— Господин адмирал, после того, как король женится, вам всем нужно немедленно уехать из Парижа… Соберите наши силы… Я, конечно, верю кузену Карлу, однако произойти может всякое…
Затем Ее Величество посмотрела на принца Конде:
— Генрих, вы всегда относились к моему сыну как к брату. Я благословляю вас, мой мальчик, и прошу: никогда не разлучайтесь с королем, не оставляйте его ни на поле брани, ни на городских улицах, ни в залах дворца… Прощайте, друзья мои, вы всегда были дороги мне… Мой верный д'Андело, и вы, капитан Брикмар, и вы, честные и храбрые дворяне… вы покончите с преследованиями гугенотов; с вашей помощью наши собратья добьются права спокойно жить и открыто исповедовать свою веру… Не теряйте мужества… Мы боремся за правое дело… Ведь люди не узнают счастья, если не обретут свободы… Прощайте…
Все заплакали… Я решил, что все кончено… Но вдруг заметил, что взгляд королевы прикован ко мне… Я шагнул к постели и опустился на колени у изголовья… Я и закрыл королеве глаза через несколько минут…
Марийяк замолчал и в волнении забегал по комнате. Что-то сильно беспокоило его — и беспокойство это явно было вызвано не только грустными воспоминаниями. Но вот граф совладал со своими чувствами и вновь заговорил:
— Да, шевалье, я закрыл королеве Жанне глаза… За минуту до смерти она посмотрела на меня и, наверное, заметила на моем лице не только скорбь, но и ужас, ужас, который объяснялся теми подозрениями, что зародились в моей душе. И вот, страдая от невыносимой боли, королева Наваррская из последних сил, едва слышно произнесла: «Тебе грозит опасность, сын мой!.. Берегись!.. Я обязана предупредить тебя… « Но мне так и не суждено было узнать, что намеревалась рассказать моя благодетельница… Какой секрет она хотела мне доверить… Началась агония, и больше Жанна д'Альбре не смогла вымолвить ни слова. Она в страхе смотрела на каминную полку и, похоже, искала там какой-то предмет… Потом королева забилась в конвульсиях — и замерла. Все было кончено, Жанна д'Альбре, королева Наваррская, отошла в мир иной.
Марийяк умолк. Его лицо было мокрым от слез. У юноши хватило сил лишь на то, чтобы прикрыть глаза рукой.
— Извините меня, милый граф, — воскликнул Пардальян, — извините, что причиняю вам такую боль… И все же попытайтесь вспомнить, что искала умирающая на каминной полке?
Марийяк шагнул к шкафу, снял с шеи цепочку с ключом, отпер дверцу и достал вызолоченный ларец.
— Скорее всего, это, — произнес он, опуская ларчик на стол. — Одна знатная особа преподнесла мне эту вещицу, а я отдал ее королеве Жанне — Ее Величество держала в ней перчатки… Мне кажется, королева пыталась попросить, чтобы я сохранил ларец в память о ней. Ведь это — дар моей матушки…
— Стало быть, вы получили ларец от Екатерины Медичи, -медленно проговорил Пардальян.
— Да, — кивнул Марийяк — и содрогнулся.
Юноши взглянули друг на друга, и каждый увидел в глазах товарища ужасное подозрение, однако ни один из них ничего не сказал. Марийяк замер, сжимая в руках золоченный ларец. Он пристально смотрел на эту безделушку, стиснув ее побелевшими пальцами. Наконец нервы графа не выдержали, и он пробормотал, боясь поверить собственным догадкам:
— Я не пожалею жизни, я душу отдам за то, чтобы докопаться до истины… Шевалье, но вдруг мы ее уже знаем? О нет, не верю!.. Ведь тогда ларец — это орудие убийства, и моя родная мать Екатерина Медичи отравила мою приемную мать Жанну д'Альбре… И я, сын Екатерины, сам вручил королеве Жанне смертоносный дар…
— Ах, нет, граф! Такое невозможно себе представить! — вскричал Пардальян.
