Да, я пережил муки ада, а обратив взгляд к небесам, не увидел там светлой звезды, которая вывела бы меня на верный путь! Всевышний… Его называют последним прибежищем несчастных… я устремился к Нему, однако так Его и не обрел… Моя душа мертва, мадам, я только призрак — и даже меньше, чем призрак… Но порой в глубине моего скорбящего сердца, в темных уголках моего больного мозга я обнаруживаю тлеющие искорки другого чувства…
Монах опустил голову и замолчал, будто осмысляя еще раз эти странные эмоции. Он точно всматривался в слабый свет, робко озарявший потемки его души.
— И что это за чувство? — осведомилась Екатерина.
— Сострадание! — откликнулся Панигарола. — Я понимаю, Ваше Величество, что рассказываю сейчас о вещах, непостижимых для вас… как и для большей части наших безжалостных современников… Но порой я думаю, что доброта и милосердие когда-нибудь преобразят этот жестокий мир. Да, когда люди станут милосердны друг к другу, когда сумеют понять и простить слабости своих ближних, когда всесильные сеньоры посочувствуют несчастным беднякам, а неимущие с жалостью посмотрят на богачей, одержимых бессмысленной страстью к деньгам, — тогда, возможно, на земле воцарится истинное братство: не станет больше ни государей, ни их подданных; ни нищих, ни богатеев, ни слуг, ни господ… А будут лишь люди, просто люди, всегда готовые протянуть руку помощи любому человеку…
— Он сошел с ума! — пробормотала Екатерина. — Дикие фантазии, родившиеся в больном мозгу! Кажется, я зря приехала сюда.
Неизвестно, услышал ли Панигарола слова королевы, но он закончил свою мысль:
— Вот что мне порой приходит в голову, мадам… И тогда страдания отступают… Я больше не таюсь под окнами моей возлюбленной… Я не покидаю стен монастыря… Душа моя полна сочувствия — сочувствия к женщине, которая причинила мне страшную боль, но сама, возможно, мучается еще ужаснее, чем я…
— Кажется, вы настроились на всепрощение, маркиз, — усмехнулась королева, поднимаясь.
Панигарола отвесил учтивый поклон, означавший, что разговор окончен. Королева уже шагнула к двери, но вдруг ее осенило. Екатерина оглянулась и посмотрела на инока, застывшего в почтительной позе. Он больше походил на изящного придворного, провожающего даму, чем на верноподданного, благоговеющего перед королевой.
— Что ж, мне остается лишь порадоваться вместе с вами, — заявила Екатерина со сдержанным сарказмом. — Алису ждет счастливая жизнь. Эта женщина не страшится более ни вас, ни меня. Ничто не омрачит ее блаженства в объятиях возлюбленного.
— Возлюбленного? — пробормотал Панигарола, побелев как полотно.
— Да, она без ума от графа Марийяка, лучшего приятеля короля Наваррского. Сей прекрасный еретик обвенчается с Алисой, как только закончатся торжества, посвященные свадьбе его обожаемого короля Генриха и Маргариты Французской. На балу в Лувре Алиса и Марийяк откровенно выставляли напоказ свое счастье; они были настолько поглощены друг другом, что не обратили внимания даже на кончину своей благодетельницы — королевы Наваррской. Впрочем, мне до их любви нет никакого дела! Граф уедет с супругой в свою Наварру, и, пока во Франции царят мир и покой, ничто не помешает молодоженам насладиться любовью и согласием.
Панигарола вздрогнул.
«Кажется, я задела его за живое!» — с удовлетворением подумала королева.
А вслух она сказала:
— Прощайте, маркиз! Вы прочли мне трогательную проповедь о тщете королевской власти и ничтожности страстей. Я поразмышляю на досуге над вашими словами.
Как описать чувства, бушевавшие в этот миг в душе Панигаролы?! С адским коварством Екатерина пробудила в его сердце жестокую ревность. Марийяк! Инок в последнее время совсем не думал о нем. Монах так ярко представлял себе терзания Алисы, так мучился без нее, что невольно ощутил нежность и сострадание… Он даже почти простил ее! Панигарола грезил о том, как в один прекрасный день придет к ней с малышом Жаком-Клеманом и объявит бедняжке: «Вы немало перенесли, искупая свои злодеяния! Так прижмите же теперь к груди вашего ребенка!»
Мечты Панигаролы, его напрасные попытки обрести покой никак не включали в себя воспоминания о графе де Марийяке. Екатерина Медичи ловко воскресила образ удачливого соперника. Монаха снова охватил огонь безумной страсти: Панигарола собирался простить свою бедную возлюбленную, однако вовсе не стремился сделать счастливым ее жениха! В это мгновение монах ненавидел Марийяка столь же люто, сколь пылко обожал Алису.
— Ее возлюбленный, — еще раз прошептал Панигарола.
— Вы сочувствуете и ему тоже? — поинтересовалась Екатерина. — Заверяю вас: он бы вряд ли испытал к вам сострадание…
Панигарола вдруг осознал, что хочет прикончить Марийяка: Алиса не должна доставаться никому, и Значит, Марийяку придется умереть.
