– Ну да, – говорит отец. – Я и сам знаю, я все изучил. Он садится на сиденье и едет, машина идет устойчивее.
Вдруг машина перестает косить, все ножи сразу останавливается. Тпру! Что такое? Отец соскакивает с сидения, он уже утратил свое высокомерие, он с перепуганным и просительным лицом наклоняется над машиной. Отец и сыновья смотрят: что-то неверно, Елисей держит в руках описание.
– Вот тут на траве маленький болтик! – говорит Сиверт, поднимая его с земли.
– Ну хорошо, что ты нашел его, – говорит отец, как будто только этого винтика и не хватало для полного порядка. – Я как раз его и искал.
Но они никак не могут найти для него дырку, куда к черту девалась дырка для болтика?
– Вот здесь! – говорит Елисей и показывает отверстие. И тут, должно быть, Елисей начал чувствовать свое превосходство, его способность понимать книжное описание была несомненна, он излишне долго показывал отверстие для болта и сказал:
– Судя по рисунку, болт этот надо вставить сюда!
– Ну понятно, сюда, – сказал отец, – он здесь и был. – И чтоб придать себе форсу, приказал Сиверту поискать, нет ли в траве еще болтов. – Тут должен быть еще один, – сказал он с необыкновенно важным видом, словно помнил все наизусть. – Больше нет? Ну, стало быть, теперь все на месте!
Отец опять хочет ехать.
– Да нет, это неверно, – кричит Елисей. О, Елисей стоит с рисунком в руке, с законом в руке, его никак не обойдешь: – Вот эта пружина должна быть наверху.
– А? – спрашивает отец.
– У тебя она внизу, ты привинтил ее снизу. Это стальная пружина, сна должна находиться наверху, а то болт опять выскочит и ножи остановятся. Вот тут на рисунке видно.
– Я не захватил очков и не вижу рисунка, – говорит отец, значительно смиреннее. – Возьми и перевинти пружину, как надо. Но только сделай правильно! Не будь так далеко, я сходил бы за очками.
Все в порядке, отец опять залезает на сиденье. Елисей кричит:
– И поезжай поскорее, тогда ножи режут лучше. Тут так написано.
Исаак едет и едет, и все идет хорошо. Брр! – говорит машина, Он оставляет за собой широкий ряд подрезанной травы, она лежит так ровно, по ниточке, готовая к сушке и уборке. Вот его увидали из дома, и все женщины выходят к ним, Ингер несет на руках маленькую Ревекку, хотя та давно уже научилась ходить. Вот они подошли, четыре женщины широко раскрытыми глазами впиваются в чудовище и останавливаются тесной кучкой. О, как могуч и истинно горд теперь Исаак, он сидит на высоком сиденьи, в праздничном платье и полном уборе – в куртке и шляпе, хотя пот льет с него ручьями. Он огибает четыре больших угла, объезжает большую поляну, поворачивает, едет, косит траву, проезжает мимо женщин, а те словно упали с неба, ничего не понимают, машина же говорит: Брр!
Но вот Исаак останавливается и слезает, Ему хочется послушать что говорят люди на земле, что-то они скажут. Он слышит сдержанные восклицания, они не хотят ему мешать на его высоком посту, но задают друг другу робкие вопросы, и эти вопросы он слышит, И вот, желая быть для всех ласковым и отечески заботливым главою и всех подбодрить, Исаак говорит:
– Ну вот, я скошу этот участок сейчас, а завтра вы скопните!
– Неужто ты не пойдешь даже ужинать? – спрашивает Ингер, совсем подавленная.
– Нет. У меня сейчас другие дела! – отвечает он. Потом он снова смазывает машину и дает понять, что это не простое дело, а настоящая наука. Потом едет и опять косит траву. Некоторое время спустя женщины уходят домой.
Счастливый Исаак! Счастливые жители Селланро.
Он уверен, что очень скоро к нему придут соседи, Аксель Стрем интересуется всеми новинками, он придет, может, завтра же. А Бреде из Брейдаблика – тот способен прийти еще нынче ночью. Исаак не прочь объяснить им устройство косилки и показать, как ею надо действовать. Он укажет, что такого ровного и гладкого ряда не сделать никакой косе и никакому человеку.
Но чего стоит такая первоклассная синяя с красным косилка – об этом лучше и не говорить!
Счастливый Исаак!
Но когда он в третий раз останавливает машину и смазывает ее, из кармана его выпадают очки. И хуже всего, что ребята видели. Уж не было ли в этом участия высшей силы, напоминания о том, чтоб он поменьше гордился. Ведь очки все время были при нем, и на обратном пути он то и дело надевал их и разбирал описание, но ничего не понял, пришлось вмешаться Елисею. О-ох, Господи, хорошо быть ученым!
B наказание себе Исаак решает отказаться от мысли сделать Елисея землепашцем в пустыне, он больше не будет об этом говорить, и не потому, что ребята придрались к этому несчастью с очками, наоборот. Проказник Сиверт правда не мог удержаться, но он только потянул Елисея за рукав и сказал:
– Ну пойдем-ка домой да сожжем свои косы, отец за нас покосит!
