Но до нас нет никому дела. Посетители и официантки припали к окнам и наблюдают то, что происходит на улице.— Снова террористы! — авторитетно заявляет пожилая женщина в огромной фиолетовой шляпе.— Может, даже есть жертвы… — почти восторженно выкрикивает другая женщина.После вмешательства пожарников и появления санитаров выясняется, что единственной жертвой стал какой-то мужчина, но никто из присутствующих дам не может высказать более или менее убедительного предположения о личности потерпевшего. Определенную информацию по этому поводу им могла бы дать Мод, но она воздерживается.Когда общее возбуждение утихает и официантки наконец вспоминают о своих служебных обязанностях, я заказываю еще одно мороженое и еще один кофе. На улице уже нет ничего интересного, но нам и торопиться некуда. При такой ситуации торопиться ни к чему.Поднимаемся, когда в кафе начинается обеденный наплыв людей. Пожарники, санитары, полицейские и следственный фотограф уже давно закончили свое дело.— Проверьте, не подложили ли и вам бомбу, — советую я даме, когда мы садимся в «мерседес».— Если подложили, то она предназначена для вас, — отвечает Мод. — Я очень мелкая личность, чтоб мне подкладывать бомбу, Альбер.Проходят три долгих дня, заполненных дремотой, чтением и вялыми раздумьями, прежде чем осуществляется путешествие, которое было обещано. Вопреки моим надеждам, это поездка не в Австрию и не в Швейцарию, а только в Штутгарт.Трогаемся рано утром, пока не так жарко, после легкого завтрака и незначительного изменения внешности, о котором уже рассказывалось. Проезжаем заполненную транспортом пригородную зону — тут движение преимущественно встречное — и добираемся до просторной автострады.— Вы такая загадочная в этих темных очках, — говорю я. — И молчаливая, словно сфинкс…— Мы с вами наговорились за эти два месяца, — говорит Мод мелодичным голосом диктора детских радиопередач.— За два с половиной месяца, — поправляю ее я. — И если кто-то наговорился за это время, то не вы, а я. Вы только и знаете, что молчите, боясь нарушить инструкции Сеймура.— Шеф не давал мне инструкций молчать.— Тогда говорите!— Что вас интересует, Альбер?— Думаю, я имею право знать, чем закончится вся эта историю?— Не верю, что это так уж вас волнует.— Не «так уж», но в какой-то мере…Мод не отвечает, уставив глаза в грузовую машину, едущую впереди, — алюминиевую громаду с зелеными буквами фирмы «Саламандра». Она давно уже могла бы обогнать ее, но боится, чтобы какой-нибудь автомобиль сзади не стукнул нас в самый ответственный момент. Наконец обгон завершен. С облегчением вздыхаю и закуриваю сигарету.— Если вы волнуетесь за своих подруг, то могу вас заверить, что с ними все порядке.— Но тех подруг вы же навязали мне.— Только по службе, Альбер. Интимные отношения — исключительно ваша инициатива.Она снова замолкает, потому что впереди еще одна грузовая машина. Однако едет она довольно быстро, и дама, подумав, решает не обгонять ее.— Да, ваши подруги живы и здоровы. Мне даже кажется, что теперь они помирятся — им уже некого делить.— Почему же! А Мур? А Добс?..— Таких, как Мур и Добс, они могут иметь десяток. Речь идет о женихе, Альбер. Вечная мечта дурех.— Знаю, знаю. Ваш взгляд на это мне известен. Не морочьте мне голову женскими историями.— Женские истории — это составная часть человеческих историй, друг. Томас, прежде чем сделать свой фатальный визит к «Самсону», оставил у Дейзи письмо для нашего посольства и копию фактуры. Узнав о гибели своего возможного мужа, Дейзи передала документ Муру, а тот отнес их куда надо. Короче говоря, Райен задержан, и проводится следствие.— Это еще ничего не значит.— Райен, наверное, не разделяет вашего мнения. Обвинение против него довольно весомое и подтверждается по всем линиям.— Вы думаете, что доклад Сеймура извлекли из архива?— Я ничего не знаю про его доклад.— Извините, вы никогда ничего не знаете.— Неблагодарный!— И все-таки Райен как-нибудь выпутается. Америка — страна неограниченных возможностей, в частности, для таких, как Райен-отец.— В Америке, как и везде, у сильных людей есть и сильные недруги. Не думаю, чтоб противники Райенов не воспользовались такой чудесной возможностью свести с ними давние счеты.— Буду рад, если окажется, что вы не ошиблись. Ведь приятно сознавать, что столько усилий было затрачено недаром. Имею в виду прежде всего усилия Сеймура, а также и ваши.— Какие усилия, Альбер? Я просто выполняю распоряжения.— Вы когда-нибудь обгоните эту машину или нет?— Зачем, Альбер? Потом появится другая. Неужели вы не заметили, что самое разумное — двигаться в своем ряду с умеренной скоростью?