она попала в точку случайно, взглянув на лежавший перед ней постный сахар — «сутан». Впрочем, не так ли случайно попадают в точку все предсказатели?
Фан и вправду скрылся из дому без завтрака, чтобы избежать расспросов. Еще больше он боялся, что его станут жалеть или донимать советами. Всякое прикосновение к открытой ране вызывало боль. Некоторые отвергнутые любовники норовят выставлять страдания напоказ, как нищие — свои гнойники или как ветераны — рубцы от боевых ранений. Недуг Фана не выносил света, как больные глаза. Ему очень хотелось вести себя так, будто ничего не произошло, спрятать горе прежде всего от госпожи Чжоу. Но как добиться, чтобы лицо не выдавало душевной боли? Женщины прибегают в этих случаях к помощи косметики. А мужчине что прикажете делать — тщательнее причесываться и бриться? Вот почему Фан почел за благо уклониться от встречи с тещей.
На службе Фан механически выполнял свои обязанности, докучливые мысли не тревожили усталую голову. Но вот вспомнилась телеграмма из университета, и он ответил на нее равнодушным согласием, вздохнув при этом. Едва он отправил посыльного с текстом ответной депеши, как его позвали в кабинет управляющего. Чжоу сидел хмурый.
— Что случилось, Хунцзянь? У жены разболелась печень, пришлось посылать за врачом...
Фан поспешил объяснить, что он сегодня не виделся с госпожой Чжоу.
Тесть сделал кислую мину:
— Мне самому ваши дела непонятны. Но только после смерти Шуин твоя теща все время чувствует себя неважно. Врач считает, что это гипертония, и велит ей избегать волнений. Поэтому я стараюсь уступать ей кое в чем и прошу тебя... ну, не прекословить ей, что ли.
Выразившись таким образом, Чжоу почувствовал большое облегчение. Он относился к своему нареченному зятю с известным почтением: как же — отпрыск уважаемой фамилии, курс наук за океаном закончил. Так что разговор этот был для него не из приятных. Он привык уступать жене с самой их свадьбы. Когда умерла дочь, хотел было взять в дом наложницу, чтобы смягчить боль утраты. Но, проведав о намерениях мужа, госпожа Чжоу расхворалась и стала кричать, что хочет умереть — пусть тогда приходит новая жена. От испуга Чжоу перестал нуждаться в утешении и стал еще более покорен желаниям супруги. Так что его выражение «стараюсь уступать кое в чем» на деле значило «подчиняюсь во всем».
— Хорошо,— через силу ответил Фан.— А что, ей сейчас лучше? Может быть, мне справиться по телефону?
— Не надо, не нарывайся на неприятности. Она же на тебя сердита! Когда врач придет, мне позвонят из дома... Печень у нее начала пошаливать еще лет двадцать назад, до переезда в Шанхай. Ни уколов, ни таблеток болеутоляющих в нашем городке не знали. Один знакомый советовал ей делать во время приступа две затяжки опиума, но она не соглашалась. Оставалось наше местное средство — класть болящего на живот и бить его по спине — ну хоть дверным засовом. Процедурой этой я сам занимался — чужому такого дела не доверишь, может и перестараться. Очень действенный способ, хоть вы, с новым-то образованием, этому и не верите. Жаль только, постарела жена, уже не выдерживает...
— Почему же, я охотно верю! Таким способом внимание больного отвлекается от источника боли, и страдания его уменьшаются. Тут все вполне обоснованно.
Фан вернулся за свой стол расстроенный. Что верно, то верно: госпожа Чжоу ведет себя все капризнее, жить в их доме становится невмоготу, надо готовиться к скорому отъезду из Шанхая... После обеда управляющий опять позвал к себе Фана и первым делом спросил, ответил ли он на приглашение из университета. Когда до Фана дошел смысл вопроса, он возмутился и поднялся со стула. Глядевший прямо перед собой, Чжоу сначала увидел, как на груди Фана стала надуваться рубашка, потом куда-то вверх поднялись его галстук и ремень. Затем он посоветовал зятю согласиться на предложение — все равно банк для него неподходящее место — и попросил при этом «понять его правильно».
Фан холодно усмехнулся и спросил, должен ли он считать себя уволенным. Чжоу попытался сделать серьезное лицо:
— Хунцзянь, я же просил понять меня правильно. Тебе далеко ехать, времени на сборы тебе понадобится немало, вот я и предоставляю тебе свободу, тем более что в банке сейчас нет срочных дел. А жалованье ты будешь получать по-прежнему.
— Нет, так не пойдет.
— Послушай меня: я велю бухгалтерии выплатить тебе за четыре месяца вперед, и тебе не придется брать у отца на дорогу.
— У меня есть деньги! — произнес Фан таким тоном, будто у него в кармане лежали ключи от всех государственных банков. Не дожидаясь, что еще скажет ему Чжоу, он крупными шагами пошел к выходу. Кабинет был мал, и через мгновение его прямая фигура уже скрылась из поля зрения управляющего. Ослепленный гневом, он столкнулся с посыльным, наступил ему на ногу. Пришлось извиняться, а тот, морщась от боли, бормотал «ничего, ничего».