— О, только не это! — рыдал Марийяк. — Лучше немедленная смерть, чем эти жуткие подозрения… Екатерина не способна на такое чудовищное злодеяние… Екатерина добра ко мне… Я знаю, ведь я — ее родной сын…
Обезумевший от горя Марийяк откинул крышку ларца и увидел пару белых перчаток королевы Жанны — тех, в которых она появилась на последнем празднике в Лувре. Граф зажмурился и уткнулся в перчатки лицом. В тот же миг Пардальяна будто что-то обожгло: утратив контроль над собой, он выхватил перчатки из рук графа, затолкал их в ларец, резко опустил крышку и поставил ларчик обратно на полку шкафа.
В комнате повисла напряженная тишина. Пардальяну и Марийяку было ясно, что оба они пришли к одинаковым выводам. Действия шевалье подтвердили догадки его товарища. Перед мысленным взором Деодата промелькнуло все, что случилось в последние дни. Вспомнил Марийяк и свои чувства: огромное счастье — и в то же время какие-то неясные страхи, которые умеряли пьянящую радость; опасения, недоверие и горечь, от которой так и не удалось избавиться. Марийяк наконец разобрался во всем — и прежде всего в своих ощущениях. Он точно онемел от потрясения и словно посторонний зритель наблюдал за ужасной трагедией, в которой ему довелось сыграть одну из главных ролей. Внезапная кончина королевы Жанны, ее последние слова, глаза, ищущие ларец, — все укрепляло подозрение Деодата.
Чудовищное подозрение… Неужели Екатерина свела в могилу королеву Наваррскую? О нет! Этого не может быть! Если он хотя бы мысленно обвинит Екатерину в убийстве и будет считать ее преступницей, ему придется признать, что мать лгала родному сыну. Но это означает, что Екатерина говорила неправду и тогда, когда расписывала добродетели Алисы. Выходит, Алиса — лишь покорная служанка королевы… Но если и Алиса все время притворялась, если она не заслуживает любви и уважения, то мир летит в бездну… О нет, сто раз нет! Деодат не будет об этом думать, каких бы усилий ему это ни стоило! Молодой человек ощутил, что оказался на краю бездонной пропасти…
С огромным трудом он отогнал мучительные мысли, улыбнулся, подобрал с пола ключ, который уронил разволновавшийся шевалье, запер шкаф и спокойно сказал:
— О Господи! Друг мой, похоже, мы с вами рехнулись! И случилось это из-за вас — ведь именно вы завели разговор о кончине Жанны д'Альбре… А все потому, что вас удивил цвет моей одежды… Но это вполне естественно: я появлюсь на собственной свадьбе в черном костюме, ибо хожу в трауре, скорбя о королеве Наваррской… Но прошу вас: сменим тему!
— С радостью, граф, — откликнулся Пардальян, отирая холодный пот со лба, — но разрешите задать вам последний вопрос…
— Пожалуйста!
— Вы венчаетесь завтра?
— Да, завтра вечером, точнее, ночью в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа… Но об этом известно только вам.
— И вам хочется, чтобы я там был?
— Если вы не разделите мою радость, то и я не смогу в полной мере насладиться ею.
— Что ж, договорились. Во сколько мне нужно появиться в храме?
— Часов в одиннадцать подходите к калитке, которая ведет во внутренний дворик. Но я жду вас одного!
— Хорошо, милый граф! — сказал шевалье, а сам подумал:
«Возьму-ка я с собой несколько приятелей — из тех, что знают, как обращаться со шпагой. Голову даю на отсечение: любящая маменька собралась отправить на тот свет родного сына».
