https://wodolei.ru/catalog/unitazy/vstroennye/
Одна надежда: может, хоть часть охотников успеет воротиться да ударить мокше в спину… Или слободские подоспеют на выручку…
Яромир будто слушал Кудеславовы мысли.
— А слободские-то! — злобно сказал он вдруг. — Вновь Зван не прислал ни единого человека! Им-то что, до них через хлябь болотную не добраться… Неужто же нельзя было хоть несколько мужиков снарядить на помощь?! Похоже, и впрямь они с извергами желают нашей погибели. Свиньи…
Кудеслав вдруг дернулся, словно его палкой огрели, и всем телом повернулся к старейшине:
— Что ты сказал?!
Велимир недоуменно пожал плечами:
— Похоже, говорю, будто они и впрямь… Мечник нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:
— Нет, не это. Последнее слово ты какое сказал?
— Ну, свиньи…
— Так! — Кудеслав вдруг пронзительно свистнул, и все бывшие поблизости обернулись к нему. А он выкрикнул неожиданно весело: — Мужики! Мне десять человек надобно, да таких, чтоб все мною сказанное бегом и безо всяких вопросов! Ну, кто?
— Да что ты задумал? — торопливо спросил Яромир.
Мечник оскалился:
— Слышь, ты потом что хочешь со мною твори, хоть поедом съешь за самочинство, а пока об одном прошу: не мешай.
И спрыгнул с настила.
Все-таки крепко верили в него сородичи, или просто больше им уже не во что было верить. Недостатка в усердных помощниках не случилось (пятерых даже пришлось отослать обратно, чтобы тын вовсе не обезлюдел).
Задуманное Кудеславом сделалось ладно и споро, лишь на одном из ближних дворов бабы крепко обварили кипятком кого-то из Мечниковых пособников: вообразили небось, что это уже мордва ворвалась да грабит.
На двадцать шагов — от ворот до первого разветвления — градская улица представляла собою узкий проход меж глухими крепкими стенами общинных сараев, рубленных впритык к частоколу.
Шагах в восьми-десяти от воротины Кудеславовы мужики распялили поперек улицы облезлую медвежью шкуру, туго натянув ее и намертво приколотив к бревенчатым стенам. Все нужное легко отыскалось тут же, в хранилищах родового достояния: и сама шкура, и ценность, недоступная многим другим общинам, — длинные четырехгранные гвозди, кованные из железа. Дальний конец прохода завалили обломками плетней, коновязными бревнами и еще лишь боги знают каким хламом, приволоченным откуда ни попадя. А прежде чем завалить, согнали в получающуюся закуту едва ли не полета свиней с ближних и неближних дворов. Пожалеть свое (а тем более чужое) никому из родовичей и в голову не пришло. Чего скаредничать-то? Выйдет общинный верх — все покроется мордовскою вирой. А коли одолеет мокша, так не оставлять же ей!..
Сразу дала себя знать ненадежность меховой перепоны — ошалевшие свиньи едва не сорвали ее в первый же миг, даже звериный дух не очень-то их отпугивал. Пришлось отрядить двоих мужиков, чтоб снаружи колотили обухами да рукоятями топорищ свинские бока, бугрящие туго натянутую медвежью полость, и морды, норовящие высунуться из-под нее. От этих ударов свиньи совсем взбесились.
Еще несколько мужиков охапками бросали на дальний завал сухую траву (для этого дела пошла чья-то теплая кровля), а рядом уже маялся в нетерпении старик с чадным смоляным факелом.
А полтора десятка общинных лучников корчились на тыновом настиле по обе стороны от ворот, готовые разом вскочить и ударить стрелами через верх частокола. Это расстарался Яромир, без пояснений догадавшийся о Мечниковой затее. Умница он, Яромир-то. Одно слово — голова.
Слыша людские вопли и отчаянный визг свиней, приступившие к воротам мордвины застучали топорами куда как прытче. Вообразили небось, будто в граде спешно забивают скотину — чтоб, значит, хоть живьем ворогу не досталась.
С тягучим скрипом воротина просела внутрь и вдруг рухнула грудой толстых тесаных брусьев.
Мордва ворвалась в град.
