Мисс Фань обнаружила, что никому не открывать свой секрет так же трудно, как сдерживать приступ кашля. Людское тщеславие состоит, в частности, в том, чтобы дать людям понять, что ты хранишь какую-то тайну, заставить их гадать, расспрашивать... Но у Фань не было никого, кто мог бы проявить интерес к ее тайне. Живя в одной комнате с Сунь, она была с ней, естественно, не в лучших отношениях. И в самом деле! Она прекрасно чувствовала себя одна в большой комнате, и вот на тебе — пришлось потесниться. Фань легче смирилась бы с этим, будь новая жиличка красива и богата, но Сунь оказалась заурядной девицей: приехала из Шанхая, а по части мод ничем не выделяется, разве что платья носит покороче, чем у Фань. В общем, девушки не стали подругами, хотя иной раз ходили вместе за покупками.
После того, как госпожа Ван пообещала познакомить Фань с Чжао Синьмэем, ее подозрительность возросла, потому что Сунь не раз говорила, что идет в преподавательское общежитие в гости к Чжао. Разумеется, Фань слышала, что Сунь величает Чжао «дядей», но ведь нынешние девицы так легко забывают о почтении к старшим... О приглашении госпожи Ван она не проронила ни слова, ни звука.
Главной страстью Фань был «разговорный» театр особенно любила она трагедии. Такого театра здесь не было, поэтому она старательно приобретала новые пьесы китайских драматургов, перечитывала их, красным карандашом подчеркивала фразы типа «нам нужно мужество и еще раз мужество», «жить надо без оглядки, умирать без страха», «ночь так темна, что рассвет не может быть далек» — словно в них содержалась разгадка смысла человеческого существования. Но в трудные минуты, когда яркий свет луны наводил на грустные мысли или когда «воспитуемые» студентки не слушались ее и ворчали, что сама воспитательница — рядовая выпускница вуза и что ей, мол, больше пристало надзирать за прислугой или выдавать в общественной уборной туалетную бумагу,— в такие минуты она видела, что все эти глубокомысленные изречения ничуть не помогают ей, что и жить приходится с оглядкой, и умирать было бы страшновато... В трагедиях любовь обычно изображалась в возвышенно-романтическом духе, и Фань была убеждена, что до замужества ей должно пережить большое сердечное потрясение, Но тут же начинались сомнения. Она слышала, что чем богаче у женщины любовный опыт, тем легче она нравится мужчинам. Но известно было и то, что мужчины женятся только на девушках, сохранивших чистоту и непосредственность молодости. Как же ей поступить, если Чжао Синьмэй объяснится ей в любви?
Счастливая мысль пришла буквально накануне дня встречи: она даст понять, что ее страстно любили многие, но сама она оставалась холодна, так что это — ее первая любовь. Как раз в этот день продавщица в лавке спросила ее:
— Барышня, вы, верно, в университете учитесь?
Она тут же мысленно сбросила со своего возраста шесть или семь лет и помчалась домой словно на пружинах. Вернувшись, она, конечно, не удержалась и рассказала соседке о случившемся. Сунь в ответ заявила, что и сама приняла бы Фань за студентку, за что была награждена кокетливым упреком в неискренности.
Фань была немного близорука. Она не знала американской психологии и все же очков не носила. Правда, будучи еще студенткой, она пользовалась ими, когда нужно было списать что-либо с доски. Дело в том, что у нее не было приятелей студентов, у которых можно было бы позаимствовать конспекты, а студентки, имевшие таких приятелей, не желали одалживать другим результаты своих взаимных усилий. Ну, а записям студенток, что вели конспекты сами, без помощи дружков, Фань сама, будучи женщиной, не доверяла. Как все трудолюбивые, но следящие за своей внешностью девицы, она предпочитала тогда очки без оправы, с золотыми дужками. Ей казалось, что они не так резко выделяются на лице, почти сливаются с ним, как будто их вообще нет, тогда как очки с оправой сразу бросаются в глаза и неизбежно приносят их обладательнице титул синего чулка. Сейчас она надевала очки только в театре. Но сегодня, перед ужином, они понадобились ей, чтобы причесаться, тщательно заняться своей внешностью и, наконец, оценить в целом свое поясное отражение в большом зеркале. Она с сожалением отметила, что глазам недостает блеска, и приписала это бессоннице, вызванной предшествовавшим душевным подъемом. Может быть, попросить у госпожи Ван краску для ресниц и попробовать придать глазам туманно-мечтательное выражение? Заодно можно выслушать ее замечания по поводу туалета и, пока не поздно, принять меры. Сама будучи воспитательницей студенток, Фань смотрела на госпожу Ван как на «воспитательницу воспитательниц».
