— Дурень я, наверное. — Мечник тоже вздохнул. — Потому что за подарочек этот я на тебя зла не держу. Наоборот, в землю тебе поклонюсь. Вот только сперва маленько отдохну, хорошо?
— Да уж боги с тобою — я и без твоих поклонов как-нибудь перебуду.
Помолчали.
Потом Кудеслав принялся рассказывать хранильнику о происшествиях минувшей ночи да первой дневной половины. Не спеша, со всевозможными, в общем-то ненужными, подробностями — главным образом, чтобы загнать в подспудные глубины души вновь разгулявшуюся было черную тоску о сегодняшней безвозвратной потере.
Хранильник слушал в оба уха, не перебивая и не торопя. Лишь трижды он принимался злобно цедить сквозь зубы еле слышную брань: когда услыхал о подмене упокойника и когда Мечник поведал о причинах ильменкиного увечья, а потом — о ее же откровении про детей, которых не будет. Да, и еще одна новость допекла старика — Векшина просьба убить ее, ежели волхв исполнит угрозу оборотить свою невоздержанную на язык купленницу квакухой.
— Вот дуреха-то! — простонал Белоконь и отвернулся.
— Это ты ей сказал, будто она рожать неспособна? — спросил Кудеслав, по-прежнему глядя на купающиеся в ласковом полуденном небе облака.
Волхв замялся.
— Нет. Ну, то есть… В общем, она сама поняла — ведунья же, хоть и неумеха… И опять же таки, баба, хоть и соплива… Ну, пристала хуже пиявки — скажи да скажи: правда ли?..
— И ты сказал.
— Сказал… Леший, верно, попутал. Только не ей, а бабам своим — ведь поедом ели меня, проклятые, из-за того, что молодую решил взять. Все плакали-причитали: как она, мол, тебе сына родит, так ты ее враз над нами, старухами, вознесешь, хозяйкой сделаешь…
Мечник горько вздохнул.
— А про Хорсов камень, что на реке, от кого бы ей знать? — спросил он погрустневшего волхва.
— Не от меня. — Старик, сопя, поправлял заткнутые за пояс усы. — Верно, знак увидала. Он же на реку смотрит, знак-то.
Кудеслав хмыкнул.
— Нет, — возразил он. — Знак она уж потом выискала. Верно, заметила, что копьеносная лощина светлеет быстрей, чем все небо…
— Или кто из градских поведал… — Волхв все еще возился с непомерными своими усищами.
Хорсов лик вынырнул из-за облачной кромки. В глаза Кудеславу плеснуло проколовшими листву веселыми лучиками, и он вновь смежил веки.
— Может, и градские ей рассказали. А возможно, по ведовскому наитию поняла…
Разговор тянулся, будто мед за ложкой; слова переливались одно в другое, почти как ведовские наузы — с той лишь разницей, что словесное это плетение уже полностью утратило смысл.
Ну, догадалась ильменка, что валун над рекой — не просто себе валун, а жертвенник-алтарь солнцеликого бога Хорса. Как догадалась? Чем гадать, позови ее, рыжую-то, да спроси. Это, конечно, если надобно тебе непременно доковыряться до правды. Только зачем?
Затем, что Мечник изо всех сил тянул да растягивал беседу. Страшно ему было. Вот-вот хранильник поймет, что важное да нужное досказано, встанет и уйдет по каким-нибудь своим хранильниковым делам. А тебя оставит на истерзание воспоминаниям да тоске…
Стремясь оттянуть неизбежное, Мечник собрался уже спросить, не найдено ли чего путного здесь, на мысу (хоть и не верилось ему в возможность путных находок). Собрался, но не успел. Волхв, подуправившись с холеными усами, заговорил прежде Кудеславова спроса.
— Мертвых мы здесь очень немногих выискали, — внезапно сказал он, словно бы распознав помыслы собеседника. — Да и от тех птицы да зверье мало что оставили — даже иной раз трудно понять, чужой или свой…
Мечник было раскрыл рот напомнить, что вороги в реку прыгали нагишом и потому своих, даже объеденных, можно распознать по одеже… Но рот его как сам собой распахнулся, так сам собою же и захлопнулся без единого звука. Волхв, поди, не дурней тебя. Так бы это победители и оставили упокойников одетыми! Небось все до последнего клаптика поснимали…
Представив себе, как неведомые вороги добивали пораненных и раздевали мертвых родовичей (тех самых пораненных да мертвых, которых он, Кудеслав, вынужден был бросить здесь на глум и поталу), Мечник заледенел нутром от тихого бешенства. Ничего, дайте лишь срок. Отольется вам, за все отольется — сполна, со щедрой лихвой…
А волхв продолжал:
— Своих-то те, незнаные, верно, всех унесли. И, мнится мне, кой-кого из наших прихватили, будто бы они им ближней родней оказались. Смекаешь ли?
Да, Кудеслав смекнул. «Будто бы» наверняка вовсе зря затесалось меж хранильниковыми словами.
