Настроение у Фана вдруг испортилось.
Эта новость удивила Ванов и Лю. Чжао выслушал ее, как государственный муж слушает доклад об уже известном ему событии, и сказал с серьезным лицом:
— У меня есть свои источники информации. Кстати, в свое время Лу Цзысяо просил господина Фана познакомить его с Сунь, но я был против — он староват для нее.
— А почему вы вмешиваетесь в ее дела? — напустилась на него хозяйка. — Ведь вы ей не настоящий дядя, да если бы и были настоящим... Надо было нам позвать их обоих! Правда, Цзысяо мне не очень нравится — в нем есть что-то от дерзкого мальчишки.
— Нет, от историков лучше держаться на расстоянии,— заявил Ван.— А Цзысяо вовсе не мальчишка — он у себя на отделении ведущий профессор. Правда, это не мешает ему быть человеком мелким и злоречивым... А Хань Сюэюй очень мнителен: если пригласить его подчиненного, а его не позвать, он подумает, что я переманиваю на свою сторону его людей. И так уже в университете воюют между собой клики «гуандунцев», «молодых талантов», «учившихся в Японии»... Вот вы, господа, не боитесь, что после этого ужина вас зачислят в «партию Вана»? Госпожу Лю брат уже отнес к этой «партии».
— Я знаю, коллеги разделены на несколько группировок,— сказал Чжао.— Они часто собираются, обедают вместе, но мы с Хунцзянем ни в одну не вошли. Пусть зачисляют, куда угодно.
— Вы уже зачислены в «секту дракона», то есть родственников или старых знакомых ректора. Правда, господин Фан ранее не был знаком с Гао Суннянем, но благодаря дружбе с господином Чжао тоже, как говорят, прицепился к драконьему хвосту, ха-ха-ха! Я-то знаю, что все это досужие вымыслы, иначе я не позвал бы вас в гости!
Фань нимало не интересовалась борьбой фракций в университете, но считала своим долгом нанести еще удар по Сунь:
— Какой в этом смысл — создавать в учебном заведении какие-то партии? А Сунь — девушка очень хорошая, только несколько неряшлива, вечно разбрасывает свои вещи по комнате... Ох, я и забыла, что она «племянница» господина Чжао! — И Фань сделала вид, что не знает, куда девать себя от смущения.
— Ну, какое это имеет значение. Впрочем, за долгие
дни пути сюда мы с Хунцзянем не замечали за ней такого недостатка, ведь правда?
Фан ответил утвердительно, но думал в это время о том, что его, как оказалось, зачислили в «свиту дракона». Это и изумило и рассердило его: так у Уильяма Джеймса 1 краб, узнав о том, что биологи отнесли его к классу ракообразных, замахал клешнями и возмущенно заявил: «Я есть я, самостоятельная личность, и не вхожу ни в какие классы». Госпожа Ван выразила удивление, что Фан, который слывет за человека обаятельного, так сегодня молчалив. Фан в ответ сострил: мол, блюда были такие вкусные, что он нечаянно проглотил язык.
Вскоре разговор опять зашел о том, что в городке нечем развлечься. Госпожа Ван сказала, что можно было бы сыграть в мацзян; но их дом стоит слишком близко к университету... Муж не дал ей договорить и вмешался:
— У моей жены слабые нервы, она не выносит шума игры... Гм, кто бы это мог стучать в такую пору в дверь?
Почти тотчас же в комнате появился Гао Суннянь:
— Ага, госпожа Ван пригласила гостей, а меня не позвала? А я учуял запах чего-то вкусного и — тут как тут!
Все моментально встали, выказывая почтение начальству, только госпожа Ван лениво приподнялась, спросила, ужинал ли Гао, и, не дожидаясь ответа, велела прислуге принести еще один стул и прибор. Чжао уступил ректору свое место рядом с Фань; тот долго отказывался, потом согласился, но, едва успев окинуть взором собравшихся, закричал:
— Нет, так не пойдет! Вы же сидели в определенном порядке, а я по недомыслию разъединил эту пару. Садись обратно, Синьмэй.
