Алжир. Не фонтан. Хотя, с другой стороны, там и искать особенно не станут.
Ангола. Там вроде бы еще воюют. Пусть воюют без нас.
Андорра. Опять слишком близко. И, кажется, там большие строгости с визами.
Антигуа и Барбуда... Ух ты. Одно только название вставляет не хуже косяка с марихуаной.
Между тем вокруг простиралась Рязань. Интересно, с какой стати Рязань? Наверное, из Александровского сада Рязань видится далекой пыльной периферией, откуда три года скачи, ни до какой границы не доскачешь. Допустим, пыль тут на месте. Но вот что касается дальности... Чуть больше двух часов — и вот она, Рязань. Сидим и дышим свежим воздухом, пополняя свои познания в географии и прочих актуальных науках.
— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — негромко произнес Борис. Звучало препогано. Вот что значит перегнуть палку в сторону английского письменного и совсем забить ту же палку на английский устный. Деловое письмо составить — нет проблем, а вот зачитать его вслух... Кажется, даже на первом курсе института у Бориса получалось лучше, чем сейчас. На втором курсе получалось просто отлично, а на третьем снова стало хуже, потому что преподаватели вдруг стали разбегаться с кафедры, как крысы с тонущего корабля. Им на замену мобилизовывались довольно экзотические персонажи, непонятно где выисканные.
Антигуа и Барбуда. Кайф. Но я все еще уэйтинг фор май мэн. Уэйтинг энд уэйтинг.
Кажется, того дикого препода английского, что возник в конце третьего курса, звали Рудик. Он носил длинные свитера ручной вязки и длинные засаленные волосы до плеч. Если он брался что-то объяснять, то быстро заводился и начинал размахивать руками и брызгать слюной на первые парты. Перед началом занятия Рудик обычно долго ковырялся длинным пальцем в ушах, вероятно, чтобы точнее уловить все нюансы произношения студентов. Романова он достал все же не этим, Романова он достал своим авторским методом, который заключался в том, что студентам давалось задание — переводить со слуха всякие англо-американские песенки. На очередной контрольной Романову достался какой-то гнусавый голос с жутким акцентом, и в результате Борис не продвинулся за положенное время дальше первых трех-четырех строчек. Возможно, в этой катастрофе сыграло свою роль и мучившее Романова похмелье — тогда он еще мог пить много и разнообразно.
— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — пробубнил Романов, чуть оторвав зад от стула. — Я жду своего мужика. И у меня в кармане двадцать шесть долларов... — на этом русские строчки в его листке заканчивались, и Романов, устав бороться с тягучей головной болью, махнул рукой. — И дальше там такая же фигня...
— Алё, товарищ, — сказал Рудик с таким видом, как будто Романов нанес ему личное оскорбление. — Такая же фигня? Фигня у тебя в башке, это совершенно точно. Что это ты там наплел? «Жду своего мужика»? Это тебе не опера из жизни сексуальных меньшинств...
Группа с удовольствием заржала, а Романову было все равно, из чьей жизни эта опера. Главное было — дожить до конца пары, сбегать в буфет и взять пару пива. Рудик между тем гнул свое:
— Это не опера. Это суровая психологическая драма. «Я жду своего человека». Парень ждет своего человека — человека, который нужен ему позарез. Человека, который принесет что-то важное.
— Ага, — равнодушно сказал Романов, комкая листок с несостоявшимся переводом.
— Для того у парня и двадцать шесть баксов в кармане, — несло Рудика. — Он ждет своего человека. Придет человек и принесет товара на двадцать шесть баксов. Но его еще нужно дождаться, а это — черный район, кругом злобные ниггеры шляются, и, если они узнают, что у парня двадцать шесть баксов в кармане, они его в один момент замочат! Это тебе не фигня, это тебе поэзия! — назидательно произнес Рудик. — Поэзия, вашу маму...
Через три недели после этого достопамятного семинара Рудика с треском выгнали из института за неадекватное поведение на заседании кафедры. В приватных беседах Рудик объяснял инцидент тем, что уж слишком хорошую травку ему достали и ждать до конца рабочего дня не было мочи. Травка была вполне реальная, а не поэтическая.
По прошествии стольких лет все это могло показаться полной ерундой, но — странно — именно это вспоминалось и приобретало новое значение. Романов теперь абсолютно точно знал, что ждать своего человека — это жестокая психологическая драма. Даже если человек должен притаранить не героин, а нечто другое.
Романов сидел в чужом городе и ждал своего человека. Местечко для встречи было выбрано не из самых респектабельных в городе, и хотя злобных ниггеров здесь не наблюдалось, стриженые дебилы отечественного производства в китайских спортивных костюмах периодически курсировали мимо, заставляя Романова напрягаться. Но реальную опасность для Бориса представляла не эта шпана. Тут Борис был уверен на сто процентов.
