И слезы скатились по впалым щекам короля.
— Матушка не посетит меня? — поинтересовался Карл.
В то утро Екатерина и правда не зашла в королевские апартаменты. Видимо, с появлением в Венсенне того всадника, которого разглядел на дороге д'Антрег, королева-мать была слишком занята.
— Помоги мне лечь, кормилица! — попросил усталый Карл.
Старуха уложила короля на громадную кровать, заботливо подоткнула одеяло, и обессиленный Карл закрыл глаза.
«Ему лучше», — решила кормилица и вышла из комнаты.
Когда Карл IX понял, что возле него никого нет, он поднял веки.
— Один! — пробормотал он. — Совсем один! Вокруг тишина! Все меня бросили, ни придворных, ни стражи! Им известно, что я умираю…
Так оно и было: король остался в полном одиночестве. Тишина, царившая в его апартаментах, была символом забвения. Лишь старая кормилица иногда заглядывала в его опочивальню.
Но когда Карл прислушивался, ему чудилось, что замок наполняется каким-то непривычным шумом. Звучали быстрые шаги, веселые и радостные голоса… Так шумит толпа, толпа придворных, которые торопятся собраться вокруг короля… Кого же приветствовали они как монарха, в то время как он, французский государь, лежал здесь один, лицом к лицу со смертью?..
Пролетело несколько часов. Даже кормилица не заходила больше: может, ее за чем-нибудь отправили, чтобы она не рассказала королю, что же делается в его замке.
К вечеру Карл пожелал встать и ударил в гонг. Однако никто не появился. Тогда король попробовал встать сам, без посторонней помощи, но не смог и в изнеможении рухнул на постель. Он со страхом ощутил, что остатки сил покидают его.
Так он лежал, измученный, в холодном поту, дрожащий от ужаса. Он хотел крикнуть, но сумел издать лишь слабый писк.
— О Господи! — простонал Карл. — Это конец!..
Внезапно он резко приподнялся и застучал зубами… На него надвигался кошмарный припадок…
В комнате сгущались сумерки. Сидя на своем ложе, Карл правой рукой все отгонял подступавших призраков, а левой нервно тянул на себя одеяло, словно пытаясь спрятаться за ним.
— Кровь! — вопил он. — Зачем столько крови! Смилуйтесь! Кто, кто взывает к моей милости?! Кто вы? Это ты, Колиньи? И ты, Клермон, чего ты хочешь? И ты здесь, Ла Рошфуко? И ты, Кавень? И Ла Форс? И Пон? И Рамус? Ты явился сюда, Ла Тремуй? И ты, Ла Плас? Зачем вы пришли? Что вам от меня надо?.. О Боже! Они заполнили всю спальню! Они везде, везде… и в коридоре, и на галерее, и в замке, и во дворе… Они шагают по ступеням, входят сюда… Кто вы? Что вам нужно? На помощь! Кто-нибудь! На помощь! Зачем вы пришли? Убить меня?.. Стоны, хрипы… Колокола! Колокола звонят!.. У меня трещит голова. Я глохну от этого воя… Перестаньте! Не надо! Не терзайте меня…
Внезапно Карл IX замолчал. Его дикие вопли перешли в жалобный вой, и, вцепившись в волосы руками, король громко зарыдал.
— О Боже! Боже! Прости меня! — простонал он.
Вдруг король протянул к невидимым призракам тощие руки:
— Простите, простите… Я проклят…
Снаружи стало совсем темно, но в комнате появился свет — принесли светильники, и постель умирающего обступили не призраки, а живые люди… придворные, герцог Анжуйский… Мрачная фигура, с головы до ног в черном, склонилась над Карлом — Екатерина Медичи, королева-мать!
Старая королева ледяными пальцами дотронулась до лба больного и прошептала:
— Дитя мое…
Карл IX отчаянно закричал от страха и попытался оттолкнуть эту руку. Потом приподнялся, обвел всех сумасшедшим взором и снова рухнул на подушки.
Из самых глубин души его вырвался хрип:
— Кровь!..
На сей раз его бред материализовался.
В постели и правда была кровь. Простыни покрылись красными пятнышками! Кровь! Страшный кровавый пот агонии выступил на теле умирающего . Карл в клочья разорвал на груди рубашку конвульсивно скрюченными пальцами. И все, кто был в опочивальне, со страхом и омерзением увидели кровь на груди и руках короля!
Даже Екатерина в ужасе отшатнулась и закрыла глаза.
А Карл захрипел еще громче, и снова отчаянный вопль прорезал безмолвие опочивальни:
— Кровь на мне!
Внезапно рот его скривился, губы изогнулись, и жуткий, зловещий хохот вырвался из уст короля. Услышав этот смех, все присутствующие оцепенели от ужаса. А Карл хохотал — и хохот, похожий на вой, заполнил опочивальню, становясь все громче, отчетливее, звучней…
И вдруг смех оборвался. Карл рухнул на подушки… он был мертв…
Королева склонилась над ложем, провела рукой по груди сына, и ладонь Екатерины покраснела от крови.