Тот отказался, ректор предложил свое место Фань, но та будто прилипла к стулу. Гао пришлось отступить, ограничившись цитатой из старинного сочинения: «Когда великие силы Поднебесной долго находятся в единстве, они стремятся к разъединению; когда долго разъединены, стремятся к объединению». Он громко рассмеялся, сделал комплимент Фань и выпил рюмку вина. Его гладко выбритое желтое лицо сияло, как начищенный ботинок.
Разочарованный в свое время тем, что его провели с профессорской должностью, Фан Хунцзянь старался пореже попадаться ректору на глаза. Он и не подозревал, что Гао так прост и демократичен. Что касается самого Гао, то он, как биолог, прекрасно знал, что выживают лишь умеющие приспособиться существа. Сам он полагал, что сумеет приспособиться к любой обстановке и найти для каждого человека подходящие слова. В романе «Речные заводи» о наставнике императорской гвардии говорится, что он «в совершенстве владел всеми восемнадцатью видами воинского искусства». Ректор Гао, в свою очередь, был «сведущ» во всех науках, преподававшихся на трех факультетах и десяти отделениях. Слово «сведущ» здесь следует понимать в том смысле, что он имел достаточно сведений о них, чтобы произнести несколько ничего не значащих и ни к чему не обязывающих фраз.
Если его приглашали выступить на собрании по случаю создания общества политических наук, он бойко рассуждал о международных отношениях, о фашизме и коммунизме и приходил к выводу, что наилучшей является существующая в Китае политическая система. На следующий вечер, произнося речь на собрании общества любителей литературы, он не только напоминал о том, что «поэзия — душа нации, а литература — орудие воспитания духа», но и призывал слушателей «равняться на индийца Тагора, англичанина Шекспира, немца Гете, француза... гм... (тут он произносил нечто среднее между Руссо и Рассел) американца... ну, в Америке слишком много писателей». Назавтра он выступал на форуме физиков и — поскольку атомной бомбы тогда еще не было — говорил о теории относительности нечто такое, от чего у Эйнштейна на том берегу Тихого океана горели уши; затем он чихал, глотал аспирин и уже не возобновлял своей речи, ссылаясь на простуду. В беседах с преподавателями военного дела он вызывал их расположение, употребляя время от времени крепкие словечки. Сегодня же, ужиная в дружеской компании, да еще в присутствии дам, он был любезен и галантен.
— Мы здесь сетовали на вас: зачем было размещать университет в такой глуши? — заявила госпожа Ван.— Здесь же можно умереть от скуки!
— Нет, уж вы, пожалуйста, не умирайте! Другие — пускай, но вас мне будет не хватать. Ваша жизнь дорога нам всем, не правда ли, господин Ван? — Юмор
ректора вызвал у всех присутствующих должную реакцию.
Чжао сказал, что за отсутствием лучшего можно слушать радио. Фань вслед за ним тоже объявила себя радиолюбительницей.
— В отсутствии развлечений есть свой плюс,— пустился в рассуждения Ван.— Люди вынуждены больше общаться между собой, им легче завязывать дружеские, а может быть, и более тесные отношения. Наши молодые люди и дамы, надеюсь, согласятся со мной?
— Хорошо сказано! — произнес Гао так громко, как будто выкрикивал лозунг или пел государственный гимн, и осушил рюмку за всех присутствующих.
— Госпожа Ван упоминала о мацзяне...— начал было Фан.
— О мацзяне?! Разве кто-нибудь играет в мацзян? — оборвал его ректор, но госпожу Ван этот окрик не смутил:
— Да, вот наш математик забрал у нас фишки и сражается каждый божий день.
Фан продолжал:
— Нас с Синьмэем мацзян не привлекает, и мы решили приобрести карты, поиграть в бридж. Но во всем городе не нашлось ни колоды, пришлось купить шахматы. Синьмэй, проиграв однажды, в сердцах швырнул доску с такой силой, что сломал несколько фигур, так что и этого развлечения мы лишились.
