у меня было одно маленькое соображение частного характера, план на будущее, но в этом я никому не обязан отчетом. Я помог также этому человеку наладить дело, он сам редактирует газету, пока ее набирает. В некоторых случаях, не часто, я писал для него заметки или статейки, или направлял его, вот и все. Я сам часто бываю недоволен тем, что появляется в газете, но не могу же я вмешиваться по всякому поводу, на это у меня даже нет времени.
– Разумеется, нет! – сказал господин Хольменгро. Делая это замечание, он наверное надеялся, что адвокат в будущем изменит направление газеты. Ведь помещик сам устроил адвоката Раша в Сегельфоссе и представил его владельцам имения, неужели он так-таки совсем без стыда? Неужели он позволит своей газете и впредь натравливать на него рабочих?
– Я вовсе не имел в виду нападать на вас, дорогой друг! – сказал доктор.– Ваше здоровье!
– Ваше! Я очень благодарен вам, что вы дали мне возможность разъяснить недоразумение, – ответил адвокат формальным тоном.– Я стою и буду стоять в стороне от редакции «Сегельфосской газеты».
Заговорили об обыкновенных вещах, городских, деревенских новостях: пастор Ландмарк только что обзавелся одноконной бричкой, которую смастерил всю сам, до последней спицы.
– Н-да, это, конечно, очень хорошо, – сказал доктор Муус, – но должностное лицо, священник… чем же это кончится? Я представляю себе своего отца и деда, как бы это они, со своими-то руками, стали бы работать рубанком!
О войне на востоке, падении Порт-Артур не обмолвились ни словом.
Вино, может быть, содействует тому, что у подчеркнуто молчаливых людей развязывается язык, – да, несомненно, так. Молодой Виллац вдруг передал помещику поклон от Антона Кольдевина, – он скоро приедет, уже в пути: отец его, консул, был болен, а то он приехал бы раньше.
– Консула Кольдевина я помню очень хорошо, – сказал господин Хольменгро.– Он был посредником при моей сделке с вашим отцом, мы торговались однажды в летнюю ночь при ярком солнце. Консул был очень любезен и все время шутил.
Адвокат снова стал самим собою:
– Жаль, меня в то время здесь еще не было, – сказал он, – а то посредником был бы, наверно, я.
– Без сомнения!
– Да, да, господин Хольменгро, это благодаря вам я получил место и поле деятельности. Кстати, вы давно не видали моей рощицы? Великолепна, невообразима, не правда ли, доктор?
– Поразительно. Как я уже говорил, не хватает только соловьев. А когда, собственно, вы предполагаете устроить ваш праздник в саду, господин Раш?
– Скоро. Как только перевалит за половину лета. Деревья к тому времени еще подрастут, по крайней мере на вершок. У меня теперь есть фонтан, господин Хольменгро, и я веду переговоры с одним литейным заводом относительно двух статуй для сада. И знаете, что мне пришло в голову? Он сфотографирует праздник и сделает отличное дело, все участники пожелают иметь такую фотографию.
Фрекен Марианна посмотрела на него узенькими и хитрыми глазами и сказала:
– Но сначала он, наверное, сфотографирует конфирмантов.
Когда кончили обед и отпили кофе, доктору Муусу удалось поговорить немножко с фрекен Марианной наедине. Он завел речь о перемене, ожидающей его скромную особу, о его предстоящем переводе; это действительно его твердое намерение – покинуть Сегельфосс.
– Что сказать, люди встречаются и расходятся. Мы встретились, фрекен Марианна, а теперь…
– Cis, h, e, доктор! «Тихо и с задушевной мягкостью», вот так: cis, h, e.
Доктор посмотрел на нее сквозь свои огромные очки.
– Что это такое?
– Романс.
– А-а, мы опять деточка! – сказал он со смехом.– Или гидра выползла из своего ящика?
– Из своей спичечной коробочки. Доктор, не вздумайте мне рассказывать, что в последнее время вы не очень частый гость в пасторской усадьбе.
– Ах, вот как! – Он стал оправдываться, обеляться: что она хочет сказать? Пасторша порядочная женщина, у них общие симпатии, культура…– Да нет же, на что вы намекаете? Ведь дочери ее уже конфирмовались, младшая в прошлом году. С чем же это сообразно?
– Ах, не в этом дело, не в конфирмации! А они обе большие и хорошенькие.
– Этого я не отрицаю, – сказал доктор.– И, разумеется, в семье ко мне относятся благожелательно, и я бывал там несколько раз. Обе барышни, мать живут своею собственной жизнью, пастор ведь немного с ними бывает, он занят своей мастерской. Так что вы поймете, что общение с образованным человеком им приятно. Но от этого до чего-либо большего – дистанция большая.
– Вы ее пробежите, доктор, – сказала Марианна. Тогда доктор поклонился и сказал:
– Это звучит так, как будто вы мне это советуете. Значит, вам самой нисколько не интересно, будет ли это продолжаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46