В руках рогатина — коротковатая, однако же по всему видать, что очень увесистая. И ни пластинки железа на нем, ни кожаного панциря — ничего, что выдавало бы воина. Но судя по повадке, человек этот ловок да опытен в нынешнем своем дозорном занятии.
Правда, сам Кудеслав, случись ему дозорничать в таком вот месте, первый бы раз обошел холм по верху, озирая дальние окрестности, а второй — вокруг подошвы, прислушиваясь: над самой водой (хоть старичной, хоть болотной) звуки разносятся гораздо дальше и четче, нежели верховым ветром.
Нет, боги ведают чей охоронник спускаться к подошве холма не стал и на самую вершину тоже не поднялся. Не дойдя до нее (до вершины то есть) с десяток шагов, он как-то странно шагнул — словно бы не вверх по склону, а прямо перед собой — и пропал.
Что за притча?!
И зарево-то, сияние костровое, высвечивает вершину холма так, будто в глубокой яме горит… А сама вершина не то надгрызенной видится, не то…
Точно! Двугорбая она, вершина-то! Даже нет, не двух — трехгорбая.
На плоской холмяной макушке впрямь пучились три округлых бугра не бугра, куста не куста (сквозь кусты огонь бы просвечивал)… Вроде как груды валежника, с внешних сторон прикрытые дерном… Кровли землянок? Наверняка!
Сторож, стало быть, исчез между ними; между ними же и костерок…
А ведь туговато пришлось неведомым людям — целую-то зиму перебиваться в земляночной сырости! А нынче, того и гляди, вовсе подтопит. Оно, конечно, грива, да еще холм на ней… Вроде и высоко, а все же места тут волглые, водянистые.
Тронув Ковадлово плечо, Мечник указал на скат одной из землянок. Кователь мотнул головой: опасно, мол, ну да ладно, воля твоя…
Может, и впрямь он да прочие слобожане со здешними не заодно? Может. Но чрезмерная доверчивость так и выпрашивает себе нож в беззащитную спину.
И то ведь сказать: заметил колотун дозорного или знал, что он там? А тогда для чего показал? Чтобы до поры честным прикинуться? Эх, кабы старик мордвин ясней говорил!
Ан и со стариком не просто: вряд ли настолько уж плохо он владеет вятичской речью, чтоб не суметь, к примеру, молот описать попонятнее, а то и просто единым словом назвать. Нет же… «Сильная дубинка…» «Железом набалдашена…» Боится старик. И человека этого боится, и дубинки этой, а оттого не желает назвать их по взаправдашним именам. Накликать на себя опасается. Что ж, ковательский молот — орудие ведовское, страшное…
Вскочив да взбежав по склону, Кудеслав и Званов подручный приникли к выложенной дерном стороне ближней земляночной кровли. Переждали миг-другой; потом, не расслышав никакого переполоха либо малой тревоги, выглянули с разных сторон.
Единственного, самого первого взгляда хватило Мечнику, чтобы понять, отчего ворожий охоронщик не спускался к подошве холма и зачем ворогам понадобился огонь.
Костерок (маленький, но ухоженный, а уж пищи для него запасено — и десятикратно большему хватило бы на всю ночь) горел точнехонько в центре выложенного из камней Хорсова знака. И означало это, что слабенький, зажженный людьми огонек есть как бы частица животворящего пламени могучего солнцеликого бога, пламени, извечно побеждающего темень и темных.
Так-то.
Боятся, значит.
Едва ли не с прошлого лета живя близ старицы, доподлинно зная, что рассказываемая о ней жуть выдумана из чьей-то головы ради их же безопасности, — боятся!
Будто ребяты малые, свято верящие собственной небылице о том, что остатки меда из гостевой мисы подлизал Домовой!
А охоронщиков оказалось двое. Они молчком сидели возле костра и глядели в огонь. Время от времени сидящий лицом к Кудеславу кряжистый мужик лет сорока (не тот, что давеча обходил холм, — другой) наклонялся вперед, поправляя да подкармливая огонь. Тогда становилось видней видного, что несколько дней назад — может статься, при нападении на челны — выпало ему близко спознаться с чьим-то кулаком, а то и с обухом топора. Вся левая половина этой и без того не блещущей красотою рожи превратилась в огромный вздутый черный кровоподтек…
Вся левая половина…
Рожи…
Кровоподтек…
Вот оно!
Вот оно, пришедшее незадолго перед минулым полуднем ощущение крохотного ускользистого пенька-занозы: изловчись только, подцепи, сумей потянуть, и…
Тогда ощущение это спугнули Векшин обморок и потеря меча. А теперь…
Теперь удалось-таки подковырнуть, уцепиться, потащить на себя.
Лицо. Виданное прошедшей ночью лицо Кудлая, обезображенное огромнейшим синяком. Синяком, которым, по Яромировым же словам, наградил пакостного щенка сам Яромир. Синяком не менее чем двухдневной давности.