— О, поэтому Сеймур никогда вам и не улыбается: вы хотите двигаться в своем ряду, да еще и с умеренной скоростью!Прибываем в Штутгарт, а точнее, под Штутгарт, после обеда. Мод сворачивает с шоссе на какой-то холмик и останавливается перед маленькой гостиницей, что прячется среди деревьев.— Зачем мозолить людям глаза? — объясняет она. — Тут чистенько и хорошая кухня.— К чему эти оправдания? — спрашиваю. — Разве мы тут будем зимовать?— Я ничего не знаю, — отвечает дама и идет оформлять документы.Точно так же она ничего не знает и во время обеда, и потом, когда я прихожу к ней в комнату, чтоб добиться каких-то сведений о предстоящих планах.— Уже время просыпаться, — доносится до меня ее мелодичный голос.Она еще дважды повторяет это, прежде чем я решаюсь открыть глаза.— Что случилось?— Вы спите уже два часа.— Ну и что?— К нам могут заглянуть гости, — объясняет женщина, которая никогда ничего не знает.Гости прибывают под вечер и в одиночестве. Это, конечно же, Сеймур. Он даже не позволит выйти из серо-стального «мерседеса», такого же, как и у Мод, — ждет, пока мы приблизимся к нему.— Садитесь, дорогой мой…— Мои вещи наверху…— Пусть лежат. Мод уберет их.Сажусь спереди и бросаю взгляд на даму; она в ответ легонько кивает, улыбаясь неуловимой полуулыбкой, словно говорит мне: «Прощайте, счастливого пути!»«Мерседес» срывается с места и стремительно набирает скорость — давно знакомый мне шоферский стиль американца. Когда мы выезжаем на автостраду, Сеймур увеличивает скорость до двухсот километров. Такое я тоже уже видел: так летел он когда-то по улицам Копенгагена.— Если все будет хорошо, в эту ночь вы перейдете границу, — наконец сообщает мне Уильям.— Вы так отчаянно гоните, что я могу и не перейти ее.— Вижу, вы уже совсем под влиянием Мод, — замечает он. — Не бойтесь, я езжу довольно осторожно.— Следовательно, занавес опущен, — решаю я изменить тему разговора.— Наверное, Мод проинформировала вас.— Из Мод не вытянешь больше одной фразы.Сеймур молчит, потому что готовится обогнать «порше». Такая задача вообще непосильна для «мерседеса», но только не для этого.— Ваш автомобиль, видимо, не такой, как у Мод, — говорю я.— Откуда вы взяли? — спрашивает Сеймур, прижимаясь к обочине, чтоб дать дорогу «порше», который снова вырывается вперед.«Мерседес» летит и дальше так же стремительно: пейзаж вокруг нас размазан бешеной скоростью и сумерками, которые уже заметно сгущаются. «Порше» остается далеко позади. Американец немного сбавляет скорость и включает фары ближнего освещения.— Слушая ваше теоретизирование, я прихожу к выводу, что вы довольны эпилогом, — замечаю я.— Я всегда теоретизирую, дорогой мой. Хотя и не всегда вслух. Неприятная привычка, но что поделаешь! Кое-кто грызет ногти, а я теоретизирую.— И все-таки этот эпилог…— Лучший, чем можно было надеяться, — признает Уильям. — Мы думали, что Райен удалится, как и Томас, а возможно, и раньше, чем Томас. Сами знаете, что в таких случаях может быть много вариантов. Теория вероятностей не предусматривает осложнений, и так далее.— Выходит, вы не желали ему самого худшего?— Наоборот. Смерть — это одна из форм помилования, Майкл. Лучше умереть, чем мучиться. Однако позвольте спросить: а почему бы ему и не помучиться? Почему не пройти через увольнение с поста, следствие, процессы, травлю прессы, а уже потом отдохнуть в тюрьме? Почему он должен умереть? Пусть поживет в постоянном напряжении сам, а с ним и тот старый подонок, его отец.Он снова притормаживает, и я вижу на краю шоссе знакомый стандартный знак: вилка, нож и соответствующая цифра. Это означает, что вблизи ресторан.— Вы не проголодались?— Ничуть.— Я тоже, однако надо остановиться и подождать.Сеймур резко сбавляет скорость и немного погодя сворачивает на второстепенную дорогу, минует бензозаправочную станцию и останавливается на противоположной стороне перед освещенным фасадом бара. Останавливается и сразу же трогается дальше:— Нет, тут многовато света и, наверное, очень людно.— Считаете, что до сего времени есть опасность?— Наоборот. Но человек никогда не знает…Снова выезжаем на автостраду, и через несколько километров снова сворачиваем, чтобы остановиться перед маленьким буфетом-клеткой из алюминия и стекла. Тут почти безлюдно, что гарантирует нам хороший наблюдательный пункт.— Лучше было бы вообще не заходить сюда, — позволяю себе заметить я.— Почему? Если что-то не в порядке, пусть мы это увидим сейчас, а не на границе.Заходим в бар и берем по чашке кофе и тоник — тут самообслуживание. Становимся к столику за большой декоративной пальмой у окна. Пальма частично прикрывает нас, не мешая наблюдать за входными дверями.