Лишь двое или трое мокшан попытались сразу взобраться на тыновой настил — их встретили остриями рогатин. Остальные гурьбой кинулись в градскую глубь, норовя как можно скорее обезопасить себя от засевших на частоколе. Передние было сдержали прыть, увидев непонятную занавесь поперек улицы, но задние, мучимые сознанием беззащитности своих голов и спин, все напирали и напирали…
Видя, что мордва плотно запрудила собою тесный проход, Кудеслав, устроившийся на кровле одного из сараев, проорал старику факельщику:
— Жги!!!
Завал мгновенно полыхнул огромным костром. Давящиеся в тесноте свиньи шарахнулись прочь от жгучего пламени, меховая препона вздулась и брызнула клочьями…
Двое родовичей, стоявших возле нее, даже не успели понять, что происходит. А хоть бы и успели — деться-то им было некуда! Свиньи сшибли их с ног, и на оторопелых мокшан вдоль прохода ударило визжащее месиво бурой щетины, налитых дурной кровью глаз, ощеренных клыков…
Повадкой, ростом да силой общинные свиньи мало отличались от своих диких сородичей. Сбивая, топча, вспарывая клыками, промчались они по мордовским удальцам, из которых успели выскочить за проломленные ворота да спастись лишь десятка полтора бывших позади всех.
Одновременно с Кудеславовым выкриком зычно взревел Яромир, и общинные лучники выпрямились, вскидывая оружие. Цепь мордовских стрелков к этому мигу сломалась — творящееся в проломленных воротах и за ними не могло не привлечь вниманья мокшан-дальнострелыциков. Когда же мордвины вспомнили про необходимость следить за вершиною частокола, исправлять оплошку было уже поздно: за краткий миг каждый из вятичей успел выпустить две, а то и три стрелы.
Большего и не потребовалось.
Мечник пробежал по кровле сарая и вспрыгнул с нее на заходивший ходуном настил частокола. Привалившись грудью к заостренным концам тыновых бревен, он видел гибель вражьих лучников; видел, как разбегались по поляне спасшиеся из града мокшане и как старый мордвин, размахивая копьем, пытался остановить и собрать своих воинов… Двое-трое бегущих уже запнулись возле него, но тут в затылок старца вонзилась стрела, прилетевшая не с тына — из лесу.
Длинная стрела, крашенная в цвет засохшей крови.
Белоконь!
А от дальней опушки волчьей облавой шла редкая цепь оружных мужиков, среди которых ростом, статью и вскинутым над головою огромным кузнечным молотом выделялся Званов наперсник и подручный Ковадло.
Уцелевшая мордва шарахнулась от слобожан да от леса назад, на открытое, и настал черед градских лучников покуражиться так, как совсем недавно куражились над ними мокшане.
Не пришлось в тот день заспавшемуся в ножнах урманскому клинку отведать ворожьей плоти. Конечно, захоти Мечник поиграть железом, мог бы еще и успеть; но добивать бегущих не тянуло — поди, и без него сделается.
Гораздо больше заботило Кудеслава то, о чем покуда никто, кроме него, и не вспоминал: как бы малой кровью повыдостать мокшанских кукушек, наверняка в немалом числе засевших против других сторон градского тына?
* * *
Шли берегом. У общины не осталось больших челнов, и трем десяткам воинов вятского племени было бы просто не на чем добраться до вражьего града привычным речным путем. Разве что вплавь, саженками, но ведь это просто глупая глупость…
Отправились затемно, вскоре после полуночи, едва успев счесть своих и вражьих упокойников.
Своих нашли семерых (это ежели без Кудлая да его сотоварищей, которые, скорее всего, уцелели — просто попрятались, не имея смелости глянуть в глаза родовичам). Раненых оказалось гораздо больше, однако почти все ранения были легкими; многие из тех, кого попятнали вражьи стрелы, шагали теперь в поход к мордовскому граду — шагали без жалоб и от других, здоровых, не отставали.
