Берестов мог мешать ему искать что-то — интересно, что именно? — в подземельях кремля, но убивать студента было глупо, и еще глупее казалась княжне неуклюжая попытка направить подозрения полицмейстера на нее. Если бы не ее собственное странное поведение, если бы не этот дурацкий пистолет, так не вовремя выпавший прямо под ноги полицмейстеру, эта попытка и вовсе выглядела бы смехотворной. К тому же, если виновником был герр Пауль, необдуманный побег выдавал его с головой — опять же, если это был именно побег, а не плен или смерть...По всему выходило, что за странными событиями последнего месяца стоял кто-то третий, невидимый и неуловимый настолько, что о его присутствии можно было только догадываться. Впрочем, княжне казалось, что она видела этого человека. «Его благородие», «барин», которого спасло от верной смерти только появление кареты Вацлава Огинского, явно желал Марии Андреевне зла, но что связывало его с Хессом? Были они напарниками или, наоборот, конкурентами, врагами? Быть может, и Берестов, и немец пали от его руки? Быть может, одноухий бородач, в компании которого княжна видела немца рано утром, был конвоиром, который вел герра Пауля к месту казни?Как бы то ни было, подброшенный кем-то под забор окровавленный жилет Алексея Берестова, похоже, был попыткой вывести княжну из игры, в которую она еще не успела вступить. Княжна кому-то сильно мешала, и ее решили убрать с дороги руками полицмейстера. Конечно, ее домашний арест был полумерой и ограничил ее свободу лишь на короткий срок, потребный полицмейстеру для того, чтобы остыть и осознать, что его подозрения нелепы...Подумав об этом, княжна почувствовала растущую тревогу. Возможно, неизвестным злоумышленникам достаточно отодвинуть ее в сторону буквально на несколько часов, чтобы благополучно довести задуманное злодейство. Очевидно, они были очень близки к цели и, между прочим, полагали, что у Марии Андреевны имеется ключ к разгадке этой мрачной тайны. Княжна закусила губу и нахмурилась, пытаясь понять, что это был за ключ, но так ничего и не придумала.В раздумье она подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела вниз, во двор. Караульного солдата нигде не было видно, но из-под навеса крыльца лениво вился голубой дымок его носогрейки. В открытых воротах каретного сарая виднелась задняя часть прогулочной коляски; кучер, присев на корточки, что-то делал с колесом, бросая неодобрительные взгляды в сторону крыльца. Конный драгун возле калитки исчез, оставив на память о себе лишь горку лошадиного навоза. Впрочем, горку мог оставить один из рысаков, коими была запряжена коляска полицмейстера; важно было не это, а то, что навоз до сих пор не убрали. Дворник, вероятнее всего, сейчас давал показания в полиции, и княжна с раздражением подумала, что, если бы все эти бездельники, коих она кормит и одевает, выполняли свои обязанности хотя бы наполовину, никакому негодяю не удалось бы подбросить к ней во двор кровавую тряпку и незамеченным убраться восвояси. «Не дом, а проходной двор, — подумала она. — Посреди ночи из окна вылезает немец и начинает карабкаться через забор, а сторожу все трын-трава...»По коридору, стуча сапогами, бродил еще один солдат — караулил оружейную. Княжна повернула ключ, распахнула дверь и выглянула в коридор.— Послушай, любезный, — обратилась она к солдату, — как бы мне переговорить с господином полицмейстером?Караульный повернул к ней усатое лицо, покрытое густым кирпичным загаром, и стал навытяжку.— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — сказал он. — Их высокоблагородие господин полицмейстер изволили уехать, а когда вернутся, не докладывали. Наше дело солдатское — стоять, где сказано, и охранять, что велено.— Это понятно, — терпеливо сказала княжна. — Но можно же, наверное, как-то его найти. Быть может, ваш старший знает, как это сделать?— Старшего нету, — сочувственно сказал солдат, — только я, да Григорий Юрьев, да Михайла Свиньин, что на заднем крыльце. А нам, ваше высокоблагородие, с поста отлучаться строго-настрого заказано, не то как раз дадут батогов отведать. А батоги, ваше высокоблагородие, дело такое... От большого усердия ведь и до смерти забить могут. Так что не серчайте, барышня, ваше высокоблагородие, потерпеть вам придется, пока господин полицмейстер сами пожаловать изволят.«Вот так, — подумала княжна, закрыв дверь. — Арест, хоть и домашний, он и есть арест. Придется вам, барышня, подождать. На то и расчет: пока я буду ждать, пока полицмейстер будет без толку допрашивать дворню, там уже все кончится... Интересно все-таки, где это — там?»