— Вы не хотите побродить по городу? — спросил Марийяк. — Мне так хорошо с вами! Давайте заглянем в какой-нибудь погребок на набережной Сены, выпьем доброго вина…
— С удовольствием. Прогуляемся — и выясним, что происходит в Париже. Не кажется ли вам, друг мой, что город охвачен какой-то тревогой?
— Нет. я не обратил внимания. Счастье ослепляет… Но кое-что я все-таки заметил: вы, всегда такой веселый, нынче чем-то опечалены.
— Нет, я не опечален. Просто у меня неспокойно на душе.
Приятели вышли из дома. Был дивный ясный день. Солнце уже не припекало, как несколько часов назад, и разряженные горожане гуляли по улицам.
— Так что же вас взволновало? — осведомился Марийяк.
— Три дня назад пропал мой батюшка. Я опасаюсь, что он впутался в какую-нибудь неприятную историю.
— И вы ничего не знаете о нем?
— Нет! Исчез бесследно. В среду вечером он покинул дворец Монморанси. Заявил привратнику, что если не придет назад до утра, значит, отправился в дальний путь. Какой еще путь? И как ему удалось выбраться из Парижа?
— Ваш батюшка — чрезвычайно разумный человек. По-моему, вы зря переживаете.
— Все верно… Я пытаюсь успокоить себя. Если бы он чего-нибудь опасался, то, надеюсь, поделился бы со мной. Но раньше мы действовали вдвоем, а теперь из-за его исчезновения могут рухнуть все наши замыслы.
— Замыслы? Какие замыслы? — заинтересовался Марийяк.
— Я смог подкупить сержанта, который в следующий вторник будет охранять заставу Сен-Дени. Он дал слово, что если я нападу на караульных, он не станет слишком рьяно защищать ворота. К тому же сержант устроит так, что подъемный мост в этот час будет опущен, и мы сумеем пробиться. Я надеюсь на вашу помощь, мой бесценный друг.
— Разумеется. Во вторник… во сколько?
— Около семи вечера. Лоиза и ее мать будут сидеть в экипаже, маршала я убедил оставаться с ними. Я же возглавлю отряд из двадцати человек.
— Отлично. Я тоже попытаюсь собрать десятка два отчаянных парней.
— Если бы батюшка сопровождал нас!
— Но до вторника он, несомненно, объявится… Смотрите, что это за сборище? Почему здесь столько людей?
— О, они падают на колени! Поспешим-ка прочь!
— Вот они, те двое! — раздался за спинами юношей чей-то крик.
Молодые люди обернулись. Оказывается, они, гуляя, незаметно добрались до аббатства, у ворот которого толпилось множество народа.
— Чудо! Господи, чудо! — вопила толпа.
Взвинченные горожане громко молились, обнимались, целовались и распевали гимны, крестясь и бия себя в грудь. Юноши уже хотели было уйти, но все вокруг вдруг рухнули на колени, а Марийяк и Пардальян, растерявшись, продолжали стоять.
— Бей еретиков! — прогремел над толпой чей-то громкий голос. — Глядите, глядите, вон два гугенота!
Пардальян сумел рассмотреть мужчину, который вопил, указывая на них рукой. Шевалье понял, что кричит Моревер. Возле него толпилось десятка полтора дворян, действиями которых он, видимо, руководил. Вот он отдал приказ — и дворяне, выхватив шпаги, ринулись на Пардальяна. Юношей тесно обступили обезумевшие, разгоряченные горожане. Друзей стиснули со всех сторон так, что они не могли даже обнажить шпаг.
— Расступитесь! Дайте дорогу! — ревели дворяне Моревера. стараясь пробиться к своим жертвам.
Однако чернь не обращала на эти призывы никакого внимания: здесь каждый рвался самолично разделаться с еретиками. Марийяк и Пардальян замерли, сжимая кинжалы, и угрожающий вид юношей пока еще охлаждал яростный пыл толпы.
Друзья переглянулись, будто сказав друг другу:
«Мы погибнем, но дорого продадим свои жизни!»
