Что вы думаете по этому поводу, уважаемый Каре?— Меня больше волнует финансовый застой, — бормочу я.— Что ж, Франк, — говорит через какое-то время Мод, отодвигая от себя пустую посуду. — Альбер боится кризиса, вы боитесь русских и китайцев, вообще у каждого свои страхи.— Нет, милая, я ничего не боюсь, — возражает толстяк. — Думаю, пока китайцы завладеют этим миром, я успею перебраться на тот свет… Римская империя рушилась целых два столетия. Наша агония продлится, по крайней мере, несколько десятилетий.— На вас плохо сказывается пребывание в Европе, — констатирует дама. И, обращаясь ко мне, поясняет: — Фрак — американец, который получил европейское воспитание.— В ее словах есть частица правды, — подтверждает гость. — Матери я обязан знанием итальянского и немецкого языков, а отцу — невозможностью использовать эти знания в Европе. Прошла уже целая вечность с тех пор, как я тут живу. Вообще я утратил американский оптимизм, не успев обрести его. Знаете ли вы, что у нас, за океаном, глупость называют оптимизмом?Он еще какое-то время распространялся в том же духе, поощряемый короткими репликами дамы, а я, глядя сквозь витрину на панораму торговой улицы, спрашивал себя: какова настоящая цель этой случайной встречи, если такая цель вообще существует?В диалоге между Мод и Франком за чашкой кофе некоторые реплики заставляют меня насторожиться.— Мы не нарушили ваших планов тем, что забрали вас к себе? — спрашивает Мод. — Возможно, вы хотели сесть где-то в другом месте?— Да. Или, собственно, нет. Я надеялся встретить тут одного знакомого, но он не пришел.— Очень плохо с его стороны, если он вам обещал.— Скорее это было полуобещание. Он очень занят. Люди, от которых мы зависим, всегда очень заняты.Дама не возражает. Она потеряла всякий интерес к разговору. Франк также. Поэтому приглашаем официантку, чтоб расплатиться. Как всегда, плачу я. Обыкновенная игра в джентльменство — не больше. Мод всегда возвращает мне деньги… «Накладные расходы за мой счет», — говорит она. По этому поводу я не возражаю. У меня нет никакого желания финансировать чужие операции. Не такой я богатый. Если будет возможность продолжать путешествие, деньги мне тоже будут необходимы.Да, если будет возможность. Если…
— Вы до сего времени не дали мне свой паспорт, — напомнила Мод.— Хорошо, возьмите, — говорю я, отдавая ей паспорт. — Но имейте в виду, что я остался без документов.Быстрый взгляд больших карих глаз и почти лирический вопрос:— Скажите, Альбер: неужели нам нельзя работать, доверяя друг другу немного больше?— Дорогая моя, доверие достигается не словами, а делами. Вы мне никогда ничего не говорите. Я и сейчас не знаю, куда это мы полетели, какой пожар будем тушить.Мы и правда летим. Летим в зеленом «мерседесе» автострадой.По дороге из ресторана в гостиницу Мод дважды забегала в телефонные кабины и разговаривала с неизвестными лицами, а потом, после обычного послеобеденного отдыха, пришла ко мне сказать, что я могу убрать свою пижаму в чемодан: счет оплачен и мы отправляемся.— О каком пожаре вы говорите, Альбер? — бросает дама, вперив глаза в ленту шоссе, что стелется перед нами. — Кажется, разговор с Франком плохо подействовал на вас. Терпеть не могу таких спокойных истериков, которые только и думают о возможных катастрофах и агониях.— А я не люблю собеседников, которые никогда не отвечают на вопросы. Вы слышите? Я спросил: куда мы летим?— К цели, Альбер. Прямо к цели. Иногда сроки и методы меняются, а цель остается.— Скажите мне хотя бы название населенного пункта. Конечно, если мы едем в населенный пункт.— Он не очень населенный, находится совсем близко и называется Идар, если это вам о чем-то говорит.Название «Идар» мне ни о чем не говорит, но вопрос расстояния очень важен.Съезжаем с автострады на асфальтовую дорогу в лес. Мод молчит, занятая машиной. Потом бросает, будто между прочим:— Когда-то в воскресной школе нам читали Евангелие, где сказано: если у тебя две рубашки, отдай одну своему ближнему. Это, конечно, глупость…— Почему же глупость, если так написано в Евангелии?— Эту историю про две рубашки мы слышали уже две тысячи лет, но я еще не слыхала, чтоб кто-то подарил кому-то свою вторую рубашку. Людям надо говорить лишь то, что они могут воспринять. Например: не зарься на большее количество рубашек, чем тебе потребно.— Вам лично сколько их необходимо?— Как раз столько, сколько имею. Маленький автомобиль — не такой, как этот, в котором мы сейчас едем, и уютная квартира — вот и все мои потребности.— Но женщина с вашим интеллектом, не говоря уже про внешность, могла бы достигнуть значительно большего.