Тогда Екатерина резко выпрямилась, повернулась к белому как мел герцогу Анжуйскому и окровавленными пальцами сжала руку своего любимого сына Генриха… Она взглянула на придворных и воскликнула звучно и торжественно:
— Господа! Да здравствует король!
Так умер Карл IX. Страшная кончина, кровавый пот, таинственная болезнь — может, все это было карой за Варфоломеевскую ночь? Действительно, удары судьбы рано или поздно настигают того, кто совершил злодеяния. Так что ничего удивительного нет в чудовищной и мучительной смерти короля Карла.
Мы должны сказать, что не избежала возмездия и Екатерина Медичи. Преступная мать, она творила злодеяния ради своего сына Генриха, ради него она убивала, отравляла, бросала в тюрьму. Но ее обожаемый сын всю жизнь ненавидел и презирал матушку. Перед смертью королева-мать познала всю горечь сыновней неблагодарности…
Что же касается герцога Гиза… Впрочем, рассказ о нем будет еще продолжен…
Глава 50
ВЕСНА В МОНМОРАНСИ
Вы оставили наших героев 25 августа 1572 года, когда перед ними распахнулись ворота замка Монморанси.
Читатель, наверное, не забыл, что, посетив когда-то Маржанси и окончательно убедившись в невиновности Жанны де Пьенн, маршал де Монморанси велел своему управляющему отделать заново целое крыло замка для двух знатных дам. Вот в этой части замка и поселились Лоиза и ее мать.
Маршал надеялся, что к женщине, которую он когда-то боготворил и боготворит до сих пор, вернется разум. Он думал, что, увидев Маржанси и родной дом, Жанна испытает потрясение, которое возродит ее к жизни… Но отправиться с ней в Маржанси Франсуа не сумел.
В это трудное время маршал де Монморанси считал своим долгом действовать, призвав на помощь всю свою смелость и самоотверженность. Он разместил Жанну с дочерью в замке, а сам в тот же день распорядился ударить в набат. По его приказу закрыли ворота, подняли подъемные мосты, открыли шлюзы и заполнили водой рвы, которые в мирное время оставались сухими. Были заряжены восемьдесят орудий, и четыреста солдат замкового гарнизона заняли боевые посты. Короче, замок Монморанси был превращен в неприступную крепость. В это же время Франсуа разослал во все стороны гонцов.
Принимая окончательное решение, маршал де Монморанси долго советовался с шевалье де Пардальяном.
В тот же день к замку съехались две тысячи четыреста вооруженных до зубов всадников. Они разделились на два кавалерийских отряда, по двенадцать сотен человек в каждом. Один из отрядов возглавил сам маршал, второй — Пардальян. Отряды двинулись в разных направлениях. Ими командовали два человека, без сожаления покинувшие в замке тех, кого они обожали, и поспешившие навстречу смертельной опасности — выполнять свой долг.
Маршал повел отряд на Понтуаз, оттуда — к Маньи, затем свернул на север и дошел до Бове. Где бы ни был Франсуа де Монморанси, он собирал людей, способных держать в руках оружие, и прямо рассказывал о парижской трагедии, призывая всех противостоять с оружием в руках любым попыткам сеять смуту и распрю.
Если отряд маршала входил в город, где по наущению Екатерины Медичи уже начались погромы, Франсуа кидался в самую гущу битвы и распоряжался ловить взбесившихся фанатиков и сажать их в тюрьму. На улицах городов по его приказу объявляли, что любой, кто отважится грабить, насиловать, убивать, будет вздернут на месте без суда и следствия. Целый месяц объезжал маршал со своим отрядом города и деревни, внушая страх слишком добрым католикам и спасая невинных людей.
Шевалье де Пардальян повел свое воинство в противоположную сторону, но действовал точно так же, как и герцог. Отряд Жана стремительно и неудержимо обошел за два месяца пол-провинции, не пропустив ни одного города, ни одной деревни.
Пардальян направился в Лиль-Адан, затем в Люзарш, оттуда двинулся в сторону Санлиса и достиг Крепи. Его отряду не раз приходилось поворачивать то на восток, то на запад. Пардальян молниеносно прошел через Компьень и стремительным броском оказался в Нуайоне.
Потом шевалье свернул на Мондидье и встретился с войском маршала, стоявшим в Бове.
В целом же их поход, вместе со всеми маршами и контрмаршами, длился три месяца. Благодаря Пардальяну и Франсуа де Монморанси провинцию обошли стороной братоубийственные расправы, залившие кровью всю страну.
Через три месяца в этих землях воцарился мир. Но маршал не распускал армию еще целый месяц, чтобы успокоить самых буйных фанатиков и внушить им страх.
Лишь 20 декабря, холодным и снежным вечером, маршал де Монморанси вернулся в замок, а 6 января отдал приказ распустить ополчение. Зима прошла спокойно. По просьбе маршала свадьба Лоизы и Пардальяна была назначена на апрель.
