Добавим, что бедному еврею не повезло: сад его как раз примыкал к стене одного монастыря и очень нравился тамошним монахам.
И вот этот иудей (так утверждают его достойные соседи-монахи) задумал совершить святотатство. И что же он сделал? В воскресенье на святую пасху 1290 года послал Ионафан одну женщину в собор причаститься. Она получила священную облатку, но не съела ее, а принесла еврею.
И вот подлый еретик начал пронзать облатку острием кинжала. И что же произошло? На ней выступила кровь, алая кровь!..
Узрев чудо, несчастная женщина, послушное орудие злодея-еретика, раскаялась и бросилась в ноги к добрым монахам — все братья из аббатства тому свидетели.
А иудей не успокоился: взяв гвоздь, он принялся молотком вколачивать его в облатку. И снова брызнула кровь!..
Разъяренный Ионафан швырнул облатку в огонь, но она поднялась из пламени и воспарила над очагом. Увидев, сколь велико могущество Господа, проклятый иудей схватил котелок, наполнил его водой и повесил над очагом. Когда вода закипела, он бросил туда облатку, однако она не растаяла — но вода в котелке стала кроваво-красной.
Трудно даже вообразить себе, какие еще злодеяния замыслил иудей Ионафан, но его вовремя остановили. Этот закоренелый грешник так и не признался в своих преступлениях. Охваченные благородным гневом монахи связали его по рукам и ногам и заживо сожгли на костре.
Когда иудей превратился в горстку пепла, братья с молитвой на устах изгнали дух еретика из дома и сада и присоединили их к монастырским владениям. Один достойный горожанин по имени Ренье-Фламинь воздвиг в саду часовню, получившую название Часовня Чудес.
Мы не знаем, действительно ли Ионафан погружал облатку в кипяток, но нам доподлинно известно, что он окончил свои дни на костре, а его прекрасный сад перешел к монастырю.
С тех пор, с 1290 года, в этом месте неоднократно творились чудеса. Время от времени вода, налитая в тот самый котелок, превращалась в кровь. Обычно это считалось небесным знамением: таким образом Господь повелевал парижанам сжечь на костре пару-тройку еретиков.
Очередное чудо произошло семнадцатого августа 1572 года, в воскресенье. Это было как раз накануне венчания Генриха Беарнского с принцессой Маргаритой Французской. Часов в пять вечера двери обители распахнулись, и на улицу, заполненную пестрой толпой, вышли два монаха с криками:
— Чудо! Чудо! Хвала Господу!
Одного из этих монахов наши читатели хорошо знают: брат Тибо, как всегда величественный и сладкоречивый; за ним следовал его постоянный спутник — брат Любен.
Мы уже говорили, что брат Любен получил разрешение аббата покинуть монастырь и послужить какое-то время лакеем на постоялом дворе «У ворожеи». Однако как раз в это воскресенье ему было велено возвратиться в монастырскую келью. Действительно, на постоялом дворе он больше не был нужен, поскольку сторонники Гиза прекратили устраивать тайные сборища в задней комнате заведения, принадлежавшего почтеннейшему Ландри. Отец настоятель заявил Любену:
— Брат мой, ваша миссия в миру завершена. Во время вашего длительного пребывания среди филистимлян вы вели себя достойно, но плоть наша слаба — боюсь, вы неоднократно впадали в грех чревоугодия. Учитывая, как прекрасно вы проявили себя в гостинице, мы доверяем вам присмотр за чудесным котлом. Это великая честь для вас, и ее разделит с вами брат Тибо. Однако в земле филистимлянской вы много грешили, и я накладываю на вас епитимью: в течение двух недель вы должны поститься и не вкушать ни мяса, ни овощей, ни вина.
— Покоряюсь… — прошептал Любен, согнувшись в почтительном поклоне.
А из глубины души монаха рвался стон:
— Две недели на хлебе и воде… я не выдержу… я умру!..
Несчастный Любен удалился в келью. Там его уже ждал брат Тибо, заранее получивший указания от настоятеля. Оба монаха отправились в зал, примыкавший ко входу в обитель.
В этом зале было устроено что-то вроде часовни: стояли стулья, на стенах висели образки, у стены возвышался своеобразный алтарь, а над ним виднелось огромное распятие. На алтаре и находился знаменитый котел. Обычно на него был накинут покров из темной ткани, но по праздникам верующим разрешалось взглянуть на реликвию: взору молящихся представал тогда обычный предмет кухонной утвари из ярко начищенной меди. Время от времени в него наливали воду, ожидая чуда.
Брат Тибо препроводил Любена в эту часовенку, и оба преклонили колени перед алтарем.
— А что это вы, брат мой, так тяжко вздыхаете? — осведомился Тибо.
— Как не вздыхать, брат мой! — ответствовал Любен. — Разве вы не помните восхитительные обеды и ужины у почтеннейшего Ландри?!. Какие паштеты готовила мадам Югетта! И мне частенько перепадали славные кусочки!.. А ветчина, Господи, что за ветчина! Да если еще запить ее тем вином, что гости нередко оставляли в бутылках… Особенно мне нравилось бургундское: глотнешь — и душа радуется…
— Как вам не стыдно, брат Любен! — воскликнул Тибо, но почему-то облизнулся.
