Синьмэй не сразу понял, в чем дело, потом ответил:
— Это дочь моего сослуживца, они сыграли свадьбу всего неделю назад.
— Значит, это другая,— произнесла Су так томно, как будто только что от сна пробудилась.— Госпожа Фан, вы постоянно живете в Гонконге или проездом из-за границы?
Фан сильно сжал ручку кресла, чтобы не вскочить в ярости. Синьмэй едва заметно покачал головой. Жоуцзя пришлось объяснить, что она приехала не из другой страны, а из заброшенного в глуши городка. Су сразу потеряла к ней интерес и возобновила беседу с матерью Чжао. Та сказала, что впервые в жизни должна лететь на самолете и заранее боится. Су улыбнулась:
— Тетушка, вам, право, нечего опасаться с таким сопровождающим, как Синьмэй! Я одна, без попутчиков, уже шесть раз летала.
— Как же тебя муж одну отпускает?
— У него здесь масса неотложных дел, приходится отпускать. Но мы дважды летали вместе в Чунцин. Первый раз сразу после свадьбы, представиться моему отцу. Кстати, он и сегодня собирался вместе со мной нанести вам визит и повидаться с Синьмэем...
Синьмэй прервал ее:
— Это большая честь, но я, помнится, уже видел господина Цао в день вашей свадьбы. Как он, не растолстел еще больше? Он ниже меня на голову, поэтому кажется толще, чем на самом деле. Здесь это не имеет значения, но в Чунцине люди смеются, когда видят толстого снабженца.
Фану впервые за время визита захотелось смеяться. Су порозовела, но не успела открыть рта — заговорила госпожа Чжао:
— Синьмэй, тебе уже четвертый десяток пошел, а болтлив ты, как ребенок. Да разве в наше время плохо быть полным? А мне вот не нравится, что ты такой тощий! Знаешь, Вэньвань, матери всегда кажется, что сын слишком исхудал. Вот на тебя смотреть приятно, цвет лица свежий. Мать увидит тебя — порадуется.
А господину Цао ты передай от нас привет, мы понимаем, что он очень занят.
— Бывает, что он до полудня не является на работу, и ничего. Но сегодня специально отпросился у начальства и сидит дома — выпил вчера лишнего.
— Вино очень вредно для здоровья,— наставительно сказала госпожа Чжао.— Ты убеди его пить поменьше.
— Ну, он пьет немного,— возразила Вэньвань, стрельнув взглядом в Чжао.— Не то что Синьмэй: этот за один присест может осушить бутылку виски. (Синьмэй в это время обменивался насмешливыми взглядами с Фаном и не успел опротестовать это заявление.) А мужа просто напоили. Здесь, в Гонконге, работают мои однокашники, так они вчера устроили вечеринку. В приглашении было сказано «с супругами», вот я и взяла его.
Фан не сдержал нетерпения:
— А кто еще из нашей группы работает здесь?
— Да, господин Фан, я и забыла, что мы из одной группы! Значит, вам не прислали приглашения? Из гуманитариев пришла одна я, все остальные — инженеры, коммерсанты, юристы.
— Тебе, можно сказать, крупно повезло,— вставил Чжао.— Сейчас выпускники гуманитарных факультетов, как правило, так бедны, что стараются не лезть на глаза бывшим товарищам, если те химики или адвокаты. Ты одна поддерживаешь честь нашей профессии.
— Не думаю, что однокашники должны придавать значение таким вещам. Впрочем, ты же с юридического факультета! А что до везения, так тебе тоже везет.— И Вэньвань, довольная, рассмеялась.
— Положим, мне далеко до твоего Цао. А вечера однокашников устраивают бездельники для того, чтобы пообщаться с бывшими сокурсниками, которые в гору пошли. Неудачника на ходу спрашивают, где он сейчас работает, и уходят, не дождавшись ответа, чтобы подхватить под руку кого-нибудь из счастливчиков. Пока мы были студентами, вечеринки еще имели смысл — на них парни ближе знакомились с девушками. Когда я учился в Америке, у нас говорили, что такие вечера устраиваются с троякой целью: показать себя, утереть нос недругам и подцепить себе пару.
Все рассмеялись, госпожа Чжао даже закашлялась, а Вэньвань спросила:
— Ты-то с какой целью ходил? Что молчишь? Я же видела фотографии. Да, я смотрю, ты стал более скрытным, чем прежде, и более мелочным — видно, новые друзья на тебя влияют. (Тут Жоуцзя посмотрела на Хунцзяня, который еще крепче сжал ручку кресла.) Тетушка, я завтра не смогу проводить вас на аэродром. Встретимся через месяц в Чунцине. А сверток, о котором я говорила, завтра пришлю с посыльным; если он вам покажется слишком тяжелым, верните его с тем же человеком.
Она поднялась и взяла свою соломенную шляпу, сразу став похожей на Диану со щитом в руке. Попросив старую госпожу не провожать ее, Вэньвань обратилась к Чжао:
— А тебя я сейчас накажу — помоги мне отнести эти две коробки до ворот!