— То, что оставили нам вороги да зверье, в твоем челноке уместится, ежели гребец будет один, — вздохнул хранильник. — Надобно было бы прямо теперь же отвезть прах родовичей в град для погребения, однако я покуда решил погодить…
Он сильно тряхнул Мечника за плечо, вынудив его открыть глаза и привстать.
— Мы тут без тебя покумекали — Злоба, Кощей, Ковадло… Мокшане тоже… Ну и я, старый… Покумекали, говорю, и, кажись, придумали, где нужно искать челны.
* * *
Похоже, волхв скромничал, назвав себя последним среди «кумекавших». Кажется, следовало ему себя называть прежде других: догадка была главным образом его заслугой.
Именно Белоконь первым упомянул этот широкий заболоченный овраг, густо поросший вербой, камышом и осокой. То есть овраг оврагом виделся лишь с реки. На деле же казавшаяся непролазной заросль береговая была лишь узким подобием нерукотворной изгороди, отделившей от основного истринского русла длинную гниловодную старицу.
О старице знали многие, однако же, чтобы счесть людей, бывавших на ее берегах, хватило бы пальцев одной руки. Больно уж нехорошей была слава этого места.
Вонючая вода старицы (по слухам, в иную зиму она вовсе не замерзала) вечно бурлила огромными смрадными пузырями; топкие берега заросли неприятным сорным подлеском; прямо из воды вздымались огромные, умершие в незапамятные времена деревья…
Говорили, будто бы здесь сходятся для разрешения своих споров Речной, Болотный и Чащобный деды; еще говорили, что ночами на гнилой воде затевают пляски да игрища водяницы-русалки — белотелые, пригожие, ласковые, вот только для случайно доставшегося им человека ласки эти страшней и гибельней изощренных мучений…
Якобы даже в самые ясные дни над старицей недоступным пониманию образом копится мрак; по берегам и в ветвях мертвых деревьев мерцают бегучие огни — зеленоватые, холодные, способные приворожить взгляд человека, не успевшего зажмуриться или не имеющего нужного оберега. Приворожить и увести на колдовской невидимой привязи в бездонную хлябь…
Много страхов рассказывали об этом недобром месте. Особенно же пугающие истории — про щук длиною в человечий рост, которые выбираются из воды и рыскают по окрестному лесу на крепких когтистых лапах; про мохнатых безголовых людей; про трехлапых воронов с железными клювами — такие вот жуткие россказни забродили по граду с прошлого лета.
Даже без Белоконева напоминания Кудеслав и сам бы вспомнил, как волхв тогда потешался над глупыми россказнями, как пытался выискать, кто же первым придумывает подобный вздор. Придумщики так и не отыскались, а затащить кого-либо из родовичей к старице стало возможно лишь на крепком канате — и то влекомый бы по дороге от страха помер или тронулся умом.
Нынешним же утром волхву пришло в голову заподозрить: а не нарочно ли кто-то хочет напрочь отбить у общинников охоту подходить к будто бы гиблому месту?
Ведь заволоки неведомый ворог отбитые челны на старицу (дело непростое, однако вполне возможное), их там хоть вовсе без охороны можно оставить.
И очень было похоже, что волхв прав.
Незадолго до появления на мысу Кудеслава хранильник отрядил нескольких человек выведать, нет ли какого следа в том месте, где старичная лощина упирается в речной берег (место это лежало чуть ближе средины пути от мыса до мокшанского града). И хоть к самой старице подходить Белоконь не только не просил — запретил даже, хоть и уверял он, что днем опасность там может грозить лишь от плохих людей (а в таких суждениях волхву доверяли, как никому), все равно выискать доброхотов для подобного дела оказалось труднее трудного. Ведь требовались именно доброхоты — погнанные силком могли просто-напросто отсидеться где-нибудь поблизости, а вернувшись, наврать с три короба.
В конце концов согласились идти Кощей, Злоба и с ними еще двое.
Лишь когда хранильник поведал Кудеславу про все это, тот наконец понял, почему дали ему спокойно отдыхать да предаваться печали об утерянном мече; почему сразу не пристали: что, мол, делать дальше.
Спешить было попросту некуда. Следовало дождаться ушедших, а уж потом…
Уж потом будет видно, что делать дальше.
* * *
И вот — ночь.
Ясная, светлая.
Только душу вымучивает чернота, потому что нет на боку привычных ножен, а вместо воинского оружия за пояс заткнут неуклюжий легковатый топор. Таким бы хворост для очага рубить, а не с ворогами биться.
Впрочем, битва с этими ворогами вряд ли окажется уж очень нелегкой.
Наверняка биться с ними окажется легче, чем добраться до них.
Злоба, Кощей и те, кто ходил с ними, возвратились к раннему вечеру, еще до того, как закат выкупал облака в небесной крови.
