А может быть, Бреде пошел и так себе, он стал очень усерден к службе. Ха, вот до чего исправился! Мужчины не сказали друг другу ни слова и не поздоровались.
Аксель замечает, что погода меняется, ветер все усиливается, но он продолжает работать. Давно перевалило за полдень, а он не ел. И вот он срубает большую сосну, которая при падении задевает его и валит на землю.
Как это произошло? Беда подкарауливала. Стоит сосна и качается на корню, человек хочет повалить ее в одну сторону, а ветер в другую, человек оказывается слабее. Оно бы может обошлось, да снег прикрыл неровную почву, Аксель оступился, шагнул в бок, попал ногой в расщелину и застрял в горе, придавленный сосной.
Ну да! Оно бы и сейчас еще обошлось, но он упал так удивительно неловко, – как будто и руки, и ноги целы, но необыкновенно неловко, и никак не мог выбраться из-под огромной тяжести. Через некоторое время он высвободил одну руку, на другой он лежит, и до топора никак не достать. Он оглядывается и думает, как всякое другое животное, попавшее в капкан, оглядывается, думает и барахтается под деревом.
– Наверно, немного погодя Бреде пройдет обратно, – думает он и отдувается.
В начале он относится к своему приключению легко и только сердится, что оно ему помешало, он ничуть не опасается за свое здоровье, а тем более за жизнь. Правда он чувствует, что рука, на которой он лежит, точно замирает под ним, а нога, увязшая в расщелине, стынет и тоже немеет, но это ничего.
Бреде наверное скоро придет.
Но Бреде не шел.
Буря усиливалась, снег сыпал Акселю прямо в лицо. – Смотри-ка, теперь пошло по-настоящему! – думает он еще довольно беспечно, и точно сам себе подмигивает сквозь снег, что, вот теперь надо смотреть в оба, теперь-то и начинается по-настоящему! Спустя некоторое время он издает крик. Его недалеко слышно в бурю, но он несется по линии, к Бреде. Аксель лежит и предается бесполезным думам: если б достать топор, он мог бы высвободиться!
Хоть бы выпростать руку, она лежала на чем-то остром, на камне, и камень тихонько и вежливо въедался в руку. Хоть бы убрался этот проклятый камень, но никто еще не слыхал, чтоб от камня можно было дождаться любезности.
Время идет, снег метет жестоко, Акселя совсем заносит, он совершенно беспомощен, снег невинно и бездумно ложится на его лицо, сначала тает, потом лицо остывает, и снег перестает таять. Вот теперь-то начинается по– настоящему!
Он громко кричит два раза и прислушивается.
Вот занесло и топор, он видит только кусочек топорища. Неподалеку висит на дереве сумка с едой, если б достать, он бы съел кусочек, этакий изрядный ломтище! А уж раз он так смел в своих требованиях, то хорошо бы заодно раздобыть и куртку, становится холодно. Он опять громко кричит.
Вон стоит Бреде. Он остановился, смотрит на кричащего, стоит всего секунду и шарит глазами в том направлении, словно выискивая, что там происходит.
– Подойди и подай мне топор! – жалобно кричит Аксель.
Бреде отводит глаза, он понял, что произошло, и вот он смотрит вверх, на телеграфный провод и как будто собирается засвистать. Спятил он, что ли!
– Подойди и дай мне топор! – повторяет Аксель громче, – я лежу под деревом!
Бреде ужасно исправился и стал усерден к службе, он смотрит только на провода и вот-вот засвищет. И обратите внимание, что, пожалуй, он засвищет весело и мстительно.
– Что ж, ты хочешь убить меня и даже не подаешь мне топора! – кричит Аксель.
Тогда оказывается, что Бреде как будто надо спуститься по линии немножко дальше, осмотреть провода и там. Он исчезает в метели.