— Смерть им, смерть! — надрывался Моревер. — Вздернем проклятых еретиков!
Толпа зашумела и придвинулась еще ближе к Марийяку и Пардальяну, но внезапно что-то отвлекло внимание фанатиков и умерило их гнев. Люди опять опустились на колени, и раздались голоса:
— Чудо! Чудо! Святой среди нас!
Дело в том, что в этот миг открылись ворота обители, и на улицу вышел монах. Он двигался, воздев руки к небесам, и лицо его, чересчур лоснящееся для праведника и аскета, озаряла счастливая улыбка. Этим святым был брат Любен, тот самый монах, что служил лакеем на постоялом дворе «У ворожеи». Мы помним, как закончив свою трудную миссию в миру, он вынужден был вернуться в аббатство и что за этим последовало. И вот теперь монах-обжора, заметив Пардальяна, возвышавшегося над упавшими на колени людьми, сразу узнал юношу… На Любена нахлынули сладкие воспоминания о веселых пирушках на постоялом дворе, во время которых и бывшему лакею доставалось немало славных кусочков.
— О шевалье! О мой великодушный друг! — вскричал монах и бросился к Пардальяну, расталкивая богомольцев. Толпа растерялась. Моревер и его люди тоже ринулись вперед, а Марийяк и Пардальян успели сунуть за пояс кинжалы и вытащить шпаги.
Пардальян не стал ломать голову над тем, что делал Моревер среди фанатиков и почему с ним был отряд вооруженных дворян. Впрочем, юноша разглядел нескольких преданных слуг королевы-матери.
— Берегитесь! — сказал Пардальян другу. — Этот сброд переходит в наступление… Смотрите, слева в стене — глубокая ниша, попытаемся к ней прорваться… Там мы продержимся дольше.
Молодые люди сделали несколько стремительных выпадов, ранив двух горожан. Следуя совету Пардальяна, граф кинулся к нише, угрожающе размахивая шпагой; устрашенные фанатики шарахнулись в стороны, но потом толпа снова сомкнулась. Оказавшись у стены, Марийяк обнаружил, что шевалье рядом с ним нет.
— Пардальян! — закричал граф и, словно раненый лев, ринулся в людское скопище, стараясь пробиться к другу. Но вдруг чьи-то руки вцепились в него сзади и сжали так, что Деодат не мог больше ни двигаться, ни сопротивляться. Юношу подхватили и втащили в обитель.
А шевалье оказался в совершенно неожиданной ситуации. Когда монах Любен протолкался наконец к Пардальяну, один из людей Моревера сумел задеть шевалье своей шпагой. Пардальян нанес ответный удар, всадив клинок врагу в плечо. Но в ту минуту, когда Жан уже хотел бежать к нише, на него навалился брат Любен и, радостно прижимая юношу к груди, вскричал:
— Как я счастлив вас видеть!.. Дорогой шевалье! Давайте же выпьем, мой щедрый друг!
Пардальян с огромным трудом вырвался из объятий Любена. Обиженный монах, потеряв равновесие, плюхнулся на землю и, чуть не плача, пролепетал:
— Грубиян!
Но момент был упущен. Несколько человек бросилось на шевалье; они переломили его шпагу и разорвали одежду. Пардальян потянулся за кинжалом, но Моревер вцепился ему в руку. Моревер и его люди облепили безоружного, залитого кровью Пардальяна, стараясь повалить его на землю. Сгрудившиеся у обители богомольцы получили возможность любоваться поразительной схваткой. Шевалье напрягся и мощным рывком раскидал врагов. Они полетели на мостовую, но тут же вскочили и снова, с удесятеренной яростью накинулись на юношу. Они сумели сбить его с ног, однако он опять и опять поднимался и отчаянно работал кулаками. Его сокрушительные удары наносили неприятелю огромный ущерб. Два или три человека с окровавленными лицами уже валялись в пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56