От любви глупый умнеет.
Вечером он вернулся, волоча за собой на веревке огромное бревно. Грубый и простодушный Исаак изо всех сил гремел бревном, топотал и кашлял, чтобы она вышла и подивилась на него.
– Да ты совсем спятил! – и в самом деле воскликнула она, идя ему навстречу. – Человек ты или нет?! – Он не ответил. И не подумал даже!
Невелика штука справиться с бревном, об этом не стоило и говорить.
– А на что тебе эта лесина? – спросила она.
– Да и сам не знаю, – небрежно ответил он.
Но тут он увидел, что она уж успела окучить картошку, и стало быть, в усердии почти сравнялась с ним. Это ему не понравилось, он отвязал веревку с бревна и пошел с ней куда-то.
– Ты опять уходишь? – спросила она.
– Да, – сердито ответил он.
Он вернулся со вторым бревном, но на этот раз не пыхтел и не шумел, а подтащил его, как вол, к землянке и положил на землю.
За лето он перетаскал к землянке множество бревен.
Глава II
Однажды Ингер опять наложила припасов в свою телячью сумку и сказала:
– Пойду проведать своих.
– А-а, – промолвил Исаак.
– Да, надо потолковать с ними кое о чем.
Исаак не сразу пошел за нею, а порядочно помедлил.
Когда он, наконец, проковылял за дверь, отнюдь не выдавая своим видом любопытства и тяжелых предчувствии, Ингер уже едва виднелась на опушке леса.
– А ты вернешься? – крикнул он, не в силах совладать с собою.
– Неужто не вернусь! – отозвалась она. – Придумаешь тоже!
– А-а.
И вот он опять остался один, о-ох, Господи! Полный сил и жадный на работу, он не мог расхаживать по землянке и зря топтаться на месте, а принялся за дело, стал ворочать бревна, обтесывать лесины с обеих сторон. Проработал до вечера, потом подоил коз и лег спать.
Пусто и тихо в землянке, тяжким молчанием веяло от дерновых стен и земляного пола, глубоко и серьезно ощущал он свое одиночество. Но прялка и чесальные доски стояли на своем месте, и бусы на нитке лежали аккуратно припрятанные на полке под потолком. Ингер ничего не унесла с собою. Но Исаак был так бесконечно глуп, что в белую летнюю ночь на него напал страх темноты, и ему чудилось, что бог знает кто крадется под окнами. Часа в два, судя по свету, он встал и позавтракал, уплел огромный горшок каши на весь день, чтобы не тратить время на новую стряпню. И до вечера поднимал целину, в прибавок к картофельному полю.
Три дня он вперемежку тесал бревна и взрывал землю – авось Ингер придет завтра. Не беда, если он припасет рыбы к ее возвращению, он не хотел пойти к ней навстречу прямиком через скалы, и пошел кружным путем к рыбалке. Он забрался в незнакомые места в скалах, тут высились серые горы и темно-бурые горы и валялись мелкие камни, тяжелые, словно из свинца или меди. В этих темных камнях могло быть много добра, может, и золото, и серебро, он не знал в них толку, и ему было все равно. Он спустился к реке, рыба хорошо клевала ночью под звенящим комарами небом, опять набралось целое ведро окуней и горных форелей, пусть-ка Ингер посмотрит! Возвращаясь утром тем же кружным путем, каким и пришел, он взял с собой два тяжелых камня со скалы, они были коричневые с темно-синими крапинками и ужасно тяжелые.
Ингер не пришла. Тянулись уж четвертые сутки. Он подоил коз, как в те времена, когда жил с ними один и некому было этим заняться, потом пошел к каменной россыпи и натаскал во двор большие кучи подходящих камней для ограды. У него было много грандиозных затей.
На пятый вечер он лег спать с маленьким подозрением в сердце, но, впрочем, прялка и чесальные доски оставались же тут, да и бусы тоже! Опять пустота в землянке и ни единого звука, часы тянулись долго, и когда, наконец, снаружи послышался какой-то топот, он сообразил, что это ему только почудилось.
– О-ох, Господи! – промолвил он, проникнутый своей заброшенностью, а такие слова Исаак произносил не зря. Но вот он снова услышал тот же топот, а немного спустя что-то промелькнуло под окнами, что-то такое с рогами, живое. Он вскочил, метнулся к двери и увидел призрак.
– Бог или сатана! – пробормотал он, а такие слова Исаак произносил только в крайности. Он увидел корову, Ингер и корову, обе они скрылись в хлеву.
Если б он сейчас не стоял и не слышал, как Ингер тихонько разговаривает в хлеву с коровой, он не поверил бы самому себе, но вот, ведь стоит же он! В ту же минуту у него мелькнуло дурное предчувствие: спаси ее Господь, она, разумеется, необыкновенная, чертовски замечательная баба, но что чересчур, то уж чересчур. Прялка и чесальные доски – куда ни шло, бусы-то, положим, подозрительно щегольские, ну да бог уж и с ними! Но корова, которую она нашла, может быть, где-нибудь на дороге или в загоне – ведь хозяин ее хватится и непременно разыщет. Ингер вышла из хлева и сказала, горделиво улыбаясь:
– А я привела свою корову!