Так, да, да. Но теперь очень было бы хорошо, если б Аксель как-нибудь высвободился сам и достал топор! Он напрягает живот и грудь, чтоб приподнять придавившую его огромную тяжесть, толкает дерево, трясет его, но добивается только того, что его еще больше засыпает снегом. После нескольких тщетных попыток он успокаивается.
Начинает смеркаться. Бреде ушел, но как далеко? Не особенно далеко, Аксель опять кричит и тут же говорит одним духом:
– Что ж, ты так и оставишь меня валяться тут, убийца? – кричит он, – неужто тебе не дорога твоя душа и вечное блаженство? Ты знаешь, что можешь подучить корову, если поможешь мне, но ты пес, Бреде, ты хочешь погубить меня.
Но я же зато донесу на тебя, так же истинно, как я сейчас лежу здесь, помяни мое слово! Неужто ты не можешь подойти и дать мне топор?
Тишина. Аксель опять барахтается под деревом, чуть-чуть приподнимает его животом, снег засыпает его еще больше. Потом сдается и вздыхает, он устал и ему хочется спать. Скотина стоит теперь в землянке и мычит, она с утра не пила и не ела, Варвара ее уж не кормит, Варвара удрала, удрала с обоим» кольцами. Смеркается, ну да, наступает вечер и ночь, но это-то еще куда бы ни шло, только вот холодно, борода обмерзла, глаза, должно быть, тоже смерзаются, хорошо бы достать куртку с дерева, и – возможно ли! Нога его совсем отмерзла до бедра. – Все в руке Божьей! – говорит он, и звучит это так, как будто он и впрямь может говорить по-божественному, когда захочет.
Темнеет, ну что ж, он может умереть и без зажженной лампы! Он становится таким кротким и добрым, и ради пущего смирения, ласково н глупо улыбается непогоде, это божий снег, невинный снег! Да, он даже готов не доносить на Бреде.
Он затихает, сонливость все более и более овладевает им, он точно парализован от всепрощения, он видит так много белого перед глазами, леса и равнины, большие крылья, белая пелена, белые паруса, белое, белое – что это такое? Чепуха, он отлично знает, что это снег, он лежит на земле, похоронен под деревом, и в этом нет никакого колдовства.
И вот он опять кричит наудачу, вопит; под снегом лежит его сильная, волосатая грудь и вопит, вопит так, что должно быть слышно до самой землянки, у скотины, вопит раз за разом.
– Не свинья ли ты, не зверь, – кричит он Бреде, – подумал ли ты, что делаешь, оставил меня погибать? Не можешь ты подать мне топор, спрашиваю я, подлая ты тварь или человек? Ну да скатертью тебе дорога, если ты и вправду задумал уйти от меня.
Должно быть, он спал, он совсем окоченел и безжизнен, но глаза у него открыты, скованы льдом, но открыты, он не может моргнуть; что же, он спал с открытыми глазами? Бог знает, может быть, он дремал всего минуту, а может и час, но вот перед ним стоит Олина. Он слышит, как она спрашивает:
– Иисусе Христе, жив ты или нет? – и опять спрашивает, зачем он тут лежит, с ума сошел он, что ли? Во всяком случае, Олина стоит над ним.
В Олине есть что-то от ищейки, от шакала, она выныривает, где случится беда, нюх у нее очень острый.
Как бы выкарабкалась Олина в жизни, если б она везде не шныряла и не обладала острым нюхом? И вот она, стало быть, узнала, что Аксель посылал за ней, перебралась, в семьдесят лет, через перевал, чтоб пойти к нему.
Переждала в тепле в Селланро вчерашнюю бурю, сегодня пришла в Лунное, никого не застала, накормила скотину, постояла на крыльце, послушала, вечером подоила коров, опять послушала, – что-то непонятное.
Но вот Олина слышит крики и кивает головой: Аксель это или духи преисподней? В обоих случаях стоит разнюхать, поискать вечной мудрости Всемогущего в такой тревоге в лесу. – А мне он ничего не сделает, потому что я не властна развязать ремень у его обуви. И вот она стоит над Акселем.