Он сидел и ждал своего человека. И знал, что двадцатью шестью баксами здесь не обойтись. Когда Романов думал об окончательной сумме, ему становилось не по себе. И понимал, что это значит: «Поставить все на карту».
— Прохладно, — сказал мужчина неопределенного возраста, чье лицо было скрыто в тени козырька большой клетчатой кепки. Он с кряхтением присел на скамейку так, что между ним и Борисом осталось чуть больше метра.
Мужчина не смотрел на Бориса, а Борис не смотрел на мужчину. Он лишь вытащил руку из кармана куртки и как бы невзначай повертел брелоком. Брелок ему передали неделю назад в Александровском саду. Тогда же было названо — время и место. Почему-то была названа Рязань. Почему-то — этот парк почти на самой окраине города. Романов не спрашивал «почему?». Ведь и его не спрашивали.
Мужчина в кепке подтянул к себе полиэтиленовый пакет, вытащил оттуда кефир, надорвал упаковку и сделал пару глотков. Потом он вытер рот и, обращаясь куда-то вверх, в небо, проговорил:
— Ну что же... Стало быть, умирать приехали?
Боярыня Морозова: в северо-западном направлении
Морозова выслушала Шефа, пожала плечами и доброжелательно посоветовала:
— Ну что ж, теперь ищите такую дуру.
— Уже нашли, — сказал Шеф.
— Да? — Морозова вдруг почувствовала, как легкомысленное предотпускное настроение стремительно покидает ее, уходя словно воздух из проколотого воздушного шарика.
— Догадаешься с трех раз, кто это?
— Но я в отпуске, — напомнила Морозова, прекрасно зная, что этим не прикроешься. Шеф в этом вопросе был как Тарас Бульба со своим непутевым сыном — я тебе отпуск подписал, я его у тебя и отберу. Полнейший произвол. Беспредельщина.
— Помню я про твой отпуск, — сказал Шеф с ненормально веселой улыбкой. Морозова знала, что особую радость Шефу доставлял крупномасштабный обман кого-нибудь. И Морозова, кажется, стала понимать, кого обманул Шеф на этот раз. — Мы тут утечку информации сделали. И график отпусков тоже туда попал. Поэтому для всех с завтрашнего дня ты в отпуске.
— А-а-а, — протянула Морозова. Крупномасштабно обули все же не ее. Точнее, не ее одну.
— И ты завтра прокатишься до Шереметьева, потаскаешься с чемоданами по залу, заполнишь какие-нибудь бумажки... Дровосек тебя проводит. Он же тебя и подберет, когда выберешься через... Ну знаешь, там этот коридор.
— Знаю, — сказала Морозова.
— Для всех ты будешь в отпуске, а значит, самое время тебе поработать. Именно в Москве.
— Допустим, отпуск мой коту под хвост, — согласилась Морозова. — Но вот этот весь план... Это не про меня придумано. Ну сами посмотрите! — Она развела руками. Шеф не очень понял, куда он должен смотреть, и тогда Морозова повернулась левым профилем, потом правым, потом встала, прошлась вперед-назад, похлопала себя по бедрам. — Куда это все годится?
— Играть в кино Лолиту тебе поздновато, — оценил Шеф. — А на обложку журнала «Российский воин», или как он там теперь называется, — вполне сгодишься.
— У меня на лице три шрама, — сказала Морозова, решительно закатывая рукава тонкого серого свитера. — И еще здесь... И вообще... Мне тридцать один год. Я этим блядством заниматься не буду. Лучше накрасим Кирсана, сделаем ему силиконовые накладки...
— У Кирсана будет собственный выход, — напомнил Шеф. — У вас у всех будут собственные роли. Как обычно. И твоя не лучше и не хуже, чем обычно.
— Хуже, — упрямствовала Морозова. — Почему не взять какую-нибудь секретаршу, хотя бы из наших, с шестого этажа?
— А что потом? Память ей стереть прикажешь? Или голову отрезать? Нет, я с тобой больше не обсуждаю эти дела, — сказал с решимостью Шеф. — Бери всю свою партизанскую бригаду и вперед, на подвиги. Только, ради бога, — осторожнее.
— С чего это вдруг? — изумилась Морозова. Она впервые слышала от Шефа такое. — С чего это вы забеспокоились о моем здоровье?
— Кто сказан, что я о нем беспокоюсь? Я про объект. Сама понимаешь — перегнете палку, и все это уже не имеет смысла. Система будет работать только в том случае, если объект будет цел, невредим, здоров и счастлив. И если он вовремя прибудет в Питер. Сто процентов, что его будут там встречать. И сто процентов, что его будут провожать. Неявно, из укрытия, но они будут тщательно отслеживать ситуацию.
— Уф, — сказала Морозова. — Черт бы побрал эту работу.