— Что делать, что делать! Чувствую, демон чревоугодия (как выражается наш отец настоятель) целиком и полностью овладел мной. Нет, вы только представьте: сначала съедаешь что-нибудь остренькое, с пряностями, прямо пожар во рту, а потом заливаешь этот сладостный огонь хорошим вином…
Тут и брат Тибо не выдержал:
— От ваших слов у меня слюнки текут!
— Ах, брат мой, не знаю, каково оно — райское блаженство, уготованное праведникам на том свете, но если и есть рай на нашей грешной земле, то находится он, безусловно, на постоялом дворе «У ворожеи».
— А помните, брат мой, какие обеды нам подавали?..
— Как не помнить!.. Почтенный Ландри — достойный наследник своего великого отца, господина Грегуара. а тот был лучшим поваром в Париже!
— Давненько это было… — вздохнул брат Тибо. — Году этак в сорок седьмом-сорок восьмом, когда скончался наш государь Франциск I, а мы как раз познакомились со знаменитым Игнацием Лойолой… Хорошие были времена, дорогой Любен. Господин Грегуар замечательно кормил нас, вполне довольствуясь взамен нашим благословением.
— А нынче не так… добывая хлеб насущный, крутишься, бьешься, жизнью рискуешь… — вздохнул Любен.
— Истинная правда… — подхватил брат Тибо. — Ведь я-то на постоялом дворе, считай, голову в петлю сунул, согласившись сопровождать герцога де… Впрочем, молчу, вы-то не посвящены в секреты сильных мира сего…
— А теперь, — продолжал возмущенный Любен, — меня, словно сопливого послушника, сажают на хлеб и воду… будто я каторжник какой!
Тибо вдруг подмигнул товарищу и таинственно улыбнулся. Любен прекрасно знал своего друга, и в душе его затеплилась надежда.
— Брат Тибо! О, брат Тибо! — прошептал бывший лакей.
— Вы что-то хотите сказать? — лукаво осведомился Тибо,
— Ничего, брат мой, ничего… но мне показалось… вы так улыбнулись…
— Тише! — прошептал монах. — Прикройте дверь, брат Любен.
Тот бросился к дверям. Сердце его замирало в предвкушении блаженства.
— Значит, — продолжал Тибо, — настоятель наложил на вас епитимью?
— Увы! — простонал Любен, вновь теряя надежду.
— По-моему, вы этого не вынесете, — серьезно заметил хитрый Тибо.
— Ох, я уже умираю!..
Брат Тибо открыл стенной шкаф и вынул оттуда ломоть черствого черного хлеба и кувшин с водой.
— Это вам на два дня, брат Любен.
Любен взвыл, бия себя кулаками в грудь:
— Господи, лучше бы уж сразу сказали, что обрекаете своего друга на верную смерть! И это вы, брат Тибо! Сколько раз мы вместе обедали «У ворожеи», сколько бутылок распили! А теперь вы подсовываете мне камни вместо еды и эту сомнительную жидкость вместо питья. Боже, я и не предполагал, до чего вы жестокосерды!.. А как вспомню те паштеты у милейшего Ландри!..
— Прекратите, брат мой!
— Да, паштеты! — настаивал в слезах брат Любен. — И еще цыплят, цыплят на вертеле… господин Ландри их поворачивает, а с них так и капает жир!..
— Брат мой, не вводите меня в искушение…
— И вино, льющееся из бутылок в наши стаканы…
Тут душа брата Тибо не выдержала. Он схватил Любена за руку и, предварительно оглянувшись на запертую дверь, зашептал:
— Брат мой, представьте себе, я поднимаю покров со священной реликвии, а там…
С этими словами Тибо действительно откинул ткань, прикрывавшую котел, и запустил туда обе руки.
— Что — там?.. — спросил совершенно сбитый с толку и растерявшийся Любен.
— Во-первых, паштет с чудесной запеченной корочкой, точь-в-точь такой, как подавали на постоялом дворе.
И брат Тибо выложил паштет на алтарь. Любен прямо замер от восторга.
— Во-вторых, — продолжал Тибо, нагнувшись над котлом. — булка, испеченная только утром, мягкая внутри, хрустящая снаружи; затем холодный цыпленок; потом две бутылки белого вина, и еще эта розовая ветчина да четыре бутылки бургундского…
Вскоре весь алтарь был завален снедью. Любен молитвенно сложил руки, его толстые щеки тряслись от волнения. Сияющий Тибо величественным шагом подошел к своему собрату и сказал:
— Вы можете представить себе, брат мой, что на самом деле эта дивная снедь — всего лишь хлеб и вода?
— Конечно, могу!
— Так вот: пейте и ешьте, а я к вам присоединюсь. Конечно, лгать грешно, но все, что я делаю, совершается в интересах нашей святой Церкви… впрочем, не пытайтесь этого постичь…
Любен даже не старался понять, почему интересы церкви требуют, чтобы монах, посаженный на хлеб и воду, кушал цыпленка, запивая его бургундским. Он радостно выплеснул воду из кувшина в котел, подтащил к алтарю два стула, расставил на них бутылки и разложил еду.