Фаны тоже поднялись со своих мест, и Чжао, опасаясь возможной бестактности со стороны Су, сказал:
— Господин и госпожа Фан тоже попрощаются с тобой.
Только после этого Су обернулась, кивнула Фану и протянула Жоуцзя руку так, как окунают палец в горячую воду. Затем она любезно попрощалась со старой госпожой и бросила на Чжао взгляд, в котором можно было прочитать и удовлетворение и недовольство; тот подхватил коробки и пошел вслед за ней.
Молодожены поговорили с госпожой Чжао о каких- то пустяках и, дождавшись возвращения Синьмэя, стали откланиваться. Но его мать попросила их остаться и принялась выговаривать сыну, зачем это он, как мальчишка, задирал мужа Вэньвань. Хунцзянь при этом подумал: «Вэньвань, наверное, получила удовольствие, решив, что Синьмэй не забыл о своих былых чувствах и возревновал». И тут Чжао ответил матери:
— Успокойся, она не рассердилась — лишь бы мы захватили в Чунцин ее контрабанду.
Выйдя проводить гостей, Чжао заметил:
— Вэньвань вела себя с вами весьма неделикатно.
— Не надо обращать внимания,— с деланным равнодушием ответил Фан.— Богатая дамочка может себе это позволить (он не заметил, какой взгляд метнула в его сторону Жоуцзя). А что ты имел в виду под контрабандой?
— Всякий раз, как она летит в Чунцин, она везет с
собой косметику, лекарства, туфли, авторучки. Говорит, что для подарков, а скорее — на продажу.
Фан впервые задумался над тем, что на синем небе располагаются не только господь бог и райские кущи, им пользуются также бомбардировщики и контрабандисты.
— Неужели и Вэньвань не гнушается таким занятием? Я полагал, что на это способны лишь люди вроде Ли Мэйтина. Кстати, она продолжает писать стихи?
— Откуда мне знать? Могу сказать одно — в делах она разбирается неплохо: только что объясняла моей матери, почему нужно поскорее обменять наличные деньги на твердую валюту.
— Прости за нескромный вопрос: вы с ней, кажется, очень... гм... сблизились?
Чжао смутился:
— С той поры как мы встретились в Чунцине, она стала часто навещать меня. И верно, теперь она относится ко мне лучше, чем прежде.
Фан хмыкнул и чуть было не сказал: «То-то тебе приходится носить, как амулет, фотокарточку той девицы».
Синьмэй помолчал немного и продолжал, глядя куда-то в сторону:
— Когда я вышел ее проводить, она сказала, что еще хранит много моих писем. А я уж и забыл, что тогда писал,— наверняка разные глупости. Обещала, как приедет опять в Чунцин, привезти их и разобрать прямо при мне: опасные вернет, а приемлемые — себе оставит. Смешно, правда?
Его смех прозвучал как-то неестественно. Жоуцзя мимоходом спросила:
— Она, видимо, не знает, что дядя Чжао помолвлен?
— Нет, я с ней вообще на такие темы не говорю.
Когда Чжао, усадив гостей в фуникулер, возвращался к себе, он вдруг понял смысл этого вопроса и вздохнул: «Только женщина в состоянии понять женщину».
Хунцзянь чувствовал себя неважно. Он понимал, что заслужил нарочито небрежное отношение к себе со стороны Вэньвань, но почему должна была страдать Жоуцзя? И почему он покорно стерпел все ее выходки, не обрезав ни разу? Вспоминать об этом было неприятно, но еще неприятнее было сознавать, как переменилось их положение в обществе. Два года — нет, всего год назад они были ровней один другому, а сейчас она взмыла к облакам, а он остался внизу. А взять Синьмэя! Конечно, он продолжает вести себя, как друг, но с каждым шагом он поднимается все выше, и на него уже приходится смотреть снизу вверх, пора панибратства подходит к концу. Мысли Фана—дикий зверь, запертый в темнице,— метались, бились в тесноте и не находили выхода.
Войдя к себе в номер и включив вентилятор, Хунцзянь воскликнул:
— Слава богу, вернулись!
— Тело вернулось, а душа небось осталась у возлюбленной!— заметила Жоуцзя.
Муж, разумеется, назвал реплику жены «глупостью», но она усмехнулась:
— Вовсе не глупость. В фуникулере сидел, как чурбан, рта не раскрывал, будто меня и нет рядом. Конечно; я решила не навязываться, подождать, пока соизволишь обо мне вспомнить.
— Но ведь я же заговорил! Мне кажется, что не стоит обижаться на то, что произошло сегодня.
— Обижаться! Ты должен быть доволен!
— Это чем же?
— Тем, как бывшая возлюбленная унижает нынешнюю жену, да еще в присутствии лучшего друга! — Жоуцзя отбросила иронический тон и заговорила с нескрываемым возмущением.— Я давно сказала тебе, что не испытываю желания общаться с Чжао Синьмэем. Но что значат мои слова! Как я могу сказать «нет», если тебе хочется идти? Вот и пошла — нарываться на презрение и насмешки...
— С тобой невозможно говорить! Сама же настаивала, чтобы мы вошли в дом, а теперь валишь все на меня. К тому же тебя не унижали, перед уходом попрощались за руку...