– А-а, – ответил он.
– Я проходила так долго, потому что с ней нельзя было идти шибко по горам. Она стельная.
– Так ты привела корову? – сказал он.
– Да, – ответила она, чувствуя потребность поговорить от сознания своего богатства. – Уж не думаешь ли ты, что я вру! – прибавила она.
Исаак опасался самого худшего, но остерегся высказать свои подозрения и проговорил только:
– Поди, поешь.
– Ты видел корову? Разве не красавица?
– Чудесная. Откуда она у тебя? – спросил он со всем равнодушием, на какое был способен.
– Ее зовут Златорожка. Зачем ты сложил эту ограду? Ты уморишь себя работой, тем кончится. Да пойдем же, посмотрим корову!
Они пошли, Исаак был в одном белье, но это ничего не значило. Они очень тщательно осмотрели корову, осмотрели все отметины, голову, вымя, крестец, бока: красная с белым, тощая. Исаак осторожно спросил:
– Как думаешь, сколько ей лет?
– Думаю? – отозвалась Ингер. – Ей аккурат пошел четвертый год. Я сама ее выходила, и все, кто ее видал, говорили, что отроду не видывали такого умного теленка. Как по твоему, хватит у нас для нее корму?
Исаак начинал верить в то, чего ему так хотелось, и заявил:
– Что касаемо до корма, так корма для нее у нас хватит!
Потом пошли в землянку, поели, попили, посидели. Улеглись спать, разговаривали о корове, о великом событии:
– Разве не красивая корова? У нее будет второй теленок. Ее зовут Златорожка. Ты спишь, Исаак?
– Нет.
– А что до этого, так она меня сразу признала и пошла за мной, словно вчерашний ягненок. Мы с ней часок поспали ночью в горах.
– А-а.
– Придется все лето держать ее на привязи, а то она убежит, потому что корова – она корова и есть.
– Где же она была раньше? – спросил, наконец, Исаак.
– У моих родных. Они не хотели отдавать ее, а ребятишки плакали, когда я ее повела.
Возможно ли, чтоб Ингер умела так замечательно лгать? Разумеется, она говорила правду, что корова – ее. Теперь на усадьбе, во дворе стало важное обзаведенье, можно сказать – ни в чем недохватки! Ох уж эта Ингер, он любил ее, и она отвечала ему взаимностью, они были неприхотливы, жили в век деревянных ложек и были счастливы. «Пора спать!» – думали они. И засыпали.
На утро просыпались для нового дня, и тут всегда находилось то одно, то другое, над чем помаяться, ну да и горе, и радость, такова уж жизнь.
Взять хотя бы для примера эти бревна – не попробовать ли ему сложить их?
По этому поводу, бывая в селе, Исаак смотрел в оба и, надумав план постройки, решил поставить сруб. А разве это ему не до зарезу нужно? Во дворе прибавились овцы, прибавилась корова, коз стало много и будет еще больше, скотина уж не помешалась в своем отделении в землянке, надо же было найти какой-нибудь выход. И лучше приняться за дело сейчас, покамест цвела картошка в ее начался сенокос. Ингер кое в чем ему пособит.
Исаак просыпается ночью и встает, Ингер после путешествия спит, как убитая. Он идет в хлев. Теперь он говорит с коровой не так, что слова переходят в приторную лесть, а тихонько оглаживает ее и исследует во всех местах, нет ли где метки, тавра, положенного неведомым хозяином. Он не находит никакой метки и удаляется с облегчением. Вот лежат бревна, он начинает катать их, поднимает на каменную кладку, прилаживает прорез для окна, большой прорез для горницы и маленький – для клетки. Это было очень трудно, он весь ушел в работу и позабыл о времени. Вот задымила крыша на землянке, вышла Ингер и позвала завтракать.
– Что это ты затеваешь? – спросила она.
– Ты уже встала? – ответил Исаак.
Ох, уж этот Исаак, такой скрытный, но ему нравилось, что она спрашивает, проявляет любопытство и обращает внимание на его затеи. Поев, он перед уходом посидел немножко в землянке. Чего он ждал?
– Да что же это я сижу! – сказал он и встал. – Дела-то ведь хоть отбавляй! – прибавил он.
– Дом, что ли ты строишь? – спросила она. – Неужто не можешь ответить?
Он ответил из милости, он был преисполнен необыкновенной гордости от того, что строит и сам со всем справляется, потому и ответил:
– Ты ведь видишь, что строю.
– Ну да. Так, так.
– Как же не строить? – сказал Исаак. – Ведь вот ты привела корову, надо же ей хлев.
Бедняжка Ингер, она была не так умна, как он, Исаак, венец создания. И было это до того, как она узнала его, научилась понимать его манеру говорить. Ингер сказала:
– Да ведь ты же строишь не хлев?
– Ну, – ответил он.
– Похоже больше, что ты строишь избу. Так оно и есть.
– По твоему так? – сказал он и взглянул на нее с напускным непониманием, даже как будто бы пораженный ее мыслью.
