Томас. Не считал нужным класть ее в карман, идя к вам в дом.Райен. Ибо у вас был только один-единственный экземпляр…Томас. Да.Райен. Могу ли я все-таки посмотреть на ваш экземпляр?Томас. Прошу! Именно для этого я вас и пригласил. (Пауза.)Райен. Гм. Так. Это в самом деле кое-что меняет.Томас. Кое-что?Райен. Не забывайте, что того бельгийца прислали ко мне вы.Томас. Не будем спорить о том, чего нельзя доказать.Райен. То, что не доказано сегодня, завтра может быть доказано и подтверждено документами. Я говорил вам, что мои люди активно занимаются этим вопросом. Между прочим, уже установлено, что соглашение вашего Каре и той африканской республики — это блеф. Оружие было предназначено для других, есть все основания полагать, что этот инцидент может перерасти в политический скандал.Томас. Искренне вам сочувствую.Райен. Благодарю. Но не забывайте посочувствовать и себе. Инициатива шла от вас, Томас. И это очень скоро также будет установлено.Томас. Я думал, что вы пришли с серьезными намерениями.Райен. Мои намерения вполне серьезны. Но, как я вам уже говорил, каждый разговор с вами связан с обременительными и совсем лишними проволочками только потому, что вы не хотите видеть очевидное.Томас. Очевидное — это фактура, которую я вам показал. Единственный неоспоримый факт во всей этой путанице.Райен. Вы забыли про запись, что хранится в моем сейфе.Томас. О, если говорить о записи, то у меня есть значительно интереснее.Райен. Какие именно?Томас. Это уже другая тема. Сейчас речь идет о фактуре. Если мы достигнем какого-то согласия, сможем поговорить и про запись.Райен. Хотите сказать, что после этого шантажа вы преподнесете мне еще и другой?Томас. Я не шантажист. Я честный делец. И могу наперед заверить вас, что, если мы заключаем соглашение, я подарю вам эту запись. Впечатляющая запись, мистер. Только не угрожайте мне политическим скандалом. Я человек военный, и политика меня не интересует.Райен. Верю вам. Но не знаю, поверят ли другие.Томас. Еще бы, другие поверят только вам.Райен. Признаюсь, что я тоже оказываюсь в неприятном положении. Однако думаю, вам известно, что в силу определенных обстоятельств я могу рассчитывать на поддержку в высоких сферах.Томас. Скажу вам по большому секрету, что я тоже имею влиятельных друзей. А поскольку разговор не по моей вине перешел в иное русло, предлагаю остановить его.Райен. Я бы хотел все-таки услыхать ваши условия.Томас. Наконец. Мои условия, мистер, более приемлемы, чем ваши. Из обозначенной в этом документе суммы, которую вы положили себе в карман, считаю нормальным получить половину.Райен. Половину? Но это же очень много!Томас. Именно так: для одного человека много, поэтому я предлагаю вам разделить ее.Райен. Это же настоящий грабеж!Томас. Что-то похоже. Вы грабите «Интерармко», я граблю вас… Но что поделаешь. Так ведется.Райен. Как деловой человек, я согласен заплатить вам за документ, только в границах разумного.Томас. То есть?Райен. Сто тысяч!Томас. Оставьте их себе. И на этом поставим точку. Боюсь, что вы совсем не деловой человек.Райен. Наоборот. Я даже соглашаюсь на некоторое уточнение, только при одном условии: сперва я хочу услыхать вашу запись, если такая вообще существует.Томас. О, то исключительная запись, я уже вам сказал. Каре свидетельствует против Райена: как было заключено соглашение, сколько денег он выплатил ему наличными, вообще все подробности.Райен. Какая нелепость!Томас. С вами в самом деле трудно разговаривать. Запись хранится у меня в сейфе, в пяти шагах отсюда.Райен. Вы хотите сказать, что нашли Каре?Томас. Именно.Райен. Где именно?Томас. Там, где и надеялись, — в Кельне, где его постоянное убежище.Райен. И теперь он в ваших руках?Томас. Я не обязан перед вами отчитываться. Могу только сказать, что Каре уже вне вашей сферы действия.Райен. Вы его убрали…Томас. Не будем вдаваться в лишние детали. (Короткая пауза.)Райен. Хорошо. Предложите разумную сумму и принесите запись.Томас. Сумма уже назначена, мистер. И снижения не будет — можете мне поверить. (Пауза, на этот раз более длительная.)Райен. Хорошо. Я вам выплачу эту сумму, вы даете мне фактуру и запись. Но и фактура, и запись — это же копии, следовательно, вам ничего не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря, обычная механика цепного шантажа.Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен той нигерийской аферы. Помните?Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.Райен. Не надо меня убеждать. Все равно я вам не поверю. Поэтому предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги, а вы мне — расписку. Таким образом, мы с вами будем связаны до самой могилы, как сиамские близнецы.Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким человеком, как вы… Но только чтоб до могилы…Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте не поступил бы иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же время одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.Райен. В такое время? Деньги у меня в служебном сейфе. Придете завтра, принесете документы, напишете расписку и получите деньги. Такую фантастическую сумму!..Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?Райен. Всегда к вашим услугам…Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.— Хочу услышать ваше мнение, — говорит Сеймур, пряча магнитофончик и закуривая очередную сигарету.— Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.— Вы правы.— Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.— А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное, он уже имел возможность убедиться, что банкноты фальшивые.— Расписка Томаса тоже недорого стоит, — замечаю я. — Еще меньше будет стоить она, когда Томас обнаружит, что получил чемодан фальшивых долларов.— Правильно. Томас понимает, что Райен вряд ли воспользуется распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что его обманули, шантаж начнется снова.— Хотите сказать, что для Райена история с платежом — это лишь способ выиграть врем?— Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и как?Сеймур пытливо смотрит на меня.— Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?— Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.— Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том случае, если видите в этом смысл.