— Именно жажда «большего» и приводит ко всяким катастрофам. Одни катастрофы есть результат любовных неудач, другие, так сказать, деловых. Иллюзия семейного счастья и нестерпимая жажда наживы… Первое толкает вас к браку, а второе — в тюрьму.Уже темнеет, фары автомобиля выхватывают придорожную табличку: «Идар — Оберштайн — 35 км». А отсюда до Висбадена приблизительно еще столько же. Да и эта дорога с крутыми поворотами — это вам не прямая автострада. Не говоря уже о том, что я без автомашины. В данный момент все это занимает меня «значительно больше, чем вопрос брака или жадности.У дамы, наверное, тоже свои проблемы, которые надо обдумать, поэтому в «мерседесе» царит молчание.Вокруг уже давно наступила темнота, когда перед нами блеснула табличка: «Идар — Оберштайн. Индустриальный район». Приехали, говорю сам себе, но, оказывается, я ошибся. От индустриального района до города еще ехать и ехать. «Мерседес» сворачивает с шоссе направо, на крутую узкую дорогу. Не знаю, сколько и куда мы поднимаемся, но, наверное, теперь двигаемся в противоположном направлении, ибо после очередного поворота вижу город уже где-то далеко внизу под нами. Еще одни поворот, машина проезжает под какими-то кустами и останавливается перед небольшим строением, спрятанным среди деревьев.Строение имеет вид нежилой, по крайней мере пока Мод не нажимает на кнопку звонка. Слышен легкий шум, скрип задвижки, и на пороге домика появляется… Сеймур.— Заходите.Закрыв за нами, хозяин щелкает выключателями. Тесный, неприветливый коридор освещает голая лампочка. Сеймур ведет нас в какую-то комнату, немного пристойней на вид. Кушетка и кресла обиты серым, уже немного вытертым бархатом. На окнах такие же бархатные занавески. В помещении стоит крепкий табачный дух. Старомодная люстра освещает комнату.Эта дама, кажется, понимает все без слов. Достаточно одного взгляда Сеймура, и она уже достает из шкафа виски, бутылку воды и стаканы. Сделав это, оставляет комнату.— Сколько? — спрашивает хозяин, готовясь налить мне.— Сколько необходимо для разговора.— Для разговора достаточно и двух граммов, а может, не хватит и двух бутылок. Все зависит от вас, Майкл.— Если от меня, то два грамма.Он наливает по четверти стакана нам обоим: потом добавляет себе содовой, выпивает и закуривает сигарету. Я машинально делаю то же самое. Курю и жду.Сеймур стоит у стены, оклеенной полинявшими серебристыми обоями, держа в одной руке стакан, а в другой — сигарету. Высокая фигура в безупречном сером костюме бросает темную тень на обои. При свете лампы лицо его кажется зеленоватым и уставшим. Американец по старой привычке прикусывает сигарету и щурится от дыма.— Вам не везет, Майкл, — говорит он наконец.— Я это понял еще тогда, когда встретил вас.— Ничего вы не поняли. Встреча со мной была для вас последним счастливым шансом. Ибо, если бы вы встретили не меня, а Эванса, Уорнера, Бентона или кого-то другого из их шайки, ваша судьба сложилась бы совсем иначе.Я молчу, поэтому Сеймур повторяет:— Эванс, Уорнер, Бентон… Вы их помните, не так ли?Еще бы не помнить!— А зачем мне их встречать? Я давно сменил среду, Уильям, и давно уже работаю в торговле.— Знаю, знаю. Вы и раньше работали в торговле, что лишь помогало вам в другой работе. Но допустим, что вы и правда работаете в торговле и что вы даже настоящий бельгиец. Это будет неудобно для нас обоих. Даже если вы эскимос, у вас есть прошлое, и некоторые люди не склонны прощать его. Например, мистер Томас. Надеюсь, вы не забыли Томаса?Фамилия подброшена будто между прочим, но я знаю, что это не так.— Вы ничего не говорите про Томаса, — настаивает американец.— Я не знаю Томаса. И он не знает меня. Думаю, именно это вы и хотели услышать.— Даже не имеете представления, кто он такой и как выглядит… — подсказывает мне Сеймур.— Откровенно говоря, я не такой уж незнайка. Но узнал о нем по фотографии и письменным справкам.— А не допускаете ли вы, что и Томас знает вас по фотографии и письменным справкам?— Я уверен, что Томас вообще не подозревает о моем существовании.Сеймур отпивает немного из рюмки, бросает на меня ледяной взгляд и замечает:— В таком случае, может, повезет и вам. Ведь не может без конца идти плохая карта.— Если бы мне везло, я бы встретил человека, который выполняет свои обещания. Вы сказали «несколько дней»…— По моему плану именно так и должно было быть. Но вы же знаете, иногда планы… Тот тип оказался чрезвычайно подозрительным.— Какой тип?— Да, чрезвычайно подозрительный, — повторяет американец, словно не услышав моего вопроса.— Я понимаю ваше положение, — киваю я. — Но что вам надо от меня?— Очень сожалею, Майкл, но мне надо довести игру до конца… А вы — мой главный козырь.