Она открыла ящик комода, вынула из-под стопки белья запасной ключ от спальни немца, взяла уже однажды пригодившийся ей ключ от платяного шкафа и, зажав оба ключа в кулаке, вышла в коридор. Солдат снова сделал на караул, княжна кивнула в ответ и подошла к двери, что вела в спальню немца. Здесь она обернулась на солдата, но часовой истуканом стоял у двери оружейной, глядя прямо перед собой.Она отперла дверь и вошла. Из-за задернутых штор в комнате царил прохладный полумрак, и пахло здесь точно так же, как и в прошлый раз, — офицерским одеколоном и сапогами. Княжна раздернула шторы и огляделась. Из-за переполоха, который творился в доме, горничная сюда еще не заходила. Постель герра Пауля стояла неубранной — то есть неоправленной, поскольку немец, судя по всему, этой ночью спал не раздеваясь и не разбирая постели, если вообще спал. Покрывало было смято, и пышная пуховая подушка все еще хранила на себе отпечаток головы. Подойдя поближе, княжна увидела, что и покрывало, и наволочка основательно грязны — так грязны, словно их не меняли в течение полугода. Это было странно, поскольку герр Пауль не выглядел грязнулей, да и белье в его комнате менялось регулярно.Потом Мария Андреевна вспомнила, что ночью слышала, как стукнула дверца шкафа, и решила проверить, все ли там на месте.В шкафу по-прежнему висели сюртуки и панталоны немца, и даже папка с рисунками все так же стояла у его задней стенки. Запах одеколона здесь был гуще, но теперь к нему примешивалось еще что-то — едва уловимый кладбищенский запашок сырости, тлена и разрытой земли, запах заброшенного склепа. Наклонившись, княжна раздвинула висевшую в шкафу одежду и обнаружила источник этого странного запаха — свернутый в тугой узел ком одежды, в которой она без труда узнала один из костюмов герра Пауля.Брезгливо морщась, княжна вынула тряпичный ком из шкафа и встряхнула. Взлетело облако известковой пыли, посыпалась земля, и по паркету со стуком запрыгал крохотный обломок красного кирпича, формой напоминавший наконечник стрелы. Сюртук и панталоны, лежавшие перед княжной, были сверху донизу испачканы землей, известкой и кирпичной пылью. Особенно досталось локтям и коленям: они были основательно потерты, как будто на них долго ползали, а грязь так глубоко въелась в добротное сукно, что удалить ее без помощи горячей воды, мыла и умелой прачки не представлялось возможным. Сзади сюртук лопнул по шву, а жилет и рубашка издавали резкий неприятный запах мужского пота. Судя по костюму, герр Пауль провел вторую половину вчерашнего дня весьма интересно.«Верно я подумала, что он кладоискатель, — решила княжна. — Интерес к кремлю и испачканное землей платье доказывают это как дважды два. Теперь ясно, зачем он ехал сюда из самой Германии и зачем все время лгал. Что ж, не знаю, как в Германии, а у нас, в Смоленской губернии, где золото, там непременно кровь, по-другому как-то не выходит. Так что же он нашел, этот лукавый немец, — кровь или золото? И с чего, ради всего святого, он взял, что в кремле можно найти клад? А ведь не он один так решил, потому что в последнее время вокруг кремля постоянно идет какая-то возня...»Уходя, она оставила платье герра Пауля лежать на полу спальни. Время притворства и фальшивых улыбок вышло; увы, княжне казалось, что время вышло совсем и что ей больше никогда не увидеть лживого тевтона — притворщика, проныру, любезника и охотника за чужим золотом.Вернувшись к себе в комнату, она вспомнила, что минувшей ночью почти не спала, и, не раздеваясь, прилегла на постель. Предзакатное солнце золотило на окнах шторы, в косом луче танцевали пылинки. Сон все не шел, хотя веки горели огнем; княжна лежала, слушая, как размеренно и громко тикают в углу башенные часы, и наблюдала за танцем сверкающих на солнце частичек праха. Мысли ее, как и эти пылинки, беспорядочно роились, ни на чем подолгу не задерживаясь; княжна ждала наступления темноты, но время тянулось нестерпимо медленно, и промежутки между ударами часов, казалось, раз от раза делались все длиннее. Она пробовала читать, но лежавший в изголовье Платон сегодня показался ей еще скучнее, чем обыкновенно, а идти в библиотеку за другой книгой не хотелось. К тому же княжна подозревала, что даже самая увлекательная из книг сегодня покажется ей тусклой и пресной: по сравнению с обступившими ее мрачными загадками рассуждения древних философов и болтовня светских романистов выглядели не стоящими выеденного яйца. Единственным чтивом, которое сейчас могло бы ее рассеять, были записки ее покойного деда, но все его журналы остались в библиотеке вязмитиновского дома, и в них, наверное, до сих пор копался любознательный отец Евлампий.Губы княжны тронула тень улыбки: простоватый батюшка и все, что было с ним связано, теперь отодвинулись куда-то за горизонт, словно до них было не десять верст, а десять тысяч раз по десять.