– Топор? – Олина роется в снегу и не находит топора. Она хочет обойтись без топора и пытается приподнять дерево, но сил у нее, как у малого ребенка, и ей удается потрясти только верхние сучья. Она опять ищет топор, темно, но она роет руками и ногами. Аксель не может показать, он может только сказать, где топор лежал раньше, но там его теперь нет.
– Жалко, что так далеко от Селланро! – говорит Аксель.
Олина начинает искать по собственному соображению, Аксель кричит ей, что нет, там не может быть.
– Нет, нет, – говорит Олина, – я хочу только посмотреть везде! А это что? – говорит она.
– Неужели нашла? – спрашивает Аксель.
– Да, с помощью Всемогущего! – высокопарно отвечает Олина.
Но Аксель настроен особенно возвышенно, он допускает, что, может быть, не совсем ясно соображает, он почти что умер. Да и на что Акселю топор? Он не мог шевельнуться, Олине пришлось рубить самой. О, Олина много поработала топором, нарубила за свою жизнь не одну вязанку дров. Аксель не может идти, одна нога его совсем отмерла до бедра, спина окоченела, от сильного колотья он громко вскрикивает, в общем он чувствует себя полуживым, какая-то часть его осталась под деревом.
– Что-то уж очень чудно, – говорит он, – я не понимаю! Олина понимает и объясняет ему все удивительными словами, – ну да, потому что она спасла человека от смерти и это знает: Всемогущий пожелал воспользоваться ею, как смиренным орудием, а не пожелал посылать небесное воинство. Неужели Аксель не видит его мудрого указания и решения? А если б он захотел послать червя, пресмыкающегося в земле, то мог послать и его.
– Да, это-то я знаю, – говорит Аксель, – но что-то очень уж чудно я себя чувствую!
Чудно? Надо подождать немножко, подвигаться, согнуться и выпрямиться, вот так, понемножку. Руки и ноги у него онемели и обмерли, пусть он наденет куртку и согреется. Но никогда она не забудет господня ангела, который вызвал ее давеча на крыльцо, и тут-то она услышала крики из лесу. Точно как в райские времена, когда ангелы трубили в трубы на Иерихонских стенах.
Чудеса. Но во время этой речи Аксель приходит в себя, расправляет члены и учится ходить.
Потом они полегоньку подвигаются к дому, Олина выступает в роли спасительницы и поддерживает Акселя. Дело идет на лад. Пройдя немного, они встречают Бреде.
– Что это? – говорит Бреде. – Ты захворал? Не помочь ли тебе? – говорит он.
Аксель недружелюбно молчит. Он обещал Богу не мстить Бреде и не доносить на него, но на этом и остановился. И чего это Бреде вздумал возвращаться?
Видел он, как Олина пришла в Лунное, и понял, что она услышит крики о помощи?
– А, да это ты, Олина! – словоохотливо начинает Бреде. – Где ты его нашла?
Под деревом? Да, это с нами, людьми, неудивительно! – восклицает он. – Я ходил осматривать телеграф, и вдруг слышу крики. Уж кто не станет мешкать, так это Бреде, где нужна помощь, я тут как тут. И вдруг оказывается, это ты, Аксель! Ты лежал под деревом?
– Ты это и видел и слышал, когда шел вниз, – отвечает Аксель, – но ты прошел мимо.
– Господи помилуй меня грешную! – восклицает Олина, ужасаясь такой черствости.
Бреде объясняется: – Я тебя видел! Видеть-то видел. Но ты мог бы позвать, отчего ты не позвал? Я отлично тебя видел, но я думал, ты прилег отдохнуть.
– Молчи уж! – обрывает Аксель, – ты хотел, чтоб я там и остался!