— Пусть она живет… наслаждаясь покоем, если сможет… — прохрипел Панигарола, — но он… нет… он погибнет!
— Господь с вами! — вскричала королева. — Что вы собираетесь предпринять?
— Я? Ничего! Однако вы, Ваше Величество, можете сделать все, что захотите!
— Не спорю! Но зачем мне заниматься этим? Пусть Марийяк и Алиса, которые без ума друг от друга, венчаются, пусть отправляются в свою Наварру… Мне-то что за дело?
— А для чего вы приехали ко мне? — взорвался Панигарола. — Вы же — королева, причем — самая могущественная среди всех христианских государей. Папа римский считает вас вершительницей судеб всего крещеного мира. И я говорю вам, великой королеве, в лицо дерзости! Вам, верной дочери и ярой защитнице католической церкви, я откровенно признаюсь, что так и не пришел к Господу. А вы не велите бросить меня в тюрьму — для устрашения всех безбожников! Стало быть, я необходим вам, мадам, потому вы так милостиво и выслушивали мои речи. Необходим — ибо вы решили обрушить на кого-то с моей помощью свою месть, необходим — ибо вы хотите, чтобы я воплотил в жизнь ваши очередные чудовищные планы. Что ж, я согласен! Приказывайте — я повинуюсь. Ненадолго я вернусь в мир живых. Потом, когда я убью человека, которого она любит, меня ждет смерть от ваших рук. В этом я не сомневаюсь…
— Ну слава Богу! Наконец-то передо мной — прежний Панигарола, — улыбнулась довольная Екатерина. — Будем считать, что я пропустила мимо ушей всю вашу болтовню. Да, вы потребовались королеве, и именно поэтому я нанесла вам визит. Мне известна ваша ненависть к Марийяку, она пригодится для осуществления моих замыслов.
— Итак, я весь внимание, мадам! Если я утоплю свою ревность в крови соперника — я отдам вам душу!
— Я принимаю ваш дар, — с угрюмым хладнокровием заявила Екатерина.
Ни сочувствия, ни страсти, ни боли — ничего уже не было в сердце Панигаролы; только ненависть, жестокая ненависть разрывала его на части. Екатерина, не сомневавшаяся теперь, что инок выполнит все ее приказы, деловито принялась излагать свой план. И ледяная невозмутимость королевы пугала больше скорбного отчаяния Панигаролы.
— Так, каковы же наши цели? — спокойно произнесла Екатерина Медичи. — Вы не желаете, чтобы Алиса обвенчалась с единственным мужчиной, который ей дорог. Вы мечтаете покончить с ним? Да, мечтаете. Однако вам бы еще хотелось навсегда скрыть от Алисы имя человека, виновного в этом преступлении. Вы же обожаете ее и до сих пор тешите себя сладкими надеждами… Так вот, я все это легко устрою — с вашей помощью, разумеется.
— Повелевайте! — твердо проговорил монах.
— Итак, слушайте. Ваши блистательные проповеди принесли вам славу; вы — властитель умов и душ. Ныне вы храните молчание. Таков ваш каприз. Но теперь я обращаюсь к вам с просьбой: возобновите свои выступления, пусть ваш голос гремит во всех храмах Парижа; клеймите и призывайте…
— Ах, до проповедей ли мне сейчас!
— Сумасшедший! Вы что, не помните? Марийяк же — гугенот!
Инок горько вздохнул, но ничего не ответил.
— Сейчас мы заключили с ними мир — хочется верить, что надолго, — произнесла королева. — Но есть среди гугенотов человек сто, вечно рвущихся в бой; взывать к их здравому смыслу бесполезно. Вот их-то и нужно уничтожить. Вы поняли меня, Панигарола? Засадить их в тюрьму я не могу: это вызовет новую смуту. Но если они падут жертвами народного негодования… Ну, например, погибнут во время волнений, которые вспыхнут в столице… Государя, естественно, возмутит эта расправа, и он сурово покарает убийц. Я тоже, разумеется, осужу действия фанатиков… И после этого католики и протестанты будут жить в мире и согласии. Но как же нам осуществить мой план? Во-первых, накалять страсти, то есть, откровенно говоря, подстрекать толпу… Мы выпустим хищника на свободу и покажем ему добычу. Вот тут-то нам и понадобится ваше несравненное ораторское искусство!
Если вы пожелаете, то быстро раздуете почти угасшее пламя ненависти. Стоит вам заговорить с амвона, как Колиньи, Телиньи, Конде, Марийяк и еще сотня гугенотов будут сметены с лица земли. Их уничтожит страшная и грозная сила — народ Парижа. Так проповедуйте же! Не щадите никого! Можете даже ругать короля за пособничество еретикам, я разрешаю! И тогда вы расправитесь с любовником Алисы де Люс… Итак, отвечайте… Могу я рассчитывать на вашу помощь?