Пока Франсуа де Монморанси и шевалье де Пардальян наводили порядок в провинции, здоровье Жанны де Пьенн явно улучшилось. Красота ее вновь стала ослепительной, бледность пропала и исчезла грусть, которая не покидала глаз Жанны де Пьенн с тех самых пор, как ее прозвали Дамой в трауре. Теперь они лучились счастьем, а на губах играла ласковая улыбка.
Увы! Жанна была счастлива в мечтах! Безумная женщина улыбалась лишь грезам!
Лоиза тоже чувствовала себя лучше, рана, нанесенная ей Моревером, зажила, хотя и не так быстро, как рассчитывали доктора. Во всяком случае, когда маршал и шевалье возвратились в замок, лишь чуть заметный розовый шрам напоминал о том, что девушку ударили кинжалом.
Лоиза выглядела хорошо, гораздо лучше, чем раньше. Маршал изумился, заметив, как она оживлена, какой румянец играет у нее на щеках. Но порой девушка резко бледнела и начинала дрожать; однако приступы продолжались минуты по две и не казались опасными.
Изменился и характер Лоизы. Она всегда была немного склонной к меланхолии, а теперь вдруг стала безудержно веселой, иногда эти взрывы веселья даже страшили шевалье.
Лишь оставаясь одна, Лоиза прижимала руки к груди и бормотала:
— Огонь… меня сжигает медленный огонь…
25 апреля в присутствии всех родовитых дворян провинции, под звон колоколов Монморанси и гром праздничного салюта в парадной зале был подписан брачный контракт.
Накануне маршал сказал Пардальяну:
— Мальчик мой, вот дарственная грамота и все документы: к вам переходит во владение Маржанси и титул графа. Примите этот дар в знак моего искреннего расположения к вам.
— Монсеньор, — ответил Жан. — Я унаследовал имя Пардальян от отца, которого люблю и которым восхищаюсь. Я нищ, у меня нет ни гроша, ни локтя земли, все мое богатство — это честное имя, и я бы хотел, ведя под венец вашу дочь, остаться тем, кто я есть — просто шевалье де Пардальяном… Может быть, позднее я приму титул графа де Маржанси.
Это было произнесено с такой спокойной гордостью, что маршал понял и не стал спорить. Он сердечно обнял шевалье и, не говоря ни слова, спрятал документы в шкатулку.
Перед бальи, огласившим брачный контракт, перед всей знатью провинции Жан подписался коротко — шевалье де Пардальян.
После церемонии состоялся блистательный праздник, вполне достойный рода Монморанси. Вечером гости разъехались. Венчание же должно было состояться на следующий день в храме, в узком кругу, так как жених носил траур по отцу.
Наконец наступило утро 26 апреля. Это был солнечный весенний день. Благоухали кусты шиповника, нежной зеленью покрылись леса вокруг Монморанси. Все вокруг цвело: яблони и вишни стояли точно в белой дымке. Зацвела сирень, распустились фиалки и ландыши. Все вокруг превратилось в прекрасный и нежный, очаровательный сад.
Но на маршала нахлынули тяжелые воспоминания. День 26 апреля навсегда остался в его памяти. Двадцать лет назад в часовне Маржанси он взял в жены Жанну де Пьенн! И той же ночью умчался в Теруанн… навстречу войне… навстречу неизвестности и боли…
Наступил вечер. Пробило одиннадцать. Маршал дал сигнал к отъезду. Обряд должен был состояться не в замковой часовне… Лоиза и Жанна сели в экипаж. Маршал и Пардальян вскочили на коней. Они ехали, залитые ясным лунным светом, и, наконец, остановились возле небольшого и небогатого храма.
Часовня Маржанси, как и двадцать лет назад… Венчание в полночь, как и двадцать лет назад…
Почти те же лица!.. Несколько крестьян… У алтаря — очень старая женщина, кормилица Жанны… Священник приступил к совершению таинства.
Пардальян и Лоиза замерли, держась за руки. Они смотрели друг другу в глаза, трепеща от неземного счастья. Маршал с волнением вглядывался в лицо Жанны. Может, память ее восстановится? Может, бедняжка обретет хоть каплю счастья?
Новобрачные обменялись кольцами. Священник произнес заключительные слова обряда. Лоиза и Пардальян стали супругами!..
И тогда, подобно Жанне и Франсуа, которые обратились за благословением к господину де Пьенну, Лоиза и Пардальян инстинктивно повернулись к бедной безумной и опустились перед ней на одно колено…
Дорога из Монморанси в Маржанси оставила Жанну де Пьенн совершенно равнодушной; женщина как всегда пребывала во власти тех сумрачных грез, что никогда не покидали ее.
Когда они приехали на маленькую площадь Маржанси и остановились перед старым домом, где Жанна столько лет прожила с отцом, несчастная женщина, обведя взглядом столетние каштаны, под сенью которых прошло ее детство, вздрогнула, в глазах ее мелькнуло удивление… Но вскоре они, как обычно, стали пусты и равнодушны. Напрасно Франсуа с надеждой смотрел на Жанну. Ему оставалось только взять ее за руку и ввести в храм.
Во время венчания Жанна переводила взгляд со священника на старую кормилицу, заливавшуюся слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56