Оставшись один, Чжоу помотал головой, размышляя
о женских причудах: сами жизни не знают и мужей ставят в неловкое положение. А с Фаном у него был заранее подготовлен план беседы: упомянув о предстоящем отъезде зятя на новую работу, он рассчитывал перевести разговор на его отца и сказать: «После возвращения из Европы ты не так уж часто видишься с родителями, а теперь уезжаешь далеко и надолго. Наверное, тебе лучше пожить месяц-другой у них, поухаживать за стариками. Мы с женой рады, что ты живешь у нас, и Сяочэну жалко с тобой расставаться, но если я буду удерживать тебя и мешать тебе выполнять сыновний долг, твои родители предъявят мне претензии». Тут следовало бы расхохотаться, хлопнуть Фана по плечу, руке или спине — в зависимости от того, до какой из годных для этой цели частей его тела легче дотянуться. «Конечно, ты будешь часто бывать у нас, иначе я тебя не отпущу!»
Самому Чжоу казалось, что план разговора он построил искусно, проявив умение «толкать лодку по течению», как любит выражаться заведующий канцелярией Ван, сам большой мастер писать деловые письма по щекотливым вопросам. Но беседа их с самого начала пошла не так, как была задумана, он растерялся, допустил несколько оплошностей... А физиономия у этого паршивца Хунцзяня кулака так и просит. Ему дают возможность уйти с достоинством, так нет, лезет на рожон. Такой неблагодарный, недаром жена его невзлюбила! Чжоу откашлялся, как бы очищая гортань от застрявшего в ней непроизнесенного финала его речи. Напрасно он потратил столько денег на Хунцзяня, вряд ли из него выйдет что-нибудь путное. Жена рассказывала, что недавно она просила погадать на Хунцзяня; линия судьбы у него оказалась очень «твердая», неблагоприятная для брака — оттого-то Шуин и умерла перед свадьбой. А сейчас он пошел «по персиковой дорожке», стал увлекаться девицами. Надо предупредить его, как бы беды не стряслось. Но сегодня получилось не совсем ловко — взял да и прогнал человека... А все жена с ее хворями и капризами. Чжоу вздохнул и, отмахнувшись от неприятных дум, углубился в служебную корреспонденцию.
Фан вышел из банка, ни минуты не задерживаясь, чтобы сослуживцы не заметили его лица, залитого краской стыда и гнева. В душе он клял госпожу Чжоу, считая ее виновницей этой новой неприятности. Впрочем, управляющий тоже хорош — во всем слушается бабы! И все-таки, чего ради старуха подняла эту бурю в стакане воды, ведь Фан вроде бы ничем ее не обидел! Но стоит ли доискиваться до причин? Раз они хотят, чтобы он ушел — он уйдет без сожаления, не сводя никаких счетов. А он еще собирался подольститься к старухе, искал ей какого-нибудь лакомства. Вообще-то она стала хуже относиться к нему с тех пор, как узнала о существовании Су. Да и Сяочэн ему досаждает, все норовит спихнуть на него все школьные задания и злится, если Фан возражает. Противный мальчишка, любит совать нос в его дела; хорошо, что он, Фан, осторожен, и ни одно письмо не попало в руки этому чертенку. Конечно, старуха что-то заподозрила утром, когда приезжал рикша от Танов, но почему она так взбеленилась? Странно. Ну пусть! Пусть судьба доконает его. Вчера его бросила любимая девушка, сегодня его прогнали из дома; за любовной неудачей пришла безработица... Правду говорят, что все невзгоды приходят сразу, так пусть приходят все, сколько есть! В доме Чжоу он не останется ни на один день, родители пока приютят его, а там будет видно. Значит, придется плестись, как побитый пес, поджав хвост, в старую конуру. Как же он признается домашним, что его прогнали? Ничего путного придумать не удавалось — голова за эти дни стала тяжелой, временами в ней что-то глухо ухало, будто ватными палочками били по матерчатому барабану. Отец с матерью не поймут, почему он вернулся в тесную квартиру, к более скудному столу. Правда, они еще не знают о телеграмме из университета — быть может, на радостях не станут особенно допытываться?
Больше думать не хотелось. Он решил, что расскажет родителям о приятной новости, а об остальном упомянет вскользь. В дом Чжоу он вернется поздно, чтобы избежать встречи с хозяевами, соберет свои три чемодана и рано утром уйдет, оставив прощальное письмо. Таким образом он избавит и себя, и Чжоу от неприятных сцен. Задерживаться у родителей тоже не стоит: как только университет переведет деньги, он найдет попутчиков и отправится в дорогу. Пока же можно будет пожить на свободе в свое удовольствие. Почему-то эта мысль потянула за собой воспоминание о Тан, сердце кольнуло острой, но мимолетной болью.