След волока отыскался. Просто невозможно не отыскать то, что видно, поди, даже с противоположного (то есть градского) берега. Понадеялись ли вороги на живучесть вербняка — особенно об ранней вешней поре его как ни истерзай, а все одно не уморишь; из жуткой ли славы проклятой старицы родилась вражья дурная беспечность — мало ли что волоклось, может, это Болотный Дед Водяного тащил к себе в логово за зеленую бородищу?!
Так ли, иначе, а только бледное пятно измочаленных увядших ветвей, светлые полоски драной коры да затянувшиеся, однако же видимые рубцы в вязком прибрежном иле не углядел бы лишь слепенький.
Тоскливая вялость мгновенно слетела с Кудеслава, как при внезапном шаге слетает с дернувшейся ноги ветхий раскисший лапоть. Иного и быть не могло, если появилась наконец возможность выместить на ком-то неудачи и беды последних дней! Или, ежели не повезет, хотя бы вернуть часть общинного достояния — это, впрочем, вряд ли показалось бы невезением кому-нибудь, кроме Мечника.
Вот только возможность — она возможность и есть: либо так сложится дело, либо этак… Одним словом, надвое гадано (причем это еще хорошо, ежели только надвое).
Отведя Белоконя и Злобу в сторонку от прочих родовичей, Кудеслав предложил наскоро обговорить, что да как. Только «обговорить» не получилось. Говорил один Мечник — кратко, резко и властно, не слишком-то озабочиваясь дать возможность сказать хоть слово кому-нибудь еще.
Хранильник и Злоба, кстати, и не стремились раскрывать рты. Достаточно было однажды глянуть на Мечниково хмурое лицо — утратившая свою обычную ухоженность бородка, то и дело лопающийся кровавый рубец на скуле, жесткий (не жестокий ли?) прищур оледеневших глаз, — достаточно было одного-единственного взгляда на все это, чтобы охота возражать сгинула даже у Белоконя.
Впрочем, Кудеслав вроде бы не сказал такого, против чего хотелось бы возразить.
Челны наверняка еще на старице. Большой охороны при них оказаться не может: те, кто отбивали общинный товар, видать по всему, были не шибко сильны числом, да многие из них еще и погибли; многолюдный отряд долгое время в лесу не ухоронишь — людям надо кормиться, а для прокормления необходимо охотиться, то бишь забираться в лес глубже и глубже. Уже давно поползли бы слухи о чужих, особенно зимой — зимний след не спрячешь. А ведь эти, которые возле старицы, похоже, сидят там с прошлого лета — если и впрямь именно для их безопасности распускались жуткие небылицы.
Ну да все равно: сколько бы их там ни оказалось, они беспечны, уверены, будто черная слава гиблого места хранит их надежней любых дозоров, а потому при внезапном яростном нападении путного сопротивления не окажут.
Значит, нынешней же ночью нужно сниматься и идти к старице. Потаенное кубло надобно разорить незамедлительно, пока его обитатели не причинили племени еще большего зла. Медлить нельзя. Лишь боги ведают, когда в следующий раз представится случай собрать этакий сильный отряд, отвлекая столько мужичьих рук от нужного общине труда. Уже сейчас многие ворчат, что приходится переводить время невесть на что, а дома некому работать работу.
Правда, Ковадло и десяток его слобожан могут затеять пакость… Что ж, Радуницы не выдадут, синицы не загрызут. Если впрямь кователи соумышляют с прячущимися на старице (а в том, что среди общинников у неведомых ворогов имеются соумыслители, сомненья нет — разносил же кто-то меж родовичами глупые страхи!)… тогда тем более надобно поспешать: Ковадло нынче дознался о ведущем на старицу волочном следе, дознался о зародившихся у Мечника с Белоконем подозрениях и может попытаться как-нибудь предупредить ворогов общины.
И еще: непременно надо захватить двоих-троих живыми и по возможности невредимыми. Чересчур много загадок последнее время, пора бы уж и отгадщиков заиметь.
— Лишь бы изловить, а уж расскажут они у меня все, о чем только знают. В охотку расскажут — это уж будьте уверены! — сказал Мечник и вдруг так осклабился, что видевших мороз по коже продрал.
Вот и все обговорение. Белоконь лишь спросил напоследок:
— А не думаешь ты, что на старице могут жить Волковы дружинники?
— Нет! — Кудеслав говорил, будто панцирными пластинами лязгал. — Те бы озаботились укрыть волочной след.
На самом-то деле он отнюдь не был в этом аж так уверен, но…
Но…
Нет, Мечник вряд ли смог бы объяснить словами даже себе самому, почему ему не верилось, будто во всех этих делах участвовали дружинники Волка.
Двинуться в путь без заминок не удалось.
Когда Мечник объяснил родовичам, куда и зачем предстоит отправляться, затеялся не шибко долгий, однако весьма оживленный галдеж.
— …к гиблой старице?! Ночью?! Да ведь там!..
— …всю зиму в чаще морозился да горб надрывал, добываючи мягкую рухлядь, — для чего?! Чтоб теперь с моих трудов жирела всякая…
— …а вот как долбанет по башке железным-то клювом…
— …твоему Болотному Деду в бороду наплюю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53