А вот вражьих тел много осталось возле порубленной воротины да на поляне. Мужики, стаскивавшие мертвых мокшан в единое место, сперва прислали сказать, что тех нашлось тридцать, потом — сорок; когда же число это выросло до шести десятков, Яромир решил, что первые сведения ближе всего к правде. «А то вы, чего доброго, насчитаете вдвое больше, чем в мордовском граде всех жителей. Рады, что мне недосуг проверить?!» — сказал он. Раненых врагов якобы не нашлось вовсе. Те же мужики клялись чем попало — матерями, детьми, богами, матерями богов а детьми своих матерей, — что сбежавшая мордва всех раненых утащила с собой. Клятвы были до того искренними, что Кудеслав немедленно заподозрил клянущихся во вранье. Однако делиться своими подозреньями с Яромиром Мечник не стал: во-первых, уже ничего не исправишь, во-вторых, мокшане при подобном положении дел с вятичскими ранеными обошлись бы точно так же, а в-третьих, старейшина наверняка и сам про все догадался.
К мордовскому граду Яромир не пошел — слишком много забот было у него в собственной общине, чтобы еще и по чужим шастать. Поставил над уходящими Кулеслава да Велимира, приказал им долго с мокшей не возиться и быть обратно не позже чем через три дня (с удачей или без нее — это уж как повезет). А потом он узнал, что с уходящими собирается Белоконь, и вовсе позабыл о них думать: волхв небось порадеет о походе не плоше старейшины.
Кудеслав опасался засад. Хоронившихся вокруг градской поляны мордовских лучников пришлось-таки долгонько выковыривать из лесу (малой-то кровью вятичам отделаться удалось, а вот сил да времени было убито преизрядно). Если мордовские засадщики проявили такое упорство возле чужого града, то что же они способны учинить на пути к своему?!
Однако покуда все было спокойно. Вятские воины шли по чаще-кормилице полночи и все утро (собственно, шли не все: Белоконь и Велимир ехали верхами, причем на Велимирова коня Мечник еще и вьюк какой-то пристроил). Перед полуднем останавливались на краткий отдых; вновь тронулись в путь… И никаких мордовских засад.
Лисовин посмеивался: «Экого страху мы на них напустили! Бегут небось без оглядки — от каждого куста да от собственной тени шарахаются!» За ним то же повторяли другие. А Белоконь бурчал: «Самохвалы! Ниже носы задирайте: ветер-то встречный, как бы через нос остатки ума из пустых ваших голов не повыдувал!»
Кудеславу же было муторно. Ему не давали покоя черные мысли, будто мордва (которая теперь тоже оскудела воинами и две большие засады попросту не осилит) бросила сухопутную тропу без охороны потому, что ожидает для себя бедствий с реки. И ежели эта Кудеславова догадка верна, то, стало быть, мокшанам неизвестна судьба вятских челнов. А если судьба челнов им неведома, то и отбили эти самые челны не мокшане. Очень уж ладно выходит: на торг мимо мордовского града вятичских лодей проплыло куда меньше обычного (только изверги мимо него проплыли), вот и решили недобитые, бегущие восвояси мордвины учинить засаду где-либо на берегу. Потому как вятичи и впрямь отправились бы в этот вот нынешний поход речным путем — будь у них на чем плыть.
Или все не так?
Ведь наверняка же приступавшие к Вяткову граду мокшане видели, что ни на берегу, ни возле причала больших челнов нет. Может, напастьники вообразили, будто еще до их появления вороги отплыли разорять гнездо мордовского рода? (Сама-то мокша шла в свой набег на вятичей берегом — это куда быстрее, чем выгребать противу течения полноводной весенней Истры; так что вполне могла разминуться со сплавляющимися по реке челнами). Вообразили, значит, такое и сломя голову помчались на подмогу своей общине…
Но тогда вновь выходит, что мордве неведома злая судьба вятичских челнов!
Чем дольше Кудеслав ломал надо всем этим голову, тем муторнее ему делалось. Выходит, правда то, что он боялся произнести вслух во время недавнего разговора с Яромиром? Выходит, на челны напали слобожане? Может быть, с извергами; может быть, с нездешними мордвинами; может быть, и не без дружинников Волка — Кудеслав же не видел лучников, засевших на обрывистом берегу! Потому лодьи извергов ушли прежде общинных челнов; и потому Зван ни единого человека не дал в охрану общинного товара: не хотел своих подводить под опасность, да и для другого они были ему нужны, свои-то, — чай, в слободе мужиков-воинов не густо… И теперь благодаря содеянной подлости да глупой глупости пащенка Кудлая заваривалась-таки нешуточная свара с мордвой (та самая, которой припугивали Яромира Волк да Толстой); и если свара эта получится долгой, то оскуделый на воинов род вынужден будет звать на подмогу Волка, а там и под руку его родителя становиться… И слобода с извергами получат-таки защиту.