Тем временем Олина соображает, что Бреде не должен вмешиваться, это умалит ее собственную необходимость и сделает ее спасение не таким безусловным, она мешает Бреде помогать, не дает ему даже понести сумку с провизией или топор. О, в эту минуту Олина всецело на стороне Акселя; когда впоследствии она придет к Бреде и будет сидеть за чашкой кофе, она будет на его стороне.
– Дай же мне понести хоть топор и лопату, – говорит Бреде.
– Нет, – отвечает Олина за Акселя, – он и сам донесет. Бреде продолжает: – Ты мог бы позвать меня, мы ведь уж не такие враги, чтоб ты не мог сказать мне слова. Ты звал? Ну? Надо было кричать погромче, мог бы сообразить, что на дворе метель. А кроме того, мог бы поманить рукой.
– Нечем мне было манить, – отвечает Аксель, – ты видел, что я лежал, точно припечатанный замком.
– Нет, этого я не видел. Вот никогда не слыхал чепухи! Ну дай же мне понести твою поклажу, слышишь!
Олина говорит: – Оставь Акселя в покое. Ему нехорошо.
Но тут, должно быть, заработал мозг и у Акселя. Он слыхал про старуху Олину; он соображает, что в будущем она обойдется очень дорого и замучает его, если будет считать, что одна спасла ему жизнь, Аксель решает разделить триумф. Бреде получает котомку и инструменты. Аксель даже говорит, что это его облегчило, ему стало лучше. Но Олина не желает с этим мириться, она тянет котомку и заявляет, что все, что нужно, понесет она, а не кто другой.
Хитрая глупость вступает в форменный бой, Аксель на минуту остается без поддержки, тогда Бреде выпускает котомку и подхватывает Акселя, хотя тот уже не шатается.
Дальше они идут так: Бреде поддерживает ослабевшего Акселя, а Олина несет ношу. Она несет, но полна злобы и мечет искры: ей навязали самую малую и самую тяжелую часть спасения. За каким чертом принесло сюда Бреде!
– Послушай-ка, Бреде, – говорит она, – что это толкуют, будто у тебя отобрали и продали хутор?
– Кого это ты допрашиваешь? – дерзко отвечает Бреде.
– Допрашиваю? Я не знала, что ты хочешь держать это в тайне?
– Жалко, ты сама не пришла и не поторговала хутор, Олина.
– Я? Что ты смеешься над нищей!
– Как, разве ты не разбогатела? Говорят будто тебе достался в наследство сундучок дяди Сиверта, хе-хе-хе.
Напоминание об улыбнувшемся наследстве не содействовало умиротворению Олины:
– Да, старик Сиверт хотел меня облагодетельствовать, иного не могу сказать. Но когда он умер, его очистили от земных благ. Ты сам знаешь, Бреде, что значит быть очищенным и зависеть от другого; но старик Сиверт пирует теперь под райскими сенями, а мы с тобой. Бреде, ходим по земле на самых обыкновенных ногах.
– Я тебя не уважаю, – говорит Бреде и обращается к Акселю: – Я рад, что подошел вовремя и могу помочь тебе дойти до дому. Я не слишком быстро иду?
– Нет.
Спорить с Олиной, препираться с Олиной? Невозможно! Она никогда не сдавалась и никто не мог сравняться с нею в искусстве сплетать небо и землю в единый корень доброжелательства и злости, чепухи и яду. И вот она слышит, что, собственно, это Бреде помогает Акселю дойти домой!
– Что это я хотела сказать, – начинает она: – Да! Про важных господ, что были намедни в Селланро – ты показал им свои мешки с каменьями?
– Если хочешь, Аксель, я возьму тебя на спину и понесу, – говорит Бреде.
– Нет, – отвечает Аксель. – Спасибо тебе!
Они все идут, и до дома остается уж недалеко, Олина понимает, что если хочет чего-нибудь добиться, то надо использовать время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47