Все оказалось простого проще. Действительно, выискивая виновника бед общины, следовало сперва уразуметь, кому от тех бед выйдет наибольшая польза. Только нужно было еще держать в голове, что пользой одного может оказаться вред для другого. Нужно было обо всем догадаться еще прошлой ночью, в граде, стоя над ямой с упокойником-подменышем…
«Уж ты прости мне, Ковадло, за недогадливость, за злобу мою недавнюю! Впрочем… Может, покуда рано прощенья просить: есть же еще и дубинка с набалдашенным на нее железом»…
Да, удалось-таки подковырнуть занозинку, уцепить, потянуть. Только потянулось за нею на свет Хорсов такое, что любому, даже бывалому во всяческих былях мужику-воину, впору обеспамятовать…
А Ковадле вовсе невдомек, что вдруг содеялось с Мечником. Будто омертвел бывалый во всяческих былях воин, будто бы вот-вот обеспамятует. Даже при этаком свете видать, как побелел; шею вытянул (не ровен час заметят!); дышит, будто сом на березе; пальцы чуть ли не по самые костяшки умудрился вогнать в земляночную кровлю…
Лишь после того, как перепуганный кователь третий раз пихнул его кулаком в панцирный бок, Кудеслав наконец вспомнил, где он нынче, для чего и зачем. Переведя дух, он еще раз взглянул на охоронников, на землянки…
Да, все было действительно именно так, как показалось еще оттуда, от подножья холма. Дерном выложены лишь те скаты земляночных кровель, которые смотрят наружу, — это чтоб сторонний наблюдатель, мельком глянув на холм, не углядел бы примет людского жилья.
А сторожа, сидящая у костра, видит вокруг себя кровли из прочных жердей да наваленного на них хвойного лапника — для теплоты, значит; вроде как травяные и камышовые кровли многих градских изб. И еще видит она, сторожа, узкие зевы земляночных входов, похожих на звериные норы, и из нор этих доносится приглушенный пологами разноголосый сладостный храп (это хорошо, что доносится, — поди, конопатит охоронничьи уши).
Да, зевы узки: одному лезть, без спешки — и то употеть. А лапник сухой, давний. Вот и ладно.
Мечник обернулся к Ковадлу, мотнул бородой — все, мол, уходим.
Ушли.
Хвала богам — незаметно ушли.
Но не далеко.
Соскользнули с холма, вновь укрылись все под той же елью, и Кудеслав, отворотившись от склона и прикрыв рот ладонями, прокричал филином дважды, потом единожды, потом опять дважды — в общем, как было условлено.
На холме возле костра завозились, ругнулись невнятно (только и понять было, что ругнулись, а как, на каком языке даже — леший разберет); потом хриплый насмешливый голос пробасил невнятно:
— Эко тя пробирает! Пугатькала — и того упужался, ажио порты взмокрели…
Снова неразборчивое бормотание — видать, «упужавшийся» пробует оправдаться. Интересно, что за люди такие? Вроде и похожего языка, а все же не от Вятка… Или неближние… Ладно, пес с ними. Об этом еще гадать, что ли? Главное, обоих можно будет спрашивать по-вятичски и вятичским ухом понимать их ответы. Обоих. Но тот, который старше, должен бы больше знать.
Не дожидаясь, покуда соберутся все, Кудеслав притянул вплотную к себе Ковадла и появившегося в числе самых первых Белоконя. Притянул и зашептал:
— Нужно от охоронников избавиться. Староватого, что с битой мордой, я сам заберу, живьем. А ты, кователь, второго порешить сможешь? Чтоб и не пискнул?
Званов наперсник в ответ кивнул и тут же тихонько ойкнул: ударился виском о закраину Мечникова шлема.
Мечник собрался было вразумлять его, как да что делать с охоронником, но Ковадло прошипел ему в ухо:
— Как ты на пожилого-то кинешься, я своему камень в голову брошу. Ладно получится?
— Ладно. Только гляди у меня! Ежели что…
Кователь лишь плечами пожал.
— Может, я вместо него? — предложил Белоконь, но Кудеслав стиснул пальцами волхвово плечо:
— Нет уж. Тебе и тут дело: вели мужикам охватить холм облавой, и как засветится наверху, бейте тех, которые станут выбегать. Понял? Только озаботься, чтоб еще хоть одного бы живьем…
— Что засветится? — спросил волхв.
— Увидишь, — нетерпеливо ответствовал Мечник. — Ну все. Пошли, кователь! И гляди, гляди у меня!
Снова вершина холма, снова приглушенный храп из черных земляночных нор и отсветы Хорсова оберегательного огня, мечущиеся по сумрачным лицам стражей.
Не дремлют стражи. Позевывают в кулаки, то и дело принимаются злобно тереть глаза, однако же не поддаются сонливости. И оружье у каждого наготове, под правой рукой: у одного рогатина, у другого короткое копье-дрот — это как раз у пожилого. С понятием мужик. Коли внезапно набросятся, да еще не издали, таким копьецом куда ловчей отбиваться, чем топором или той же рогатиной.
Ничего, небось не успеет.
Мечник кивнул кователю, и они беплотными тенями с двух сторон обогнули кровлю землянки.