Эта шутка пришлась очень кстати.

Часть вторая
Глава I
Селланро уже не пустынное место, здесь семь человек детей и взрослых. А за короткое время сенокоса появлялось немало и чужих, приходивших посмотреть косилку; из них первый, разумеется, Бреде. Пришел и Аксель Стрем, и соседи снизу, почти что от самого села. А с той стороны, из-за перевала, пришла Олина. Эту ничто не брало.
Олина и в этот раз явилась из своего села не без новостей, она никогда не приходила с пустыми руками: наконец-то старика Сиверта обревизовали и после него не осталось никакого состояния! Как есть ничего!
Тут Олина поджала губы и поочередно обвела всех глазами: что такое, неужто никто не вздохнул в горнице? Неужто потолок не обрушился? – Первым улыбнулся Елисей.
– Как же это так? Ведь, как будто, тебя назвали в честь дяди Сиверта? – вполголоса спрашивает он.
Сиверт-младший отвечает погромче:
– Да. Но все, что после него останется, я подарил тебе.
– Сколько там было?
– От пяти до десяти тысяч.
– Далеров? – воскликнул вдруг Елисей и задорно посмотрел на Сиверта.
Олина, должно быть, находила, что сейчас не время шутить, ее самое так обошли, но все-таки у гроба старика Сиверта она напрягла все свои слабые силы и плакала горькими слезами. Елисей ведь сам отлично знал, что он написал: столько-то и столько-то Олине – на опору и поддержку в старости. – Куда же девалась опора? Сломали, как палку, коленом!
Бедняжка Олина, маленькое наследство ей не помешало бы, оно было бы единственным золотым лучом в ее жизни! Судьба не баловала ее. Она наторела в злобе – это да! Привыкла перебиваться со дня на день разными уловками и мелкими плутнями, сильна лишь умением распускать сплетни, вселять страх перед своим языком – это да! Но ничто не могло ее испортить, а наследство меньше всего. Всю жизнь она трудилась, рожала детей и учила их своим собственным немногим приемам, клянчила для них, может быть, и крала, но заботилась о них – при всей своей бедности была настоящей матерью.
Способности у нее были не меньше, чем у иного политического деятеля; она действовала ради себя и своих, жила только интересами минуты и спасала свою шкуру, зарабатывала на этом – где головку сыра, где горсточку шерсти, и тоже могла жить и умереть в пошлой и неискренней готовности к бою.
Олина… быть может, старик Сиверт на минуту вспомнил ее молодою, красивой и румяною, но теперь она стара и безобразна, это портрет разрушения, ей давно бы следовало умереть. Где ее похоронят? У нее нет откупленного для себя места на кладбище, наверное, ее закопают где попало, с совершенно чужими и незнакомыми костями, там она и упокоится. Олина… родилась и умерла. Была когда-то молода. Наследство ей! Теперь, на краю могилы? Ну да, единственный золотой проблеск, и руки каторжницы передохнули бы на минутку. Справедливость бы настигла ее своей запоздалой наградой за то, что она выклянчивала для своих детей, может быть, и крала для них, но, во всяком случае, берегла их. Мгновение – и тьма снова воцарится в ней, глаза станут косить, пальцы шарить: «Сколько»? – скажет она, – а не больше? – Она опять будет права. Она рожала много раз, дала жизнь нескольким человеческим существам, это стоит большой награды.
Все лопнуло. По проверке Елисея, ведомости старика Сиверта порядочно хромали, но усадьба и корова, сарай и невода могли с избытком покрыть дефицит в кассе. И то, что в общем все обошлось так благополучно, произошло отчасти благодаря Олине, она была очень заинтересована в том, чтоб сохранить кое-какие остатки для себя, и поэтому восстановила позабытые статьи прихода и расхода, известные ей как старой сплетнице, или же такие статьи, которые ревизия умышленно пропускала, не желая опорочить уважаемых односельчан, Пройдоха Олина! Она и теперь ругала не самого старика Сиверта.
Он, конечно, завещал ей от доброго сердца, и после него остался бы кругленький капиталец, но двое молодчиков из окружного управления, что вели дело, объегорили ее. Но когда-нибудь все дойдет до ушей Всевышнего! – с угрозой говорила Олина.
Удивительно, она не видела ничего смешного в том, что попала в завещание: несмотря на все, это была честь, в завещании не упоминался никто из ей подобных!
Обитатели Селланро приняли несчастье спокойно, да отчасти они были к нему подготовлены. Правда Ингер никак не могла этого понять:
– Это дядя Сиверт? Который всю свою жизнь был таким богачом! – сказала она.
– Он и предстал бы правым и богатым пред агинцем и престолом» но его ограбили! – ответила Олина.
Исаак собирался идти в поле, и Олина сказала:
– Жалко, ты уходишь, Исаак, значит, я не увижу косилку. Ты ведь завел косилку, правда?
– Да.