От иноязыких соседей.
От общины.
На костях своих же сородичей… Пускай Чернобаю, Слепше да Ждану Старому они уже вроде и не сородичи, но кровь-то своя!
Кровь…
Своя кровь…
Пролита своими же…
Значит, Ковадло и десяток слобожан, отправившихся в этот поход, такие же враги, как и… Нет, не такие же. Они во сто крат хуже мордвы, потому что пролили кровь сородичей.
Если бы еще нынешним вечером Кудеслава вздумали уверять, что он будет желать мордовской засады как величайшего счастья, Мечник бы просто-напросто отмахнулся от умалишенного прорицателя (отмахнулся — это в лучшем для прорицателя случае). А теперь он действительно мечтал напороться на засаду мокшанских воинов — за последнее время она бы стала единственным (хотя и слабым) опровержением страшных догадок.
Только Мечниковым надеждам не судилось исполниться.
Хорсов лик ощутимо клонился к закату; до мордовского града уже было рукой подать (пешком получилось вроде бы даже быстрее, чем по реке, — впрочем, редко кому случалось этак вот торопиться при пешей ходьбе через лес).
Да, близился конец переходу, а вокруг по-прежнему не было ни слуху о мокше, ни духу мокшанского.
Кудеславу надоело в одиночку расхлебывать подозрения да мрачные мысли. Он решил догнать Белоконя.
С того мгновения, когда волхв появился на градской поляне среди умирающих и убивающих людей, он и Кудеслав обменялись лишь парой десятков слов — и то уже в походе, во время короткой дневки. Белоконь рассказал о Векше: здорова, мол, благополучна, только очень тоскует (по Мечнику, стало быть). Кудеслав поведал о нападении да об утрате челнов. Поведал коротко, скупо, потому что, едва успев заговорить, сообразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Яромир будто слушал Кудеславовы мысли.
— А слободские-то! — злобно сказал он вдруг. — Вновь Зван не прислал ни единого человека! Им-то что, до них через хлябь болотную не добраться… Неужто же нельзя было хоть несколько мужиков снарядить на помощь?! Похоже, и впрямь они с извергами желают нашей погибели. Свиньи…
Кудеслав вдруг дернулся, словно его палкой огрели, и всем телом повернулся к старейшине:
— Что ты сказал?!
Велимир недоуменно пожал плечами:
— Похоже, говорю, будто они и впрямь… Мечник нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:
— Нет, не это. Последнее слово ты какое сказал?
— Ну, свиньи…
— Так! — Кудеслав вдруг пронзительно свистнул, и все бывшие поблизости обернулись к нему. А он выкрикнул неожиданно весело: — Мужики! Мне десять человек надобно, да таких, чтоб все мною сказанное бегом и безо всяких вопросов! Ну, кто?
— Да что ты задумал? — торопливо спросил Яромир.
Мечник оскалился:
— Слышь, ты потом что хочешь со мною твори, хоть поедом съешь за самочинство, а пока об одном прошу: не мешай.
И спрыгнул с настила.
Все-таки крепко верили в него сородичи, или просто больше им уже не во что было верить. Недостатка в усердных помощниках не случилось (пятерых даже пришлось отослать обратно, чтобы тын вовсе не обезлюдел).
Задуманное Кудеславом сделалось ладно и споро, лишь на одном из ближних дворов бабы крепко обварили кипятком кого-то из Мечниковых пособников: вообразили небось, что это уже мордва ворвалась да грабит.
На двадцать шагов — от ворот до первого разветвления — градская улица представляла собою узкий проход меж глухими крепкими стенами общинных сараев, рубленных впритык к частоколу.
