..
— Я вас провожу, — охотно предложила продавщица и повела Бориса, закладывая отчаянные виражи на поворотах и развивая спринтерскую скорость на прямых дистанциях. Она здесь чувствовала себя как опытный проводник в лабиринте, а мужчина с кейсом остался позади, затерялся в лабиринте, и Борис не испытывал ни малейшего желания его отыскивать. Хватало и собственных кошмаров.
Он купил еще литровую бутылку газированной минералки и пластиковый стакан, тут же растворил в воде две таблетки и выпил, а потом смотрел через окно на башни многоэтажек и желтые кляксы фонарей, смотрел и ждал, пока сдохнет ноющая навязчивая боль в его черепе.
Боль вскоре ушла, Борис побрел домой, отчаянно зевая и поеживаясь от весеннего холода, который воспринимался как досадное недоразумение, в отличие от предзимних ноябрьских холодов.
«Он был просто пьян, — твердил Борис как мантру. — Он был просто пьян... А еще он боялся не пройти проверку. Как и я. Вот отсюда и кошмарные картины на потолке...»
В беспокойных раздумьях он ложился спать, но утренние хлопоты убили страх, убили вчерашние тягостные мысли. Борис добрался до работы, включил компьютер и ушел внутрь носившихся где-то в виртуальном пространстве денежных потоков...
Его больше не вызывали в СБ, и вроде можно было посчитать проверку законченной, можно было расслабиться и жить дальше, вычеркнув ненужное из памяти. Но в начале мая он снова увидел того человека — того, с которым они смотрели фильм, а потом вели странный диалог в супермаркете. Теперь он выглядел куда более серьезно и торжественно. Он был на портрете, который несли впереди гроба. Из тех, кто шел следом, больше всего было сотрудников СБ. Они были в форме.
Борис не стал приближаться, он навел справки некоторое время спустя. Ему назвали официальную версию: выпадение из окна в состоянии алкогольного опьянения. Мужчине было пятьдесят шесть лет, и он занимал пост вице-президента в строительной компании, входившей в систему «Рослава».
Не совсем отдавая себе отчет в своих поступках, Борис отправился в тот самый супермаркет, купил бутылку виски, ушел в дальний конец парка, сел на лавку и стал пить из горлышка.
Вскоре он стал явственно ощущать запах и жар горящих мостов.
Боярыня Морозова: зацепка
В один из дней ранней осени Морозова шла по охраняемой территории между корпусами «Интерспектра» и ела яблоко. Можно было в принципе еще на первом контрольно-пропускном пункте нырнуть под землю в тоннель и пройти в нужное Морозовой место — подземные коммуникации связывали между собой все здания этого комплекса. Но Морозова решила прогуляться по поверхности, благо погода способствовала прогулкам. Стояло так называемое бабье лето — то бишь лето ненастоящее, притворное, обманчивое, как и вся женская сущность. Что ж, Морозова не стала бы открещиваться от этого ярлыка. Ей приходилось и притворяться, и обманывать... В конце концов, за это ей и платили деньги. За это и еще за многое другое, столь же неблаговидное, если мерить мерками христианской морали или Уголовного кодекса Российской Федерации. Но руководству «Интерспектра» было нужно, чтобы это делали. И Морозова делала.
Яблоко закончилось одновременно с длинной линией автомобилей, выстроившихся вдоль стены. Морозова под бдительным оком видеокамеры бросила огрызок в урну и вошла в здание. Лифт поднял ее на третий этаж, а дальше вел длинный переход из одного корпуса в другой, нависавший над землей словно стеклянный мост. Пол перехода был прозрачным, и Морозова смотрела, как ее ботинки ступают почти что по крышам дорогущих иномарок. Это было забавно. Забавно было и то, что по переходу навстречу Морозовой неспешно и размеренно двигался Кабанов.
Двигался не один, за ним вышагивали какие-то парни, но они составляли всего лишь необходимый фон для Кабанова. Фон, на котором все достоинства Кабанова еще более выпячивались.
Морозова отступила чуть в сторону, чтобы пропустить столь блестящую процессию — блестящую во всех смыслах. Кабанов был в черной кожанке, которая поскрипывала при каждом движении и посверкивала, когда кожи касались проникающие через стеклянный потолок лучи осеннего солнца. На голове Кабанова горделиво красовалось кепи военного образца, а чуть ниже козырька значительно поблескивали темные солнцезащитные очки. Блестела пряжка брючного ремня, блестели пряжки на высоких ботинках. Расстегнутая куртка давала оценить миниатюрность мобильника в прозрачном чехле и изящество помещенных на поясе других кожаных футляров, содержавших, по всей видимости, совершенно необходимые Кабанову вещи.
— Собрался на охоту? — невинно поинтересовалась Морозова. — Не иначе на медведя.
