чтоб он прознал о твоей вине.
— Зачем?! — оторопело вытаращился на старого волхва Кудеслав.
— А чтоб наказали тебя, — ответствовал Белоконь невиннейшим тоном. — Только надежда моя пропала втуне — Яромир вами с Кудлаем решил распорядиться по собственному разуменью.
Мечник чувствовал себя так, словно бы вновь по его темени вскользь проехалось тяжеленнейшее бревно-давило.
— Погоди-погоди… — бормотал он. — Так ты что ж, хотел, чтоб меня…
Волхв ухмыльнулся не без самодовольства:
— А ну-ка, ты, разумник, напомни старому дурню: какова положена обычаем кара за убийство сородича?
— Убивца сжигают на погребальном костре убиенного…
— Во-во, — хихикнул Белоконь. — А отколь же взять погребальный костер, когда убиенный живехонек? Тебя бы, мил друг, попросту изгнали. И куда б ты делся? Не к извергам же в работники-захребетники!
Кудеслав медленно приходил в себя:
— Да уж… К тебе бы, конечно. А и хитрован же ты, старче! Через внучек не вышло — попробовал так; так не вышло — стал заманивать через Векшу… Аи, хитрованище! — Как-то получилось, что в этих вроде бы восхищенных Мечниковых словах именно восхищенье и не проглядывало.
— Ну, ладно. — Волхв пригасил усмешку, напрягся. — Минувшее миновало, и Леший с ним. А что же ты, — волхв приударил на это «ты», словно бы гвоздь вколотил, — собираешься делать теперь?
Мечник дернул плечом.
— Векша скучает по родителю… — равнодушно проговорил он, отворотясь.
— Уйдете на Ильмень-озеро?
— Да! — Кудеслав снова глянул в хранильниковы глаза. — Здесь будет много крови. Крови между своими. Воспрепятствовать этому я не могу. А видеть — не хочу. И проливать кровь сородичей я больше не стану, уразумел?
— Думаешь, на Ильмене будет иначе?
— Не думаю. Но мой род здесь. Что бы ни болтали старики, я не Урман. Я своему роду не чужой. Это на Ильмене я стану чужим. И слава богам.
— Это трусость, — сказал Белоконь.
— Да, — подумав, согласился Мечник. — Наверное, это трусость.
— Стал быть, в доброхотные изверги подаешься? — Хранильник сморщился, будто кислятину разжевал. — Не получится у тебя. Верь моему слову: ты сюда не воротишься, только если тамошние края станут тебе родными.
Кудеслав снова задумался.
— Может, ты и прав, — сказал он наконец. А потом добавил:
— Зато уж из тебя — всем извергам изверг. Какой смысл ни вкладывай: хоть тот, который ты на невесть когда будущие времена напророчил, хоть наш, нынешний.
— Изверг рода человеческого, — пробормотал Белоконь.
Но может, он и что-то другое выговорил — слышно было плохо. Во всяком случае» Мечнику волхвово бормотание показалось совершеннейшей бессмыслицей.
А на бессмыслицу и внимание обращать нечего.
Смеркалось. Блекли, пропадали дивные столбы ярого Хорсова злата. Лес медленно впускал в себя сумерки.
— …е-е-сла-а-в!
Возле самой опушки, там, где было еще светло, появилась тонкая белая фигурка, за голову которой словно бы зацепился последний луч умирающего дня.
— Знаешь, а ведь ты меня все же уел, старче! — Кудеслав скользнул нежданно веселым взглядом по смутно видневшемуся в полумгле хранильникову лицу (белоснежные заросли волос, бороды и усов, а посреди — темное пятно с влажными отблесками удивленных глаз). — Уел! Что бы там ни было, а я теперь тебе по край жизни буду обязан.
— Дурень ты! — вздохнул хранильник. Мечник, кажется, не расслышал.
Он торопливо уходил туда, к еще нетронутой сумерками опушке, откуда неслось звонкое, зовущее:
— …у-де-е-сла-а-ав!
И горизонт шел ему навстречу.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53