Шагах в восьми-десяти от воротины Кудеславовы мужики распялили поперек улицы облезлую медвежью шкуру, туго натянув ее и намертво приколотив к бревенчатым стенам. Все нужное легко отыскалось тут же, в хранилищах родового достояния: и сама шкура, и ценность, недоступная многим другим общинам, — длинные четырехгранные гвозди, кованные из железа. Дальний конец прохода завалили обломками плетней, коновязными бревнами и еще лишь боги знают каким хламом, приволоченным откуда ни попадя. А прежде чем завалить, согнали в получающуюся закуту едва ли не полета свиней с ближних и неближних дворов. Пожалеть свое (а тем более чужое) никому из родовичей и в голову не пришло. Чего скаредничать-то? Выйдет общинный верх — все покроется мордовскою вирой. А коли одолеет мокша, так не оставлять же ей!..
Сразу дала себя знать ненадежность меховой перепоны — ошалевшие свиньи едва не сорвали ее в первый же миг, даже звериный дух не очень-то их отпугивал. Пришлось отрядить двоих мужиков, чтоб снаружи колотили обухами да рукоятями топорищ свинские бока, бугрящие туго натянутую медвежью полость, и морды, норовящие высунуться из-под нее. От этих ударов свиньи совсем взбесились.
Еще несколько мужиков охапками бросали на дальний завал сухую траву (для этого дела пошла чья-то теплая кровля), а рядом уже маялся в нетерпении старик с чадным смоляным факелом.
А полтора десятка общинных лучников корчились на тыновом настиле по обе стороны от ворот, готовые разом вскочить и ударить стрелами через верх частокола. Это расстарался Яромир, без пояснений догадавшийся о Мечниковой затее. Умница он, Яромир-то. Одно слово — голова.
Слыша людские вопли и отчаянный визг свиней, приступившие к воротам мордвины застучали топорами куда как прытче. Вообразили небось, будто в граде спешно забивают скотину — чтоб, значит, хоть живьем ворогу не досталась.
С тягучим скрипом воротина просела внутрь и вдруг рухнула грудой толстых тесаных брусьев.
Мордва ворвалась в град.
Лишь двое или трое мокшан попытались сразу взобраться на тыновой настил — их встретили остриями рогатин. Остальные гурьбой кинулись в градскую глубь, норовя как можно скорее обезопасить себя от засевших на частоколе. Передние было сдержали прыть, увидев непонятную занавесь поперек улицы, но задние, мучимые сознанием беззащитности своих голов и спин, все напирали и напирали…
Видя, что мордва плотно запрудила собою тесный проход, Кудеслав, устроившийся на кровле одного из сараев, проорал старику факельщику:
— Жги!!!
Завал мгновенно полыхнул огромным костром. Давящиеся в тесноте свиньи шарахнулись прочь от жгучего пламени, меховая препона вздулась и брызнула клочьями…
Двое родовичей, стоявших возле нее, даже не успели понять, что происходит. А хоть бы и успели — деться-то им было некуда! Свиньи сшибли их с ног, и на оторопелых мокшан вдоль прохода ударило визжащее месиво бурой щетины, налитых дурной кровью глаз, ощеренных клыков…
Повадкой, ростом да силой общинные свиньи мало отличались от своих диких сородичей. Сбивая, топча, вспарывая клыками, промчались они по мордовским удальцам, из которых успели выскочить за проломленные ворота да спастись лишь десятка полтора бывших позади всех.
Одновременно с Кудеславовым выкриком зычно взревел Яромир, и общинные лучники выпрямились, вскидывая оружие. Цепь мордовских стрелков к этому мигу сломалась — творящееся в проломленных воротах и за ними не могло не привлечь вниманья мокшан-дальнострелыциков. Когда же мордвины вспомнили про необходимость следить за вершиною частокола, исправлять оплошку было уже поздно: за краткий миг каждый из вятичей успел выпустить две, а то и три стрелы.
Большего и не потребовалось.
Мечник пробежал по кровле сарая и вспрыгнул с нее на заходивший ходуном настил частокола. Привалившись грудью к заостренным концам тыновых бревен, он видел гибель вражьих лучников; видел, как разбегались по поляне спасшиеся из града мокшане и как старый мордвин, размахивая копьем, пытался остановить и собрать своих воинов… Двое-трое бегущих уже запнулись возле него, но тут в затылок старца вонзилась стрела, прилетевшая не с тына — из лесу.