— А как же иначе?— Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно рисковать. Но что поделаешь — человек часто ценит что-то лишь тогда, когда существует опасность потерять это «что-то».— Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?— А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков. Боремся со злом.— Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.— Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени не удосужилась объяснить, что такое зло и что — добро?— Не надо усложнять. Существует еще и мораль.— Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, — выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: «Не укради!» — можете быть уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: «Не прелюбодействуй!» — знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что касается заповеди: «Чти отца своего и мать свою» — то ее провозгласили родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.— Но существуют же еще и другие нормы.— Например?— Скажем, «Люби ближнего своего».— Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно должен его любить? Вы, например, меня любите?— Ваш вопрос довольно бестактен.— А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и ночь?— С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы родились с такими идеями в голове.— Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное, стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный запах жизни… Неужели вы не чувствуете его, Майкл?— Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.— Чувство справедливости? Снова громкие слова… Проработав столько времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел! Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в пепельницу.«Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?»Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб расквитаться со мной?!Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:— Нет ли у вас желания прогуляться?— Вы же сами приказали: никаких прогулок!— На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.— Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.— Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто приятно, если вы…— Речь идет о приятном или полезном? — прерываю ее.— Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.— Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы мне дадите?— Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.— Знаю я это ваше «совсем рядом».Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем в «мерседесе» во Франкфурт. Жара не спала, а автомобильное движение на шоссе вряд ли когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к элементарной маскировке: простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные очки — не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.Не буду скрывать: я тоже внешне немного изменился. Проведено две операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы приобрели свой былой темно-каштановый цвет, а очки в золотой оправе придали мне глуповатый вид тех субъектов, которые ради университетских дипломов частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки. Очки я нацепил еще на вилле, чтоб привыкнуть к ним. Привыкать, собственно, пришлось переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как были когда-то у бедной Грейс.— Не решили ли вы отвезти меня к Райену? — спрашиваю я, когда мы добираемся до Франкфурта и Мод, выбравшись из заторов на центральных магистралях, сворачивает на знакомую улочку.— Почти, — отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику парковки автомобиля.На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина минует ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.Хоть на первом этаже свободных мест больше чем достаточно, поднимаемся на второй — с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку и на вход в фирму «Самсон — запасные части». Садимся за столик у окна и заказываем, как всегда, большую порцию мороженого для Мод и маленькую порцию кофе для меня.Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:— Вы не туда смотрите, Альбер, у вас достаточно объектов для наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что важнейшее тут — лестница, а она у вас за спиной.Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:— Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам под столом на ногу.— Только не очень сильно, — торопливо предупреждаю ее.Часы показывают без пяти одиннадцать, когда на стоянке наконец паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее выходит Томас. Он старательно запирает свой «опель» и с чемоданом в руке направляется к двери «Самсона», где и исчезает.Минуты через три из «форда», остановившегося напротив кафе, выходит незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме «Самсон» и исчезает за дверью.Еще через две минуты из этого же «форда» выходит второй господин и непринужденно двигается к стоянке. Поравнявшись с «опелем» Томаса, он отпирает дверцу и так же непринужденно садится в автомобиль. Можно допустить, что господин обнаружил какие неполадки, и это вынуждает его выйти и поднять капот. Покопавшись в моторе, мужчина опускает капот, садится в «опель» и, видимо, собирается ехать. Но, наверное, неполадки в двигателе не устранены или же незнакомец изменил свое решение, ибо он вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему «форду». Через минуту в дверях «Самсона» появляется первый господин и также садится в «форд».Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего мира, но не спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает за помещением.В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает дверцу, садится за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот момент передняя часть «опеля» исчезает в пламени и дыму, раздается глухой взрыв. Господа в «форде» скрываются за углом.После общего оцепенения, как всегда, начинается суматоха. Толпа зевак, которая издали смотрит на пылающий «опель», густеет. Откуда-то взялся и полицейский. Вскоре слышно завывание сирен служебных автомобилей.Мод сохраняет присущее ей спокойствие, хотя и повернулась лицом к окну — иногда чрезмерное безразличие может вызвать подозрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24