— Ах какая честь! Знатная дама протянула мне свою яшмовую ручку! Теперь от моей ладони всегда будет исходить аромат, если ее не мыть. «Не унижали»! Да если бы меня по голове били, ты и то притворился бы, что не замечаешь,— на то и жена, чтобы над ней издевались посторонние бабы. А я не такая: когда порочат тебя, мне больно, с меня будто кожу сдирают. Разве она, ругая приятелей Синьмэя, не тебя имела в виду?
— Пусть говорит, что хочет. Я мог бы ответить ей так, что ей не поздоровилось бы.
— Почему же не ответил?
— А стоило ли с ней связываться? Мне было просто смешно.
— Какое великодушие! Жаль только, что мне от него ни капельки не перепадает. Другим ты с улыбкой прощаешь любую гадость, а стоит мне сказать что-нибудь не так, затеваешь ссору. На людях Фан Хунцзянь — сама вежливость и кротость; никому невдомек, сколько приходится выносить его жене! Хотелось бы посмотреть, как бы ты вел себя, будь на моем месте та роскошная дама! — Она помедлила несколько минут и докончила: — Впрочем, если бы жена устраивала тебя во всех отношениях, не было бы и повода для ссор.
Жоуцзя говорила поначалу искренне, но чем дальше, тем больше ее заносило. Не находя для нее аргументов, Фан сердито смотрел в окно. Жоуцзя решила, что ее последние слова попали в точку, и закипела от ревности. Подавив дрожание в голосе, она с усмешкой произнесла как бы про себя:
— Так, значит, все это было одно хвастовство...
— Чье хвастовство?
— Твое! Уверял, что она была влюблена в тебя, хотела женить на себе, а нынче она на тебя и не взглянула, все с Синьмэем любезничала. Это ты за ней гонялся, да ничего не вышло! Какие же вы, мужчины, хвастуны!
Подобного рода логические заключения не могут быть опровергнуты обычными доводами. Фану оставалось лишь смириться:
— Хорошо, пусть я буду хвастун. Ты поняла меня — и отлично!
— А ведь и впрямь она всем взяла — и красива, и богата, и за границей училась! Я на твоем месте перед ней на коленях стояла бы, а уж если она и вправду смотрела благосклонно...
Фан, у которого глаза налились кровью, грубо оборвал ее:
— Да, она действительно отвергла меня! На мое счастье нашлась ты и женила на себе всеми правдами и неправдами!
Жоуцзя до крови прокусила нижнюю губу и закричала с дрожью в голосе:
— Я была слепая! Слепая!
Вскоре выяснилось, что Жоуцзя не только ослепла, но и онемела — следующие несколько часов она не разговаривала с мужем и делала вид, что не замечает его. Хунцзянь и сам понимал, что переборщил, но не желал признать это вслух. Он вспомнил, что на следующий день ему надо было идти за билетами на пароход, но квитанция, которую вручил ему Синьмэй, куда-то запропастилась, а спрашивать о ней у жены не хотелось. Он рылся в чемоданах, шарил по карманам, пот лился с него подобно потоку Янцзы после дождей. Видя, как он то чешет взмокшую голову, то трет покрасневшие уши, Жоуцзя спросила, не квитанцию ли он ищет. В изумленном взоре Фана блеснул луч надежды:
— Как ты догадалась? Знаешь, где она лежит?
— Ты положил ее в карман белого костюма.
— Проклятье! Я же велел коридорному отдать его в чистку! Что же делать? Побегу, может быть, еще успею!
Жоуцзя потянулась за своей сумочкой:
— Отдаешь свои вещи в чистку, не проверяя. Хорошо, я догадалась заглянуть. В том кармане лежала еще порванная ассигнация...
— Спасибо, спасибо,— твердил благодарный Хунцзянь.
— С великим трудом заполучила такого муженька, приходится изо всех сил угождать,— сказала Жоуцзя. Глаза у нее немного покраснели.
Фан церемонно поклонился, сложив ладони перед грудью, и попросил прощения. Вслед за этим он объявил, что угощает жену мороженым, но та отказалась:
— Я не ребенок, нечего мне сладостями рот затыкать. А твоих слов «всеми правдами и неправдами» я не забуду до самой смерти!
Фан закрыл ей рот рукой и в конце концов уговорил пойти есть мороженое. Потягивая оранжад, Жоуцзя поинтересовалась, всегда ли Су Вэньвань одевалась так, как сейчас.
— Знаешь, с каждым годом все более ярко, люди уже, наверное, смеются. По-моему, у тебя больше вкуса.
Жоуцзя с улыбкой покачала головой, как будто хотела, но не могла поверить мужу, а тот продолжал:
— Ты слышала, что рассказывал Синьмэй? Куда девалась ее прежняя утонченность! За какой-то год
превратилась в вульгарную стяжательницу. И не поверишь, что она из интеллигентной семьи.
— А что, если она вовсе не менялась? Если ее отец был казнокрадом, он мог оставить в наследство дочери свои пороки. Выйдя замуж, она перестала притворяться и раскрыла свою подлинную натуру. По-моему, она не просто вульгарная, а низкая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54