Длинная стрела, крашенная в цвет засохшей крови.
Белоконь!
А от дальней опушки волчьей облавой шла редкая цепь оружных мужиков, среди которых ростом, статью и вскинутым над головою огромным кузнечным молотом выделялся Званов наперсник и подручный Ковадло.
Уцелевшая мордва шарахнулась от слобожан да от леса назад, на открытое, и настал черед градских лучников покуражиться так, как совсем недавно куражились над ними мокшане.
Не пришлось в тот день заспавшемуся в ножнах урманскому клинку отведать ворожьей плоти. Конечно, захоти Мечник поиграть железом, мог бы еще и успеть; но добивать бегущих не тянуло — поди, и без него сделается.
Гораздо больше заботило Кудеслава то, о чем покуда никто, кроме него, и не вспоминал: как бы малой кровью повыдостать мокшанских кукушек, наверняка в немалом числе засевших против других сторон градского тына?
* * *
Шли берегом. У общины не осталось больших челнов, и трем десяткам воинов вятского племени было бы просто не на чем добраться до вражьего града привычным речным путем. Разве что вплавь, саженками, но ведь это просто глупая глупость…
Отправились затемно, вскоре после полуночи, едва успев счесть своих и вражьих упокойников.
Своих нашли семерых (это ежели без Кудлая да его сотоварищей, которые, скорее всего, уцелели — просто попрятались, не имея смелости глянуть в глаза родовичам). Раненых оказалось гораздо больше, однако почти все ранения были легкими; многие из тех, кого попятнали вражьи стрелы, шагали теперь в поход к мордовскому граду — шагали без жалоб и от других, здоровых, не отставали.
А вот вражьих тел много осталось возле порубленной воротины да на поляне. Мужики, стаскивавшие мертвых мокшан в единое место, сперва прислали сказать, что тех нашлось тридцать, потом — сорок; когда же число это выросло до шести десятков, Яромир решил, что первые сведения ближе всего к правде. «А то вы, чего доброго, насчитаете вдвое больше, чем в мордовском граде всех жителей. Рады, что мне недосуг проверить?!» — сказал он. Раненых врагов якобы не нашлось вовсе. Те же мужики клялись чем попало — матерями, детьми, богами, матерями богов а детьми своих матерей, — что сбежавшая мордва всех раненых утащила с собой. Клятвы были до того искренними, что Кудеслав немедленно заподозрил клянущихся во вранье. Однако делиться своими подозреньями с Яромиром Мечник не стал: во-первых, уже ничего не исправишь, во-вторых, мокшане при подобном положении дел с вятичскими ранеными обошлись бы точно так же, а в-третьих, старейшина наверняка и сам про все догадался.
К мордовскому граду Яромир не пошел — слишком много забот было у него в собственной общине, чтобы еще и по чужим шастать. Поставил над уходящими Кулеслава да Велимира, приказал им долго с мокшей не возиться и быть обратно не позже чем через три дня (с удачей или без нее — это уж как повезет). А потом он узнал, что с уходящими собирается Белоконь, и вовсе позабыл о них думать: волхв небось порадеет о походе не плоше старейшины.
Кудеслав опасался засад. Хоронившихся вокруг градской поляны мордовских лучников пришлось-таки долгонько выковыривать из лесу (малой-то кровью вятичам отделаться удалось, а вот сил да времени было убито преизрядно). Если мордовские засадщики проявили такое упорство возле чужого града, то что же они способны учинить на пути к своему?!
Однако покуда все было спокойно. Вятские воины шли по чаще-кормилице полночи и все утро (собственно, шли не все: Белоконь и Велимир ехали верхами, причем на Велимирова коня Мечник еще и вьюк какой-то пристроил). Перед полуднем останавливались на краткий отдых; вновь тронулись в путь… И никаких мордовских засад.
Лисовин посмеивался: «Экого страху мы на них напустили! Бегут небось без оглядки — от каждого куста да от собственной тени шарахаются!» За ним то же повторяли другие. А Белоконь бурчал: «Самохвалы! Ниже носы задирайте: ветер-то встречный, как бы через нос остатки ума из пустых ваших голов не повыдувал!»