— Жаль, что нельзя поставить ближе «мерседес», — ворчит Сеймур. — Чтоб он был у нас перед глазами.— Боитесь, что с вашим автомобилем сделают то же самое, что и с автомобилем Томаса?— Не боюсь. Но человек никогда не знает…На улице подъезжают и подъезжают автомобили, направляясь к соседней бензозаправочной станции. А тут почти пусто — двое шоферов невдалеке от нас пьют пиво, дальше — молодая пара с маленькой девочкой в тирольском костюме, возле бара — двое работников бензостанции в ярко-желтых комбинезонах.— По-моему, вы чем-то подавлены, — констатирует Сеймур, выдыхая на меня густую струйку дыма.— Это вам кажется. Просто интересно: есть ли у вас, кроме оружия, мысли, что-то реальное из оружия?— Дорогой мой, не путайте меня с Муром.— Но Мура же вы свалили не мыслью.— Трудно свалить мыслью такую тварь, особенно сзади.— Почему? Франк, например, считает…— Мне известно, что считает Франк. Я прослушал ваш разговор. Один невежда пытается что-то вытянуть из другого невежды — вот каково содержание вашего разговора.— Вы же знаете, что я не специалист в военных делах, Уильям.— Я тоже. Но можно хоть иногда просматривать газеты.Сеймур машинально качает на пальце брелок с ключом, большой брелок в форме серебряного всадника в золотом кольце, и не видит, что уже стал объектом пристального внимания. Девочка в тирольском наряде подошла к нашему столу и с интересом смотрит на блестящего всадника, что качается на пальце Уильяма.Наконец американец замечает ребенка, чуть заметно улыбается и подносит брелок к блестящим темным глазкам.— Тебе нравится?Девочка стесняется, глотает слюну, потом шепчет:— Нравится!Сеймур снимает брелок с кольца и подает ей:— Тогда возьми…Девочка какое-то мгновение колеблется, словно боится, что это шутка, потом хватает игрушку и бежит к родителям.— Вы, наверное, любите детей?— Кто же их не любит.— А я думал…— Да, да, знаю: думаете, что если я аномалия… А разве вы не любите маленьких медвежат? Они просто фантастические, словно пушистые мячики. Но только пока маленькие, пока еще не стали хищниками. Дети — это еще не хищники, Майкл, пока что нет. Когда смотришь на них, кажется, у них есть все основания вырасти лучшими, чем мы, но этого не будет. Ведь воспитываем их мы, делаем такими же, как сами.Он допивает кофе, и какое-то время мы молчим, наблюдая за входом и за автомобилями, что проезжают мимо. Муж с женой и ребенком выходят, любезно кивнув нам. Двое шоферов идут к стойке обменять пустые бутылки на полные.— Задождило, — сообщает Уильям.— Я это вижу и без него. Тяжелые капли редко падают на асфальт в зеленом свете неоновых букв. Но вот капли стали падать чаще, проходит несколько минут, и дождь уже льет как из ведра, по асфальту бегут длинные зеленые струйки.— Значит, все идет хорошо, — говорю я себе, чувствуя облегчение. Возможно, это неразумно, но издавна уверовал: если погода изменится, мои дела наладятся. — Не понял вот, почему вы назвали меня невеждой, — интересуюсь я. — Возможно, имели в виду, что разговоры об этой программе «Спирит» лишь пустая болтовня?— Известно, что не пустая болтовня. Если бы это было так, вы бы не подпаивали Франка и не расспрашивали о ней. К вашему несчастью, Франк не знает об этой программе ничего определенного, как, кстати, и я. Ну а что касается элементарных вещей, то о них сообщалось в прессе, хоть и не упоминалась никакая программа.— Я не читал. Углубился в финансовую страничку…— Вам и не надо читать, разве что для самообразования. Информация всегда соответствующим образом фильтруется. Важно, что если мы не уничтожим друг друга атомными бомбами, то непременно постигнем скрытые механизмы мысли. И что бы там ни болтал ваш Франк — это совсем не качественный скачок, а все то же самое: гений разрушения как наивысшее проявление человека! Скорпион, который погибнет от собственного жала.Он смотрит на часы.— Кажется, можно трогаться.Ночь на улице озвучена шумом дождя. «Мерседес» стоит на том же месте, где мы его оставили.— Будем надеяться, что нам не успели подложить бомбу, — бросаю я, когда мы бежим под дождем к автомобилю.— Про бомбу не знаю, но этот тип стал так, что мы вряд ли выедем, — замечает Сеймур.Впритык за «мерседесом» пристроилась грузовая машина с огромным фургоном; нечего и думать продвинуть ее. А тип, про которого упомянул Уильям, стал впереди, прижав свой «фольксваген» почти к бамперу нашего автомобиля, а сам, конечно же, скрылся.— Он поставил его на ручной тормоз, — констатирует американец, делая попытку оттащить «фольксваген» немного вперед. — Не знаю, как мы выберемся…— Не выберетесь, мистер, — звучат у нас за спиной чей-то голос. — На этот раз уже не выберетесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24