Едва пробило пять, она явилась к Ванам, сказав, что пришла помочь по хозяйству. Ван сказал, что гостей будет немного, еда уже заказана в лучшем ресторане города, так что помощь не нужна. Попутно он посетовал на то, что его домашний повар умер во время эвакуации, а теперешняя прислуга готовит так, что гостям подавать нельзя. Госпожа Ван усмехнулась:
— А ты ее не слушай, она пришла не помогать, а продемонстрировать свои таланты. Пусть Чжао Синьмэй знает, что она не только ученая и красивая, но и хорошая хозяйка.
Фань вслух попросила хозяйку не насмехаться над ней, а шепотом — оценить ее внешность. Той показалось, что Фань недостаточно подрумянена, и она повела ее в свою комнату. Вышла Фань ярко-красной, как индеец, выкрасившийся перед битвой в цвет победы. Затем она попросила у хозяйки краску для ресниц, причем стала уверять ее, что трахомой никогда не болела, так что инфекция исключена. Слышавший все эти разговоры Ван Чухоу безудержно смеялся, словно подтверждая иностранную поговорку: «где куры да утки, там и помет, где девушки, там и веселье».
Последней пришла младшая Лю. У нее было приятное открытое лицо и пышная фигура, затянутая в слишком узкое платье, морщившееся при каждом движении. Увидев, с кем хотят их познакомить, Чжао и Фан, разочарованные, готовы были смеяться над собой: они уже
много раз виделись, хотя и не разговаривали с этими девицами.
Фань сразу же мысленно описала вокруг себя и Чжао магический круг и вцепилась в собеседника так, что между ними и капля воды не просочилась бы. Синьмэй для начала пожаловался на отсутствие развлечений в здешнем городке, Фань охотно согласилась — ей тоже здесь скучно, не с кем поговорить. Синьмэй поинтересовался, как она проводит свободное время. За чтением пьес, ответила девушка, и в свою очередь полюбопытствовала, любит ли он читать.
— Мне очень нравятся нынешние пьесы на разговорном языке, но, к сожалению, я ни одной... гм... почти ни одной не видел.
Фань спросила, что он думает о Цао Юе. Чжао ответил наобум:
— Я полагаю, что он самый... самый великий драматург.
Фань от радости захлопала в ладоши:
— Господин Чжао, как я довольна, что мы сошлись во мнениях! А какая из его пьес вам нравится больше всего?
Чжао никак не предполагал, что после всех выпускных экзаменов ему придется держать еще и этот. Долголетняя практика в свое время выработала в нем умение давать мнимо глубокомысленные ответы, но сейчас он растерялся и пробормотал:
— Как ее... «Зима»... нет, «Лето»...
Заметив изумление на лице девушки, он перестал перебирать невпопад времена года. Фань так и застыла с раскрытым ртом, как пациент в кабинете дантиста. Как же можно будет жить с таким необразованным мужем! Впрочем, до свадьбы еще есть время, можно будет под натаскать его. Она постаралась шуткой смягчить свою первоначальную реакцию и прочла Чжао двухминутный курс современной китайской драматургии, добавив, что если он заинтересуется, может найти у нее все лучшие пьесы. Чжао поблагодарил, но девушка тут же изменила решение:
— Нет, свои экземпляры я дать не могу, лучше поищу для вас в другом месте. Многие книги подарены мне авторами.
Чжао поклялся, что вернет их в целости и сохранности, но Фань игриво возразила:
— Не в этом дело. Знаете, писатели бывают такими несносными, пишут на книгах бог знает что! Впрочем, вам можно дать прочесть.
Тут уж Чжао почувствовал себя обязанным настоять на своей просьбе.
Лю говорила мало, Фан, пришедший главным образом ради ужина, ограничился несколькими общими фразами, так что всю беседу пришлось вести госпоже Ван. Вдруг ее прервал супруг, вернувшийся из внутренних помещений и доложивший, что осмотр произведен.
— Что вы осматривали? — удивился Хунцзянь.
Ван усмехнулся:
— Видите ли, у меня сейчас две служанки. С горничной все в порядке, а вот с кухаркой не везет, то и дело меняем. Первая каждый день отпрашивалась ночевать домой, не успеем поужинать, она уже исчезла, даже не вымыв посуды. Взял другую. Прошло недели две — все тихо, даже домой ни разу не попросилась. Вдруг однажды в полночь раздается сильнейший стук в дверь. Оказывается, это ее муж. У негодницы, как выяснилось, был любовник, она пускала его сюда по ночам, потому-то и домой не уходила. Муж прознал и явился, чтобы поймать ее с поличным. Я чуть не лопнул от злости! Нанял еще одну, теперешнюю. Женщина неглупая, неплохо готовит кое-какие несложные блюда. Правда, мы заметили, что порции стали вроде бы поменьше, но решили, что если она и прикарманивает сколько-то из денег на питание, то ведь каждый старается в чем-нибудь словчить, стоит ли из-за такой мелочи снова менять прислугу? Сделаем с женой ей внушение, и достаточно. Но вот ректору кто-то издалека прислал три десятка овсянок, он возьми да и попроси, чтобы их приготовили у нас — вы ведь знаете, что господин Гао любит ужинать в нашем доме. Жена сказала, что у нее на родине овсянок фаршируют кусочками мяса, а потом запекают, так получается вкуснее. За ужином были только мы двое, ректор и еще Ван с математического отделения — кстати, большой оригинал. И ему, и господину Гао очень понравилось. Вдруг этот Ван спрашивает: верно ли, что овсянок было тридцать. Мы подумали, что гость не наелся, а он говорит, что, мол, нет, не то:
просто он подсчитал, что нам подали только двадцать четыре птичьи тушки. Сянь, ты не помнишь, сколько точно, не двадцать пять? Значит, должно еще остаться. Я спрашиваю: что же, вы меня злостным укрывателем считаете? Ректор тоже рассердился на Вана. А жена пошла на кухню и видит — в соусе плавают не то пять, не то четыре овсянки! Спросила кухарку, а та, знаете, что ответила? Это, говорит, я оставила хозяину на утро, пусть доест с лапшой! Ну, конечно, я их доедать не стал...