Кудеславу же было муторно. Ему не давали покоя черные мысли, будто мордва (которая теперь тоже оскудела воинами и две большие засады попросту не осилит) бросила сухопутную тропу без охороны потому, что ожидает для себя бедствий с реки. И ежели эта Кудеславова догадка верна, то, стало быть, мокшанам неизвестна судьба вятских челнов. А если судьба челнов им неведома, то и отбили эти самые челны не мокшане. Очень уж ладно выходит: на торг мимо мордовского града вятичских лодей проплыло куда меньше обычного (только изверги мимо него проплыли), вот и решили недобитые, бегущие восвояси мордвины учинить засаду где-либо на берегу. Потому как вятичи и впрямь отправились бы в этот вот нынешний поход речным путем — будь у них на чем плыть.
Или все не так?
Ведь наверняка же приступавшие к Вяткову граду мокшане видели, что ни на берегу, ни возле причала больших челнов нет. Может, напастьники вообразили, будто еще до их появления вороги отплыли разорять гнездо мордовского рода? (Сама-то мокша шла в свой набег на вятичей берегом — это куда быстрее, чем выгребать противу течения полноводной весенней Истры; так что вполне могла разминуться со сплавляющимися по реке челнами). Вообразили, значит, такое и сломя голову помчались на подмогу своей общине…
Но тогда вновь выходит, что мордве неведома злая судьба вятичских челнов!
Чем дольше Кудеслав ломал надо всем этим голову, тем муторнее ему делалось. Выходит, правда то, что он боялся произнести вслух во время недавнего разговора с Яромиром? Выходит, на челны напали слобожане? Может быть, с извергами; может быть, с нездешними мордвинами; может быть, и не без дружинников Волка — Кудеслав же не видел лучников, засевших на обрывистом берегу! Потому лодьи извергов ушли прежде общинных челнов; и потому Зван ни единого человека не дал в охрану общинного товара: не хотел своих подводить под опасность, да и для другого они были ему нужны, свои-то, — чай, в слободе мужиков-воинов не густо… И теперь благодаря содеянной подлости да глупой глупости пащенка Кудлая заваривалась-таки нешуточная свара с мордвой (та самая, которой припугивали Яромира Волк да Толстой); и если свара эта получится долгой, то оскуделый на воинов род вынужден будет звать на подмогу Волка, а там и под руку его родителя становиться… И слобода с извергами получат-таки защиту.
От иноязыких соседей.
От общины.
На костях своих же сородичей… Пускай Чернобаю, Слепше да Ждану Старому они уже вроде и не сородичи, но кровь-то своя!
Кровь…
Своя кровь…
Пролита своими же…
Значит, Ковадло и десяток слобожан, отправившихся в этот поход, такие же враги, как и… Нет, не такие же. Они во сто крат хуже мордвы, потому что пролили кровь сородичей.
Если бы еще нынешним вечером Кудеслава вздумали уверять, что он будет желать мордовской засады как величайшего счастья, Мечник бы просто-напросто отмахнулся от умалишенного прорицателя (отмахнулся — это в лучшем для прорицателя случае). А теперь он действительно мечтал напороться на засаду мокшанских воинов — за последнее время она бы стала единственным (хотя и слабым) опровержением страшных догадок.
Только Мечниковым надеждам не судилось исполниться.
Хорсов лик ощутимо клонился к закату; до мордовского града уже было рукой подать (пешком получилось вроде бы даже быстрее, чем по реке, — впрочем, редко кому случалось этак вот торопиться при пешей ходьбе через лес).
Да, близился конец переходу, а вокруг по-прежнему не было ни слуху о мокше, ни духу мокшанского.
Кудеславу надоело в одиночку расхлебывать подозрения да мрачные мысли. Он решил догнать Белоконя.
С того мгновения, когда волхв появился на градской поляне среди умирающих и убивающих людей, он и Кудеслав обменялись лишь парой десятков слов — и то уже в походе, во время короткой дневки. Белоконь рассказал о Векше: здорова, мол, благополучна, только очень тоскует (по Мечнику, стало быть). Кудеслав поведал о нападении да об утрате челнов. Поведал коротко, скупо, потому что, едва успев заговорить, сообразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53