— Эта карточная терминология мне ни о чем не говорит, — говорю я, загасив окурок в тарелке, которая служит пепельницей. — Хотите, чтоб я с вами сотрудничал, и ничегошеньки мне не говорите о сути дела.— Я делал это в ваших же интересах. Зачем вам знать то, что вас не интересует. Но теперь обстоятельства изменились, поэтому возникла необходимость ознакомить вас с некоторыми деталями…— Думаю, что речь идет о деталях, которые не имеют никакого значения, если вы решили доверить их мне.— Не обещаю, что обязательно раскрою вам все свои карты, но, повторяю, познакомлю вас с теми, которые примут участие в игре, — уточняет Сеймур.— Это ваше дело, — пожимаю плечами. — Но если я плохо информирован, неудивительно, если я плохо буду выполнять свою роль.Американец измеряет меня быстрым, острым взглядом, выплевывает на пол окурок, затаптывает его ногой и закуривает новую сигарету.— Успех дела требует, чтоб мы играли честно. Что вы скажете на это?— Пока ничего. Если откровенно, то я удивляюсь, как это мы с вами — имея в виду нашу профессию и взгляды — можем заниматься общим делом?!— Значит, вы не диалектик. В этом мире бесконечных противоречий и безудержных перемен вовсе неудивительно, если в конкретной ситуации и в какой-то момент пути двух враждующих индивидуумов сойдутся. Разве такого не может быть?— Только в сфере абстрактных положений.— В таком случае перейдем к конкретным.Он медленно делает четыре шага — подходит к противоположной стене, потом еще четыре — возвращается назад. Выплевывает окурок, растаптывает его и, прислонившись спиной к полинявшим обоям, говорит:— Томас, а?Я молчу, и он добавляет:— Насколько мне известно, он не так давно подвизался у вас…Я не говорю ни «да», ни «нет».— Он развил довольно активную деятельность… Или вы не в курсе?— Если не ошибаюсь, его деятельность исчерпывается одной-единственной дерзкой операцией, а в его активе — провал.Американец кивает головой в знак согласия и пристально смотрит на меня.— Это вы его провалили?— Если человек идет на провал, кто-то всегда поможет ему в этом.— Эта история мне известна лишь в общих чертах. В самом деле, совершенно авантюристическая операция и вполне логичный финал. Не говоря уже о том, что он привел к провалу трех наших агентов.Я удерживаюсь от комментариев.— Собственно, Томас достаточно деловой парень, только не в разведке, — замечает Сеймур. И, так же пристально глядя на меня, добавляет: — Наверное, вы думаете, что все мы банда жуликов, похожих на Томаса…Я беру свою рюмку, однако пить мне не хочется, и я ставлю ее на место.— В данном случае жульничество — не главное. Томас стал причиной смерти некоторых людей, — бросаю я.— С вами такое тоже, наверное, случалось, — пожимает плечами американец. — Наша профессия — грубая профессия.— Погибли совсем молодые люди, Уильям. И погибли бессмысленно.— Мне приятно знать, что вы имеете против него зуб. Вот видите: бывает, что наши оценки совпадают.— Поскольку вы вспомнили про нашу профессию, то я хотел бы заметить, что тут поступки не определяются личными симпатиями или антипатиями.— Да. И все же, думаю, вы охотно подключитесь к операции, зная, что человек, которого надлежит победить, это именно Томас. Но вы не ответили на мой вопрос: считаете ли вы, что все мы такие, как Томас?— Допускаю, что есть и исключения.— Речь идет о правиле, — настаивает Сеймур.— Правило лучше знаете вы… Я встречал всяких людей. Не скажу, что все они одинаково корыстны. Бывают исключения из правил.— Следовательно, вы не считаете всех жуликами, — подытоживает американец.— Это ваш вывод.— Ну хорошо, — кивает Сеймур. — В данном случае речь идет как раз о двух жуликах. Один из них вам известен. Второй ничем не отличается от первого. Думаю, что так ваша совесть будет спокойна. Не знаю, как велика ваша антипатия к Томасу, только я лично имею зуб против того, второго.Не договорив, он берет новую сигарету и щелкает зажигалкой.— Речь идет об одном грязном дуэте, Майкл, в котором Томас играет вторую скрипку. А меня интересует первая. Именно ее мы и хотим вам показать. Только она отказывается выходить на сцену. Надо, чтобы вы при помощи Томаса вошли в контакт с первой скрипкой. Если Томас в самом деле вас не знает, задание будет совсем легким. Ваша роль исчерпывается одной кратковременной очной ставкой с первой скрипкой.— И все-таки могу ли я спросить, в какие сроки укладывается этот ваш новый вариант?— Неделя… Десять дней… Кто знает… Я уже не хочу наперед определять сроки, чтоб меня не обвинили во лжи. Важно, что после очной ставки вы спокойно продолжите свое путешествие.Я не возражаю. Единственное мое желание в данный момент — как можно скорее выйти на свежий воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24