— В чем же дело? Прислали бы нам! — Чжао воспользовался первой возможностью прервать бесконечную речь хозяина — так задыхающийся человек жадно глотает глоток свежего воздуха. Госпожа Ван усмехнулась:
— А почему вы сами не зашли? Так и пришлось отослать их ректору.
— Следовательно, ваша служанка проявила, так сказать, излишнюю заботливость о хозяине,— заметил Фан.— Действовала она глупо, но с похвальным намерением!
— Как бы не так! Мы и сами сначала поверили ей, а потом поняли, что она себе на уме и меньше всего заботится о хозяевах,— возразила госпожа Ван.— На днях подает она куриный бульон, а он жидкий — ну вода и вода. Я и говорю мужу: «Курица в нем, видать, не варилась, а только искупалась». Так та еще сделала вид, будто обиделась, отпираться стала. Но я нажала на горничную, она и рассказала, что у кухарки есть сын, так она его часто приводит в кладовую и там кормит лучшими кусками. Я спрашиваю: почему же ты раньше мне не доложила, небось и самой перепадает? Та долго молчала, а потом все-таки созналась, что кухарка обещает женить на ней сына. Одним словом, обе они не годятся, придется опять искать новых. А пока мы всякий раз, как гостей принимаем, инспекцию на кухне проводим.
Гости заговорили разом:
— Да, с прислугой сейчас трудно! (Чжао и Фан.)
— У нас кухарка тоже выкидывает фокусы! (Лю.)
— Ой, вы меня напугали. Хорошо, что я одна и могу обойтись без прислуги. (Фань.)
— Ну, не всегда вы будете одна! — улыбнулась госпожа Ван.— А вы, мисс Лю, настоящее сокровище для брата и невестки!
Служанка подала кушанья, все устремились к столу. Ван заявил, что, поскольку стол круглый, все места одинаково почетны, и стал извиняться за скудость угощения. Гости, как водится, уверяли, что всего слишком много, не съесть. Вдруг Ван воскликнул, обращаясь к Фань:
— Ах, как же это я не догадался позвать барышню Сунь, которая живет вместе с вами! Она же у нас ни разу не была!
Услышав имя своей соседки, Фань испытующе посмотрела на Синьмэя, а Хунцзянь вдруг неизвестно отчего покраснел. Госпожа Ван заметила:
— Сначала мы все думали, что эта барышня — возлюбленная господина Чжао. Потом только стало ясно, что между ними ничего нет.
— Вот видишь, какая опасная вещь — слухи и домыслы! — обратился Чжао к Фану.
— Сейчас Сунь завела роман,— сказала Фань.— И это не домысел, я живу с ней в одной комнате и вижу все, что происходит.
Синьмэй поинтересовался, с кем. Уверенный, что сейчас будет названо его имя, Хунцзянь стал усиленно жевать, чтобы не выдать своего смущения. Но Фань ответила, что выдавать чужие секреты — не в ее правилах.
— Да я, кажется, и сам догадываюсь,— сказал Синьмэй, искоса взглянув на приятеля. Тот сидел с полным ртом и не смог вовремя остановить Чжао.
— Смотрите, какая осведомленность! — воскликнула Фань.— И когда вы успели? Ведь Лу Цзысяо начал ухаживать за Сунь, писать ей каждый день письма, как раз в то время, когда вы уезжали в Гуйлинь!
Водоворот чувств бурлил в душе Хунцзяня: с одной стороны, его имя не упомянули, так что можно было успокоиться; с другой, ему было больно слышать, что Сунь завела роман с другим. Но почему? Ведь он же не влюблен в Сунь? У нее есть свои достоинства, она приятна, но это не настоящая красота, в ней есть что-то зыбкое, неестественное. Вот характер у нее действительно хороший... Во всем виноват Синьмэй, он все подтрунивал над Фаном, и вот теперь Фан чувствует, что привязался к девушке. А такой, как Лу Цзысяо, ей не может понравиться всерьез! Но не могла же Фань выдумать, что у них ежедневная переписка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54