Фан появился в родительском доме в пятом часу. При виде его старая служанка закричала:
— Хозяйка! Молодой господин пришел, можно не посылать за ним!
Мать Фана сидела возле стола с Асюном на руках и кормила его молочной смесью, рядом стоял и чего-то канючил Ачоу. Служанка стала уговаривать его не плакать, поздороваться с дядей, тогда дядя даст конфетку. Малыш умолк было, бросил взгляд на Фана, но, решив, что конфетки от дяди, видимо, не дождешься, опять стал приставать к бабушке. Трехлетний Ачоу был сыном Пэнту, брата Хунцзяня. Он появился на свет смешным и некрасивым, как все новорожденные. Не имевший еще опыта отцовства, Пэнту при виде этого комочка мяса вовсе не испытал гордости творца за свое творение; со всех ног бросился он в кабинет к своему отцу с криком: «Какой-то уродец родился!» Главе рода Фан Дуньчжаю давно уже хотелось иметь внука. Он только что гадал по «Книге перемен»: выпала гексаграмма «сяо чу», среди пояснений к которой он прочел: «плотные тучи — и нет дождя», «муж и жена отворачивают взгляды», «от кровопролития уходи, из опасности выходи». Старик приуныл, решив, что слова эти предвещают трудные роды или мертвого ребенка. Он хотел было погадать вторично, но тут ворвался Пэнту со своим глупым криком. Дуньчжай вскочил от неожиданности:
— Что ты городишь? Роды закончились?
Пэнту понял, что выходкой своей рассердил отца, и ответил, как подобает сыну:
— Родился мальчик, мать и ребенок чувствуют себя хорошо.
Еле скрывая радость, Дуньчжай сказал наставительно:
— Ты уже отец, а говоришь бог весть что. Как же ты будешь воспитывать сына?
— Очень уж он некрасивый,— стал оправдываться Пэнту.— Папа, придумай ему имя.
— Если некрасивый, пусть зовется Ачоу 2.— Тут старый Фан вспомнил: у Сюнь-цзы в главе «Фэй сян» говорится о том, что у всех великих мудрецов древности была странная и отталкивающая внешность. Поэтому он дал внуку официальное имя Фэйсян.
Старая госпожа Фан, не разбиравшаяся в трактатах, была недовольна домашним именем внука.
— Зачем это вы Уродцем его назвали? Все младенцы рождаются одинаковыми. Сменили бы лучше имя!
— Ничего вы не понимаете! Вот был бы дома Хунцзянь, он бы согласился со мной! — заявил старый эрудит. Он принес из кабинета книгу и велел Пэнту пересказать матери, что в ней написано. А говорилось в ней вот о чем: дабы уберечь детей от злых духов, им часто дают «низменные» домашние имена — Собачка, Барашек, Лошадка. Многих известных людей в детстве звали Щенок, Кирпичик, Негодный раб, Черепашка. Так что Уродец — еще не самое неблагозвучное имя.
0 рождении мальчика и о том, как его нарекли, господин Фан рассказал знакомым по чайной, и все наперебой поздравили его со внуком и, разумеется, выразили свое восхищение оригинальностью и вкусом, которые проявил он при выборе имени. Только госпожа Фан, нянча внука, по-прежнему протестовала:
— Мы такие симпатичные, мы настоящее маленькое сокровище, почему нас назвали Уродцем? Такой бестолковый у нас дед, надо подергать его за бороду!
Хунцзянь прислал из-за границы письмо, в котором сообщил, что официальное имя племянника слишком похоже на прозвание одного беса из старинного романа «Обожествление». Лучше сменить его, пока не поздно. Дуньчжай оставил это соображение без внимания. На третий день войны с Японией жена Фэнъи, младшего из братьев, тоже родила первенца. Памятуя изречение «война — дело недоброе», дед назвал его Сюн — Недобрый. Официальным же именем для мальчика взял название трактата Мо-цзы «Против нападений» — Фэйгун, тем самым как бы включившись в антивоенное движение. И так старому Фану понравилось давать имена детям, что он придумал их несколько десятков впрок — лишь бы снохи не ленились рожать.
Немало хлопот доставили внуки старым Фанам во время их бегства из родных мест в Шанхай. Об этом отец с матерью сами рассказывали Хунцзяню. Что неприятно поразило его, так это неумение и нежелание обеих снох заниматься своими детьми. Пока он был в доме, Асюн и Ачоу все время надоедали бабушке, матерей же их даже не видно было. Госпоже Фан в свое время так долго пришлось быть послушной снохой, что она и не способна была войти в роль свекрови. На западе семейные трения чаще всего возникают между тещей и зятем, у нас же издревле враждуют свекровь и сноха. Свекровь обычно дает снохе поблажки лишь во время ее беременности и когда та родит мальчика. Но госпоже Фан невестки попались с характером, которого недоставало ей самой. К тому же в доме уже два десятка лет не было слышно детских голосов, и бабушка с дедом сильно привязались к внукам, отчего они росли избалованными, а их матери вели себя все заносчивее, особенно жена Фэнъи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54