Кабанов остановился и поправил очки, чуть повернув голову в сторону источника звука. Морозова еще раз отметила, насколько Кабанов сейчас отличался от самого себя, каким он бывал на операциях. Там это был нормальный — слишком самоуверенный, слишком недоверчивый к другим пятеркам, но в целом вполне нормальный мужик. Сейчас же он представлял собой нечто совершенно особенное. Даже осанка и походка изменились — Кабанов шел, сильно выпятив грудь вперед и прогнувшись в позвоночнике, словно на груди у него висели два ряда медалей, рассмотреть которые предлагалось всем встречным. На самом деле медалей не было, было большое-большое эго, которое Кабанов таскал с собой.
— А, — сказал Кабанов с деланым равнодушием. — Мадам Морозова... Вы все еще трудитесь в нашей конторе?
— Увы, — в тон ему ответила Морозова. — Я пыталась устроиться на курсы водителей троллейбусов, но не прошла по конкурсу. Приходится тянуть лямку до пенсии в нашей богадельне...
— Ну пенсия-то вам вряд ли светит, — Кабанов с кожаным хрустом скрестил руки на груди. — Кажется, имела место неудачная поездка в Питер?
Это уже было настоящее оскорбление. Если бы Кабанов был один, то они могли бы вдосталь попикироваться без запретных тем, но за Кабановым стояли молодые парни, которых Морозова не знала, и они теперь довольно хрюкали в такт своему начальнику. Морозова не любила, когда в ее адрес хрюкали.
— Она неудачная по моим стандартам, — сказала Морозова, отворачиваясь в сторону — играть в гляделки со стеклами очков было бесполезно. — Если бы ты совершил такую поездку, ты бы считал это подвигом, требовал себе орден на грудь и ходил бы по коридорам носом к потолку. Ну вот примерно как ты сейчас ходишь.
— Мадам сердится, — отметил Кабанов. — А это значит, что я прав. Может, правы и те, кто говорит, что мадам больше не командует? У мадам больше нет своей группы?
— Ты явно подобрался к пенсии ближе, чем я, — огрызнулась Морозова в ответ. — Тебя уже занимают сплетни и слухи. У меня нет на это времени. Ты, кажется, вел свой молодняк на прогулку? Так веди его дальше...
Она оторвалась от стены и быстро зашагала по переходу, ставя ботинки на крыши «Ауди», «Фордов», «Тойот» и «Мерседесов». За спиной Кабанов что-то негромко сказал своим парням, и вся компания громко заржала. Морозова, не сбавляя хода, выбросила назад руку с выставленным средним пальцем. Вот и пообщались с коллегой.
Морозова редко сталкивалась с Кабановым в «мирной обстановке». Обычно они встречались на каких-нибудь богом забытых пустырях, в подворотнях, на вокзалах и в аэропортах, на чердаках и в конспиративных квартирах, в гостиницах и в служебных помещениях ночных клубов. Обычно они встречались тогда, когда Шеф ставил новую задачу и эту задачу не под силу было решить одной пятерке. Однажды они даже вместе возвращались из Праги на самолете — и вместе напились, не удержавшись. Слишком уж тяжко было в три предыдущих дня. Потом они еще пили в Норильске, но уже по другой причине — чтобы согреться. Про тамошние металлургические войны можно было снимать боевики не хуже «Звездных войн», и Кабанову эти войны стоили двух человек. Морозовская команда прилетела тогда, чтобы вытаскивать Кабанова из-под удара. Вытащили, отбились, отстрелялись. Вроде бы именно после того случая Кабанову и стрельнуло в голову — не пуля, нет, а идиотская мысль, что у них с Морозовой идет нечто вроде соревнования. Будто бы дерутся они, доказывая друг другу, кто лучше, кто круче, кто удачливее.
Дурацкая, чисто мужская мысль — но в башке Кабанова она прижилась, и он стал пыжиться еще больше, чем раньше. Хотя и до того был о себе мнения высотой с Эверест. Морозова реагировала на все эти кабановские закидоны спокойно, лишь изредка поддразнивала да демонстрировала средний палец. На всех дураков обращать внимание — никаких нервов не хватит. Тут на Дровосека едва этих самых нервов хватило...
— Но все-таки хватило? — У Шефа был такой вид, будто он с минуты на минуту положит голову на поверхность стола и уснет.
— Хватило, — сказала Морозова. Притащиться сюда и лично отрапортовать Шефу о том, что инцидент с Дровосеком исчерпан, было сродни доисторическому школьному садизму: "Напиши пятьсот раз «я больше так не буду».
— Вот и славно, — пробурчал Шеф, уткнувшись в бумаги. То ли его действительно тянуло в сон, то ли шрифт был слишком мелким.
— Я могу идти?
— Куда?
— Домой.
— А работать кто будет?
— Неужели опять я?
— Ну не я же, — хмыкнул Шеф иронически. — Смотри...