Оба монаха приступили к трапезе.
— А черный хлеб не так и плох! — воскликнул Тибо, отправляя в рот огромный кусок паштета.
— А водичка какая ароматная! — добавил Любен, отхлебывая бургундское прямо из горлышка.
Брат Тибо ел в свое удовольствие, но мы должны заметить, что выпил он немного: всего одну бутылочку белого. Остальное досталось брату Любену.
После первой бутылки Любен погрузился в меланхолию.
После второй на него напал беспричинный смех.
После третьей он затянул во всю глотку «Аллилуйя!»
После четвертой начал каяться в своих грехах.
Чтобы утешиться, Любен принялся искать пятую и последнюю бутылку. Но так и не нашел: брат Тибо незаметно вылил содержимое этой бутылки в котел.
Потом, воздев руки к небу, он крикнул своему приятелю:
— Сюда, сюда, брат Любен! Боже мой!
— Что случилось? — пролепетал Любен.
— Господи, похоже, у меня что-то с глазами… Но… мне кажется…
— Да что там, брат мой?
— Вода… вы налили в котел воду…
— Ну, налил…
— Она… она превратилась в кровь…
— Не может быть… — заплетающимся языком проговорил Любен. — А не в вино ли?..
— Брат мой! — возмутился Тибо. — Разве можно шутить, когда речь идет о святыне! Подойдите и посмотрите сами!
— Иду, иду! — произнес Любен и неверным шагом приблизился к алтарю. Заглянув в котел, он смертельно побледнел и заорал: — Чудо! Чудо! Вода покраснела! Но ведь я сам налил туда воду, чистую воду! Господи, какая честь для нашего монастыря! Чудо! Чудо! Кровь Христова!
Любен упал на колени и вознес Господу молитву. За его спиной брат Тибо торопливо убирал в шкаф остатки пиршества.
Дверь распахнулась, и в зал заглянули монахи, привлеченные воплями Любена. Потом появился и сам настоятель.
— Это что еще за крики? — сурово спросил он.
— Не знаю, отец мой, — ответил Тибо. — По-моему, наш брат Любен рехнулся… Он вылил в котел кувшин воды, а потом вдруг завопил, словно помешанный…
— Чудо! Хвала Господу! — продолжал орать Любен. — Была вода, а стала кровь! Смотрите, смотрите все!
Настоятель и монахи подошли к алтарю и заглянули в котел. Убедившись в справедливости слов брата Любена, отец настоятель рухнул на колени.
— Чудо! Чудо! — закричали все в один голос.
И вся братия затянула «Магнификат», да так громко, что задрожали стены монастыря.
Настоятель поднялся с колен и обнял Любена; его примеру последовали остальные монахи, а послушники склонялись перед ним, касаясь рукой подола рясы.
По приказу настоятеля монахи сняли котел с алтаря.
— Братья мои! — произнес отец настоятель. — Отнесем святую реликвию в храм. Пойдем процессией с молитвой на устах. Брат привратник, распахните ворота, пусть народ на улицах узнает о нашем счастье.
Привратник помчался открывать ворота. Процессия иноков двинулась к монастырскому храму. Но когда они поравнялись с распахнутыми воротами, Любен не смог совладать с демоном гордыни, выхватил у братьев котел и ринулся на улицу. За ним побежал его неразлучный друг Тибо.
Оказавшись за стенами монастыря, красный, взъерошенный Любен громовым голосом возвестил собравшимся о том, что случилось великое чудо. Брат Тибо поспешил подтвердить его слова.
— Это я, я сам налил воду! — кричал Любен.
— А теперь в котле кровь! Смотрите, смотрите все! — верещал Тибо.
Вслед за двумя монахами из главных ворот обители высыпала и остальная братия. В мгновение ока густая толпа окружила котел. Отметим интересное совпадение: ближе всех к священной реликвии оказались десятка два дворян из свиты Екатерины Медичи под предводительством Моревера.
Они же первыми подхватили вопли монахов:
— Кровь! Кровь! Господь явил чудо!
Несколько женщин из простонародья протолкались к котлу; две из них тут же лишились чувств, остальные опустились на колени. За ними пала на колени и вся толпа с криком:
— Чудо! Хвала Господу, чудо!
Два дюжих монаха быстренько уволокли Любена и Тибо обратно в обитель, прихватив заодно и котел. Ворота закрылись. Но народ, подбадриваемый доносившимся из-за стен монастыря колокольным звоном и пением монахов, продолжал орать:
— Чудо! Чудо!
Чей-то голос перекрыл остальные:
— Да здравствует месса!
Ему вторили дворяне Екатерины:
— Смерть гугенотам! Да здравствует Гиз! Гугенотов — на виселицу!
— Вон гугенот! Смотрите, вон проклятый еретик! — проревел тот же голос, что первым начал славить мессу.
— На колени, на колени…
— Да их двое!
— Смерть нечестивцам!
Толпа окружила двух молодых людей, на которых указывал Моревер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56