Панигарола безмолвствовал, но глаза его дико сверкали. В его больном мозгу уже зародились слова, с которыми он обрушится на гугенотов. Монах погрузился в ужасные мечты: он увидел себя, бросающего с амвона призывы, от которых быстро звереет чернь… И скоро от его проповедей заполыхают дома и потекут кровавые реки, а он тогда явится к Алисе и воскликнет:
— Погляди, Париж пылает! Всюду — разрушения и смерть! Чтобы уничтожить Марийяка, я стер с лица земли целый город!
Панигарола, уже не владея собой и дрожа, как в лихорадке, сжал руку Екатерины и прохрипел:
— Завтра же, Ваше Величество, завтра же мои проповеди зазвучат в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа.
— А все прочее — уже не ваша забота, — улыбнулась Екатерина. — И поверьте мне, маркиз: порой сбываются самые фантастические желания. У меня нет сомнений: она обязательно полюбит вас.
— Меня? Никогда… — с горечью прошептал Панигарола.
— Да! Алиса отдаст вам свое сердце… Ее натура для меня — открытая книга. Ваши мольбы лишь раздражают ее, но когда вы войдете в ее дом как триумфатор, на которого со страхом взирают недруги, она тоже посмотрит на вас иными глазами… Пока же мы займемся тщательной подготовкой к осуществлению наших планов.
— Что вы имеете в виду?
— Поздним вечером сотня гугенотских домов будет особым образом помечена. А утром их охватит пламя… Вряд ли обитателям этих домов удастся спастись…
— Вам известно, где живет сейчас Марийяк?
— Разумеется! Он живет во дворце Колиньи. Сам адмирал умрет первым, а потом придет очередь Марийяка. Все продумано, и уже известен срок…
— И когда же?
— В воскресенье, двадцать четвертого августа. Это день святого Варфоломея.
— Что же, ступайте с Богом, Ваше Величество, — промолвил инок. — Мне же нужно поразмыслить над тем, что я скажу своей пастве.
Екатерина посмотрела на Панигаролу, и ей стало ясно, что уговаривать монаха больше не придется: его глаза подернулись пеленой, от него веяло грозной мощью и неукротимой ненавистью. Королева покинула келью; шепнув пару слов настоятелю, снова появившемуся в коридоре, она заторопилась в приемную, где сидела сопровождавшая ее дама, и скоро обе они разместились в экипаже.
Юная спутница Екатерины безмолвствовала.
— Тебя не интересует, о чем мы толковали? — осведомилась королева с деланной небрежностью.
Молодая дама подняла вуаль. Это была Алиса де Люс.
— Ваше Величество, — пролепетала она, — разве я осмелюсь расспрашивать вас?
— Я позволяю, можешь задавать мне вопросы… Не решаешься? Что ж, в таком случае я сама удовлетворю твое любопытство. Он простил тебя!
Алиса де Люс затрепетала.
— Ваше Величество… — еле слышно прошептала она.
Королева тут же сообразила, в чем дело.
— Ну конечно! Та бумага… Ты это имела в виду? Я отдала документ Панигароле: ему хочется самому вручить его тебе. Скажу больше! Он желает тебе счастья, ничем не омраченного счастья… Ты встретишься со своим ребенком, Алиса, и отныне не расстанешься с ним!
Алиса де Люс побелела, как полотно.
— Господи! — вскричала Екатерина. — Как это я запамятовала! Ты же скрываешь от Марийяка, что имеешь сына. Ну что ж, ты не увезешь малыша с собой; он по-прежнему будет жить в обители.
Читателю уже ясно, что королева от души поиздевалась над своей фрейлиной, пока экипаж катил в Лувр.
А Панигарола тем временем спустился в монастырский сад и зашагал к дальней тропинке, по которой любил прогуливаться.
Мы уже говорили, что Панигарола пользовался в обители неограниченной свободой. Он мог появляться и исчезать, когда ему вздумается. Обычно он ни с кем не общался: братия побаивалась Панигаролу, считая его знатоком оккультных наук.
Побродив по дорожке, монах опустился на лавку, склонил голову на руку и погрузился в размышления. Он не заметил, как наступила ночь, и встрепенулся лишь тогда, когда ощутил рядом чье-то присутствие. Возле него присел настоятель кармелитского аббатства, человек знаменитый и очень влиятельный; многие считали его истинным праведником.
— Вы в раздумьях, брат мой? — улыбнулся старец Панигароле. — Нет, нет, вам не нужно вставать передо мной!
— Монсеньор, — произнес инок, — я и в самом деле размышляю. Размышляю о том, что скажу завтра парижанам.
— Только это меня и интересовало, — ласково промолвил аббат. — Не буду вас отвлекать, брат мой. Я распоряжусь, чтобы все викарии и кюре обязательно были завтра на вашей проповеди в Сен-Жермен-Л'Озеруа… А еще я сообщу в Рим, что настал урочный час… Но разрешите, брат мой, кое-что посоветовать вам…
— Я с радостью выслушаю вас, монсеньор.
— Слова, с которыми вы завтра обратитесь к своей пастве, должны быть очень четкими и ясными. Ведь в храме будут не только обычные прихожане, но и лица духовного звания. Вы же понимаете: наши милые кюре не отличаются большим умом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56