Он пододвинул к краю стола лист бумаги. Морозова взялась двумя пальцами за уголок, поднесла к глазам. Распечатка телефонных переговоров. Переговаривались двое мужчин. Точнее — перекрикивались. Это было ясно безо всяких ремарок. Собеседники то и дело посылали друг друга далеко и надолго, а всех третьих лиц без затей именовали «этот м...» или «тот п...». Оставалось лишь непонятным, из-за чего так психуют два этих уважаемых человека.
— Я не поняла, — честно призналась Морозова. — Я не поняла, какой вывод я должна отсюда сделать?
— Главный вывод, — пробурчал Шеф, — это то, что не надо слишком много трепаться по мобильнику. Тём более о важных вещах.
— А где там важные вещи? Они там есть? — Морозова снова пробежала глазами распечатку, но, кроме заковыристых матюгов, ничего особо важного не обнаружила. — И кто это вообще разговаривает?
— Хороший вопрос, — оценил Шеф, взялся за карандаш и написал на листке бумаги короткое слово. Морозова укоризненно покачала головой — и это на шестом этаже, в секторе особой безопасности... Это уже паранойя.
Тём не менее листок она взяла и слово прочитала. Брови удивленно взметнулись вверх, и Шеф, заметив эту реакцию, довольно хихикнул. Это удивило Морозову даже больше, чем слово, написанное карандашом на бумажке.
— Извини, — тут же исправился Шеф.
— Это серьезно? — Морозова вернула ему листок. — Это точно?
— Что значит — точно... Тоноскопию не делали, но дали послушать паре людей, которые знают его лично, слышали его голос, в том числе и по телефону. Они говорят — да.
— Это прокол, — оценила Морозова. — Люди его уровня обычно не допускают таких ошибок. А если — деза? Если — провокация?
— Нет, — Шеф скомкал листок, бросил в пепельницу и поджег. — Все очень натурально... Да и вышли мы на этот разговор чисто случайно. Не через него, а через другого. Его частоту мы давно отслеживали, а вчера вдруг нам такой подарочек подбросили...
— Допустим, — Морозова положила на стол Шефа листок с распечаткой телефонного разговора. — Но здесь ведь нет ничего...
— Информация никогда не приходит сама по себе, — нравоучительно сказал Шеф. — Информация собирается по кусочкам. Кое-что у нас имелось, а этот разговор все поставил на свои места...
Морозова обратилась в слух, но Шеф вдруг заерзал на стуле, будто сомневался, делать ему что-то или не делать... Потом решение все же пришло, Шеф выдвинул скрытую панель и нажал верхнюю кнопку, включив шумовые генераторы, которые должны были подавить все враждебные радиозакладки — если таковые имелись.
— Сегодня же вторник, — сочувственно посмотрела на Шефа Морозова. — Здесь же только вчера чистили...
— На всякий случай, — пробормотал Шеф. Морозова хотела было предложить перенести разговор сразу в кузнечный цех машиностроительного завода, чтобы их уж наверняка никто не услышал... Но тут Шеф стал говорить.
— В пятницу, — сказал он, — во второй половине дня мы зафиксировали повышенную активность в главном офисе «Рослава». Слишком много телефонных переговоров, слишком много перемещений людей и машин. Особенно много для вечера пятницы. К семи часам вечера эта активность распространилась и на структуры СБ. Причина была непонятна. Едем дальше. Совершенно по другому делу мы вели одного товарища из «Рослав-банка». Заместитель начальника отдела. Поставили за ним наружное наблюдение. Так вот, в пятницу вечером он вернулся домой на четыре часа позже обычного. На четыре часа, — со значением повторил Шеф. — Где он был? Что он делал? Дома у него стоит «жучок», само собой... Так вот, жене он сказал, что их задержали на работе. Какое-то срочное дело. Больше он ей ничего не сказал.
— Запарка на работе, — предположила Морозова. — Сверхурочные...
— Ничего подобного. Когда жена стала ему задавать вопросы, что и как, все-таки четыре часа, и не позвонил, не предупредил, то он, во-первых, разнервничался, во-вторых, сказал, что ему не дали позвонить, в-третьих, сказал, что достали уже его сегодня всякими дурацкими вопросами... Жена дома задала ему только два вопроса: «Почему так поздно?» и «Почему не позвонил с работы?». Таким образом, мы сделали вывод — ряд сотрудников «Рослава» были задержаны в пятницу вечером для допроса. Причем достаточно подробного допроса. Четыре часа — это тебе не абы что... А с наступлением темноты стало очевидно, что руководство СБ «Рослава» не покинуло свои кабинеты. Они оставались там до двадцати трех — двадцати четырех часов. Вывод — у них там что-то стряслось. Когда мне положили на стол эту распечатку и я прочитал, как Челюсть только что башкой о стену не колотится...
— У него там серьезная истерика, — согласилась Морозова. — Из-за пустяков он так переживать не будет. Так что — «это ж-ж-ж неспроста».
— Абсолютно согласен, — кивнул Шеф. — Теперь посмотрим, что его беспокоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45