В дверь постучала горничная и спросила, будет ли барышня ужинать. Мария Андреевна открыла глаза и только теперь поняла, что все-таки заснула. За окном догорала тонкая полоска заката, в комнате безраздельно царили синие сумерки, черные витые стрелки на блестящем медном циферблате показывали девять с минутами. Княжна крикнула подавать ужин в столовую, зажгла свечу и, подойдя к зеркалу, стала поправлять прическу. За дверью все так же мерно расхаживал часовой; он стерег запертую оружейную, но Марии Андреевне вдруг представилось, что солдат караулит ее и, стоит только ей высунуться из комнаты, непременно пальнет по ней из ружья.Дикая фантазия при всей своей неправдоподобности основательно ее взбодрила, и мозг княжны заработал в полную силу, вырабатывая план побега. Что она станет делать, выбравшись из дома, Мария Андреевна пока не знала, но и сидеть сложа руки в ожидании неизвестно чего было нестерпимо.Собственно, никакого особого плана и не требовалось: ее передвижения по дому никто не контролировал, а часовые стояли только возле оружейной, на парадном крыльце и у задней двери. Прошлой ночью никаких часовых и в помине не было, но княжна ушла из дома через окно; теперь же, когда двери столь бдительно охранялись, воспользоваться проторенным путем ей сам бог велел. Она подумала, что напрасно рассказала полицмейстеру про дыру в заборе; впрочем, даже если эта лазейка и была взята под охрану, никто не мешал Марии Андреевне найти или устроить другую. Нужно только дождаться темноты, и тогда троица сонных инвалидов с их ружьями и тесаками не будет для нее серьезным препятствием.Приведя в порядок свой внешний вид, она спустилась в столовую и поужинала в одиночестве, стараясь есть как можно медленнее, ибо не знала, чем занять себя до полуночи. За десертом она распорядилась накормить солдат, и ей было сказано, что те уже получили плотный ужин и по чарке водки. Говоря о водке, горничная как-то странно посмотрела на княжну, будто желая что-то сказать своим взглядом. Тогда Мария Андреевна всерьез задумалась о том, так ли необходим задуманный ею побег: похоже, домашняя прислуга была уверена, что хозяйке непременно надобно бежать из-под стражи, и даже предприняла кое-какие самостоятельные шаги в этом направлении. Оставалось только надеяться, что кухарка от большого рвения не подсыпала в солдатский ужин толченого стекла или крысиного яду. Впрочем, подобного коварства княжна от своих слуг все-таки не ждала.Итак, вопрос о побеге повис в воздухе: побег означал бы признание собственной вины, и, хотя полицмейстеру после можно будет объяснить оправданность и даже необходимость такого поступка, прислуге этого не втолкуешь. Так и будут считать, что барышня укокошила своего ухажера, сбежала из-под стражи, а после, видать, откупилась от полиции, благо денег у нее сколько хочешь, а господам, как известно, все дозволено...Вернувшись к себе, Мария Андреевна открыла шкаф и вынула оттуда свой костюм для верховой езды, скроенный на манер обычной амазонки, но с узкими мужскими панталонами, заменявшими юбку. Костюм был старый, княжна не надевала его уже года полтора, а то и все два, и теперь даже не была уверена, что сумеет в него влезть. Она где-то читала, что человек растет до двадцати пяти лет — правда, под конец уже не так скоро и заметно, как в самом начале жизни. Еще она подумала, что костюм этот теперь стал реликвией тех времен, когда страшные воспоминания двенадцатого года были еще слишком свежи в ее памяти и когда вся она представляла собою сплошной комок нервов, ежеминутно готовый обороняться и нападать.Потом она вдруг сообразила, что выбраться из дома через окно можно только внизу, на первом этаже, а чтобы попасть вниз, снова придется пройти мимо часового в коридоре, который не преминет поднять тревогу, узрев свою пленницу в столь необычном виде. С таким же успехом она могла бы объяснить свое намерение солдату простыми словами: дескать, ты, дядя, пока отвернись, а я пойду погуляю и, быть может, еще успею кого-нибудь убить до наступления утра.Тогда она свернула костюм в тугой комок по образцу того, что нашла в шкафу у Хесса, с тою лишь разницей, что завернула в одежду сапоги для верховой езды. Теперь все было готово; оставалось лишь дождаться более позднего часа и выбросить узел в окно, с тем чтобы после подобрать его и переодеться где-нибудь в укромном уголке за конюшней.Время шло медленно. Наконец пробило десять, потом половину одиннадцатого, а после и одиннадцать. Княжна терпеливо сидела в кресле, делая вид, что читает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45