– Да, да, говорят. И будто она косит скорее сотни косцов. Чего только ты ни заведешь, Исаак, с твоими-то средствами и золотом! Священник у нас тоже завел новый плуг о двух лемехах, но что такое против тебя наш священник!
Это я скажу ему и прямо в глаза.
– Сиверт покосит тебе машиной, он управляется с ней теперь гораздо лучше меня, – сказал Исаак и пошел.
В Брейдаблике назначен аукцион как раз в полдень, и он пошел туда, – пока он решил только это. Не то, чтобы Исаак все еще думал купить хутор, но аукцион – первый в этой местности и обидно пропустить его.
Подойдя к Лунному и увидев Варвару, он только кланяется и хочет пройти мимо, но Варвара заговаривает с ним и спрашивает, не вниз ли он идет.
– Да, – отвечает он и хочет идти. Ведь продается место, где она провела детство, оттого он и отвечает так кратко.
– Ты на аукцион? – спрашивает она.
– На аукцион? Нет, просто иду вниз. А где Аксель?
– Аксель-то, не знаю, право. Пошел на аукцион. Наверно, и он хочет заполучить что-нибудь на даровщинку.
Какая толстая стала Варвара и какая заноза, страсть!
Аукцион начался, он слышит выкрики ленсмана и видит много народа. Подойдя ближе, он узнает не всех, много здесь и чужих людей, но Бреде щеголяет в полном параде, оживлен и болтлив:
– Здравствуй, Исаак! Как, и ты оказал мне честь и уважение, пожаловал на мой аукцион? Спасибо тебе. Мы много лет были соседями и добрыми друзьями, и никогда не слыхали друг от друга худого слова! – Бреде умиляется: – Чудно подумать, что приходится покидать место, где жил и трудился и которое полюбил, но что поделаешь, когда так складывается.
– Потом тебе будет много лучше, – утешает Исаак.
– Да, знаешь, – подхватывает Бреде, – я и сам так думаю. Я нисколько не раскаиваюсь, ничего подобного. Выгоды я тут никакой не получил, потом, наверно, будет лучше, дети растут и вылетают из гнезда. Да, да, жена вот скоро принесет еще одного, но все равно! – и вдруг Бреде ни с того, ни с сего говорит: – Я отказался от телеграфа.
– Что? – спрашивает Исаак.
– Я отказался от телеграфа.
– Отказался от телеграфа?
– С нового года. На что он мне! А если я поступлю на должность и буду разъезжать с ленсманом или доктором, неужели телеграф должен идти у меня на первом месте? Нет, так не может продолжаться! Это хорошо для тех, у кого много времени: а бегать из-за какой-то телеграфной линии по горам и долам за пустячную плату, а то и вовсе задаром Бреде не станет! А кроме того, я не поладил с управлением, оно все пристает ко мне.
Ленсман продолжает выкрикивать цены на хутор, дошло уже до нескольких сот крон, каких и стоит, по общему мнению, участок, поэтому надбавки делают всего по пяти, десяти крон.
– Кажется, это Аксель набавил! – говорит вдруг Бреде и, загоревшись любопытством, бежит к нему: – Ты хочешь купить мой участок? Разве тебе своего мало?
– Я покупаю для другого человека, – уклончиво отвечает Аксель.
– Ну, мне-то ведь все равно, я не к тому спросил. Ленсман поднимает молоток, новая надбавка, сто крон сразу, никто не предлагает больше, ленсман несколько раз повторяет цену, ждет с минуту, держа молоток на весу, потом ударяет, – За кем цена?
– Аксель Стрем. Для другого…
Ленсман заносит в протокол: «Аксель Стрем, по поручению».
– Для кого это ты покупаешь? – спрашивает Бреде. – Меня это не касается, а все-таки…
Но тут сидящие за столом ленсмана господа нагибают друг к другу головы, там представитель банка, торговец со своим приказчиком, что-то произошло, кредиторы не покрыли своего. Призывают Бреде, и Бреде, легкомысленный и беспечный, только кивает, что он согласен, но, – «кто бы поверил, что за усадьбу больше не дадут!» – говорит он, и вдруг возвещает во всеуслышание:
– Раз у нас здесь происходит аукцион, и я уж обеспокоил ленсмана, так заодно я продаю то, что у меня еще имеется: телегу, скотину, вилы, точильный камень, мне это больше не понадобится, распродаюсь в пух и прах!
Мелкие предложения. Жена Бреде, такая же легкомысленная и беспечная, хотя и с огромным животом, тем временем вздумала продавать за столиком кофе; ей нравится разыгрывать из себя торговку, она улыбается, и когда сам Бреде подходит за чашкой кофе, она шутки ради, требует плату и с него. А Бреде и в самом деле вытаскивает засаленный кошелек и платит.
– Посмотрите-ка на мою супружницу, – говорит он присутствующим. – Эта не пропадет! – говорит он.
Телега недорого стоит, она слишком долго стояла под открытым небом, но Аксель Стрем под конец набавляет целых пять крон, и телега тоже остается за ним. Больше Аксель ничего не покупает, но все и без того удивляются, как это такой осторожный человек столько накупил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47