В тот же миг Кудеслав забыл обо всем, кроме сидящего к нему боком пожилого охоронника.
Ноги властно и зло отшвырнули от себя землю, распластав бронное Мечниково тело в длинном прыжке; правая ладонь с лету накрыла губы и нос намеченной жертвы, не давая ей ни вздохнуть, ни крикнуть; пальцы левой руки впились в толстый волосатый затылок…
В следующее мгновение, уже услыхав, как негромко и сухо хрустнула голова второго стража под Ковадловым камнем, Мечник дернул головой, метя налобником шлема в макушку схваченного человека. Тот обмяк, запрокинулся навзничь, валя на себя не торопящегося ослаблять хватку напастьника.
Несколько мгновений Кудеслав и Званов наперсник выжидали.
Но все вроде бы прошло удачно и тихо. Землянки сочились все тем же безмятежным храпом.
Хвала богам, Навьим да Радуницам — удалось.
Мечник подманил Ковадла и велел ему тащить оглоушенного стража вниз, где свои родовичи и Белоконь. А сам, даже не удосужившись глянуть, выполняется ли этот его приказ, подошел к Хорсову очагу и навалил на низкий, но сытый да крепенький огонек едва ли не треть запасенного охороною хвороста.
Потом обхватил убитого младшего сторожа, подтащил ко входу в ближайшую из землянок и заткнул этот самый вход мертвым телом. Непрочной, конечно, получилась эта препона, однако же первому, кто полезет наружу, придется с ней повозиться.
Если же наружу будут не лезть, а ломиться, отпихивая друг друга…
А ведь будут!
Кудеслав вернулся к костру. Огонь креп и дичал; пламя жадно вгрызалось в обильную негаданную поживу.
Попросив прощенья у Хорса (чьи бы там руки ни выкладывали божеский знак, огонь все-таки посвящен Светодарителю), Мечник вынул из очага несколько пылающих головней и принялся совать их в кровли землянок.
Ох и быстро же занялась сухая хвоя! С ревом, треском, с яростным подвыванием… В считанные мгновения на месте земляночных кровель взвились три вервием завивающихся столба неистового синеватого пламени. Шевелящийся круг ярого света дотянулся почти до самого берега старицы. В древесных кронах загомонили просыпающиеся птицы. А ведь пламя лишь разгоралось…
Кудеслав поспешно спускался туда, где меж общинников, охвативших холм редкой прерывистой цепью, высилась белоснежная фигура опирающегося на посох волхва. Хотя нет, не была она белоснежной, фигура эта: полыхающее вражье жилье оплескивало ее то желтым, то оранжевым, то кроваво-багряным трепетным заревом.
Мечник успел добраться до середины спуска, когда на вершине холма объявились первые люди. Собственно, «первые» — это неверно. Первые оказались и последними. Всего?то и сумели вырваться из-под оборотившихся огненными вихрями кровель пятеро или шестеро. А остальные…
Остальных не было видно, зато было их очень хорошо слышно — и Мечнику, и тем, кто стоял под холмом. Страшно, невыносимо, пронзительно выли люди, проснувшиеся в чадном огне.
Да, они были врагами общине; они убивали родовичей Кудеслава; они пытались лишить племя всего добытого ценою тяжких зимних трудов; по их вине сорвалось вешнее торговое плавание; по их же вине приступала к градскому тыну мордва…
Да, во время странствий с урманами Мечнику приходилось участвовать в похожих делах и слыхивать похожие вопли…
Все правильно.
Но…
Но…
Но…
К счастью, это продолжалось недолго. Из-под кровель-костров лился в земляночные норы тяжкий белесый дым — жгучий, удушливый, смертный. Вой и визг тех, кто живьем пекся в выедающем рты и глаза угаре, сменились хрипами, надрывным мучительным кашлем… А потом осталось слышимым лишь безумное ликование пламени.
Мечник, замерший было на ярко высвеченном, голом склоне холма, вершина которого по Мечниковой же воле превратилась в огромный погребальный костер, опамятовал, лишь когда мимо него прокатился вниз, к подножию, один из спасшихся… да нет, не спасся он, а лишь на пару мгновений пережил своих угоревших собратьев.
Стоявшие под холмом Кудеславовы родовичи, которые меньше слышали, а главное, не своими руками пожгли хоть и ворожих, а все-таки живых людей, опамятовали прежде самого Кудеслава.
Тренькнула тетива, другая; весело да коротко прогудели стрелы, и едва не сбивший Мечника с ног голый мужик, вскрикнув, ткнулся лицом в поросший редкотравьем песок.
И еще один похожий вскрик донесся откуда-то с другой стороны холма. А потом еще один. А потом — пронзительный вопль, обрубившийся коротким хряским ударом отточенного железа в живую плоть.
Услыхав за спиною стремительный налетающий топот, Кудеслав отпрыгнул, крутнулся на месте, хватаясь за рукоять меча. Но меча у него больше не было.
Мимо пронеслись двое — похоже, последние из спасшихся от огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53