— Как обычно, — без тени сочувствия в голосе сказал Шеф. На панели своего письменного стола он набрал код, стальная дверь отъехала в сторону, и теперь Морозова смогла выйти из кабинета, который по классификации, принятой внутри корпорации «Интерспектр», попадал под уровень АА, то есть под высший уровень. Для того чтобы попасть в обычный коридор этого многоэтажного здания, Морозовой предстояло пройти еще две кодовые стальные двери и два поста охраны, предъявляя везде идентификационную карту. Здесь не действовала мобильная связь, внутренние переговоры осуществлялись исключительно по защищенным кабелям, и каждый понедельник и каждую пятницу проводилась тотальная проверка с целью обнаружения посторонних предметов, могущих нарушить конфиденциальность территории. Самым интересным было то, что при всех мерах безопасности из зоны АА регулярно вытаскивали микропередатчики и тому подобную дрянь. Морозова (тайно) придерживалась мнения, что все это подкидывает сам Шеф, чтобы его люди не расслаблялись. Сама она расслабилась, как только вышла за последний пост охраны — вроде бы у Шефа с кондиционером было все нормально, да и минеральная вода «Перье» стояла на столе... Только душно там было.
Морозова спустилась на лифте во внутренний дворик. Там болталась вся ее команда, «партизанская бригада», как нежно обозвал их Шеф. Монгол дремал, улегшись на идеально выстриженный газон, Карабас читал газету, а Дровосек мучил Кирсана, пытаясь объяснить ему какой-то зубодробительный прием рукопашного боя. Проходящие мимо клерки поглядывали на эту странную компанию со смешанным выражением настороженности и презрения: ни один человек из «партизанской бригады» не носил костюмов, белых рубашек и галстуков. Они стриглись так, как хотели, а иногда не стриглись месяцами. Они вели себя неправильно, не так, как положено вести себя ответственным сотрудникам большой, динамично развивающейся компании, чье значение в экономической и политической жизни страны было огромно. Клерки очень удивились бы, если бы им намекнули, что благосостояние и динамизм компании не в последнюю очередь зависят от деятельности этих странных людей.
Но клеркам никто и никогда не говорил таких вещей. На то они и клерки.
— Привет, мадам... — Дровосек отпустил Кирсана и неторопливо двинулся навстречу Морозовой — здоровенный детина в клетчатой рубахе навыпуск. — Что нового в нашем дурдоме?
— Черт бы побрал эту работу, — сказала Морозова беззлобно и обреченно.
— Как обычно, — кивнул Дровосек.
Борис Романов: смерть по доступным ценам
Согласно инструкциям, полученным в Александровском саду, Борис не должен был поворачиваться и обнаруживать таким образом свой контакт с человеком на скамейке. Однако долгое напряженное ожидание и брошенная незнакомцем невзначай фраза дали в совокупности совсем иной результат — Борис вздрогнул, едва не уронил опознавательный брелок и обернулся.
— Стаю быть, умирать приехали?
— Чего?!
— Из Москвы?
— Ну.
— Следы заметать?
— Допустим, — осторожно сказал Борис, вспомнив все предостережения и запоздало отворачиваясь от мужчины в кепке, пытаясь придать при этом лицу равнодушное выражение.
— Лучший способ замести следы — это помереть, — авторитетно заявил незнакомец, допил кефир и поставил пустой пакет на землю.
— Это что — юмор? — спросил Борис.
— Я сюда не юмор шутить приехал, — неожиданно серьезно ответил ему мужик. — У меня бизнес.
— Да ну? — усмехнулся Борис.
— Не хочешь, не верь. Только я сейчас встану и пойду. Вон туда, направо. Ты за мной не иди. Выжди минут пять и двигай вон по той аллее. Прямо до конца. Там будет беседка. Войдешь в нее и сядешь на скамейку, что посредине. Усек?
— И что будет? — недоверчиво спросил Борис, но мужчина в кепке уже встал и пошел, как и обещал — направо. Попутно заглядывая в урны и иногда выуживая оттуда пустые пивные бутылки.
— Мама моя родная, — в тихом отчаянии прошептал Борис. — Да что ж я такой болван-то?! Да что ж меня обувают как последнего лоха...
Он ущипнул себя за запястье. Жаль, но дивное видение не исчезло — пустой пакет из-под кефира и удаляющийся мужик, исследующий мусорные урны. Чтобы увидеть это, стоило ехать из Москвы черт знает куда, да еще и на общественном транспорте, да еще и с пересадками... Стоп. А в чем смысл? Если все это лажа, то зачем? Зачем было вытаскивать его в эту глушь?
Борис резко вскочил, обернулся, инстинктивно приняв защитную стойку. Нет, показалось. Никто не выскочил из кустов, чтобы оглушить Бориса ударом по черепу и забрать... А что забрать? Деньги? Хм. Тот хмырь по телефону вполне конкретно сказал: «Деньги в Рязань тащить не надо. Позже, когда окончательно все определится, когда станет ясно, сколько вы нам должны, — тогда уже будем заниматься деньгами». Поэтому в карманах у Бориса сейчас было не больше полутора тысяч рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45