– Да. А скотине останется землянка?
Он подумал с минуту.
– Пожалуй, так оно будет лучше!
– Вот видишь, – победоносно проговорила Ингер, – я тоже не так-то уж проста!
– Нет. А что ты скажешь насчет клетки при горнице?
– Клеть? Тогда будет совсем как у людей. Ох, если б у нас так вышло!
Так вышло. Исаак строил, сколачивал углы и закладывал венцы, одновременно складывая очаг из подходящих камней, но последняя работа плохо у него ладилась, и Исаак по временам бывал недоволен собой. Когда начался сенокос, ему пришлось оставить стройку, ходить по косогорам и косить, огромными копнами приволакивал он домой сено. В один дождливый день Исаак сказал, что ему надо сходить в село.
– Зачем тебе туда?
– Да и сам хорошенько не знаю.
Он ушел и проходил двое суток, вернулся с печкой – паром прополз через лес с плитой на спине.
– Да нет, ты просто не человек! – воскликнула Ингер. Исаак разобрал очаг, который так не подходил к новому дому, и поставил вместо него печку.
– Не у всех есть такие печки, – сказала Ингер. – Господи, помилуй нас грешных!
Сенокос продолжался, Исаак кучами таскал сено, потому что лесная трава далеко не то, что луговая, а гораздо хуже. Только в дождливые дни ему удавалось поработать на стройке, она подвигалась медленно, даже в августе, когда все сено было убрано, новый дом был доведен едва до половины. В сентябре Исаак сказал, что так не годится:
– Сбегай-ка в село и приведи мне на подмогу работника, – сказал он Ингер.
Ингер в последнее время что-то раздалась вширь и уж не могла бегать, но, разумеется, собралась в дорогу.
Но тут муж вдруг передумал, он снова загордился и решил сделать все один.
– Незачем беспокоить людей, – сказал он. – Я и один справлюсь.
– Тебе не справиться.
– Помоги мне только поднимать бревна. Когда подошел октябрь, Ингер заявила:
– Мне больше невмоготу!
Это было очень досадно, надо было непременно поднять и положить стропила, чтоб покрыть дом до осенних дождей, а времени оставалось самая малость. Что такое стряслось с Ингер? Изредка она варила козий сыр, но большей частью только по нескольку раз в день переносила с места на место прикол у Златорожки.
– Принеси большую корзину или ящик, или что-нибудь такое в следующий раз, как пойдешь в село, – попросила раз Ингер.
– На что тебе? – спросил Исаак.
– Нужно, – ответила Ингер.
Он втаскивал стропила на веревке, Ингер подпихивала только одной рукой, но как будто помогало уже одно ее присутствие. Дело подвигалось медленно, крыша-то была невысока, но балки неимоверно велики и толсты для маленького домика. Некоторое время держалась ясная осенняя погода, Ингер одна выкопала всю картошку, а Исаак успел покрыть избу до начала затяжных дождей. Козы уже переселились на ночь в землянку к людям, и это ничего, все было ничего, люди на это не жаловались. Исаак опять собрался в село.
– Принеси же мне большую корзину или ящик! – опять сказала Ингер тоном умильной просьбы.
– Я заказал себе несколько оконных стекол, которые надо принести, – ответил Исаак, – да еще заказал две крашеных двери, – ответил он важно.
– Вот что, ну так придется обойтись без корзины.
– Да на что она тебе?
– На что? Да где же у тебя глаза?
Исаак ушел в глубоком раздумье и вернулся через двое суток с окном, дверью для горницы и дверью для клетки, кроме того на груди у него висел ящик для Ингер, а в ящике были разные съестные припасы. Ингер сказала:
– Уж дотаскаешь ты когда-нибудь до смерти!
– Хы, до смерти? – Исаак до того был далек от смерти, что вынул из кармана аптечный пузырек с нефтью и дал Ингер с наставлением усердно принимать ее, чтоб поправиться. А тут же были окна и крашеные двери, за которые он мог приняться, и он сейчас же бросился их прилаживать. Ах, и что же за дверки: подержанные, правда, но отлично выкрашены заново, расписаны красной и белой краской, они красовались на доме, словно картинки.
И вот они перебрались в новый дом, а скотина распространилась по всей землянке; одну овцу с ягненком оставили при корове, чтоб той было не так скучно.
Пустынножители зашли далеко вперед, просто чудо, как далеко.
Глава III
Пока земля не промерзла, Исаак выдирал из нее камни и корни и выравнивал себе луг на будущий год; когда земля промерзла, он стал ходить в лес и усердно рубил дрова.
– На что тебе столько дров? – спрашивала Ингер.
– И сам не знаю, – отвечал Исаак, но отлично знал.
Старый и густой нетронутый лес подходил к самым строениям и не позволял расширить площадь сенокоса, а, кроме того, Исаак рассчитывал каким-нибудь способом доставить дрова зимой в село и продать их тем, у кого не будет дров. Задумано было с толком. Исаак знал это твердо, продолжал расчищать лес и рубить его на дрова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47