Фань, отделенная от Чжао Синьмэя ректором, улыбнулась молодому человеку и сказала, что никак не ожидала от него такого ребячества. Лю поинтересовалась, как ведет себя в случае проигрыша Фан Хунцзянь. Ректор заявил:
— Шахматы — это очень хорошо. Хорошо и то, что вы не нашли карт — все-таки это азартная игра. Студенты пронюхают — будет неловко. Ли Мэйтин запретил студентам играть в карты, а согласно правилам совместной жизни преподавателей и студентов...
Ну, понесло... Только что был нормальным человеком и вдруг опять превратился в чиновника, подумал Фан. Ему хотелось надерзить: «Сделайте игру преподавателей в мацзян доступной для студентов — вот вам и будет совместная жизнь». Но тут госпожа Ван нетерпеливо перебила ректора:
— Когда я слышу об этой совместной жизни, у меня начинает болеть голова. Это все затеи Ли Мэйтина, который живет здесь без семьи, а до семейных ему дела нет. Я до сих пор действительно не играла в карты, боялась лишних разговоров, а теперь нарочно буду играть. Если вы, господин ректор, сочтете нужным меня наказать — наказывайте, но Ли Мэйтин пусть ко мне не суется.
В предложении хозяйки, чтобы ректор сам ее наказывал, Гао усмотрел кокетливую фамильярность и сказал, покраснев:
— Ну, что вы! Конечно, в руководстве учебным заведением встречаются свои трудности, это вам и господин Ван скажет, но коллеги должны быть терпимы друг к другу.
— Ли Мэйтин мне не коллега,— холодно усмехнулась хозяйка.— Разве вы меня уже зачислили в штат? Уборщицей, очевидно,— на преподавателя ведь я не тяну. (Ректор тем временем делал успокаивающие жесты.) Сегодня у нас среда, так вот, в субботу я забираю обратно фишки и буду играть до самого утра, посмотрим, что предпримет Ли Мэйтин. Господин Чжао, господин Фан, у вас хватит храбрости составить мне компанию?
Гао Суннянь вздохнул:
— Я не хотел было говорить, но, видно, придется. Я позволил себе вторгнуться в ваш дом как раз в связи с Ли Мэйтином. Мне хотелось посоветоваться с господином Ваном, а что у вас гости, я не знал.
Гости заявили, что они рады возможности встретиться с ректором, хозяйка изобразила на лице скуку, а господин Ван озабоченно спросил:
— Что-нибудь случилось с Ли Мэйтином?
— Едва я вошел сегодня в кабинет, как он явился и спросил, назначил ли я докладчика на торжественный вечер в понедельник. Я ответил, что еще не думал об этом. Тогда он сказал, что в своем выступлении в качестве заведующего воспитательной частью хочет затронуть вопрос о развлечениях, подобающих преподавателям и студентам в период войны сопротивления (тут госпожа Ван хмыкнула). Я одобрил, но он спросил, что ему следует отвечать, если студенты поинтересуются, можно ли считать «подобающим развлечением» мацзян в доме заведующего отделением математики (кто-то из присутствующих воскликнул: «Вот оно что!»). Я сделал вид, будто мне ничего об этом неизвестно. А он стал настаивать, что об этом знают все коллеги, от меня одного
скрывают. («Неправда! — закричали Чжао и Фан.— Мы тоже ничего не знали!») Еще Ли утверждал, что все досконально выяснил, что ставки в игре весьма велики и что вы, господин Ван, являетесь инициатором и одним из постоянных партнеров...
Господин Ван залился краской, а смущенные гости уставились в свои чашки. Несколько минут стояла такая тишина, что можно было бы услышать, как ползет муравей — если бы в это время года водились муравьи.
Ректор как-то ненатурально улыбнулся и продолжал:
— А сейчас вы, господин Ван, будете смеяться. Он уверяет, будто фишки у вас американские, резиновые, поэтому игра происходит бесшумно...
Раздавшийся в комнате хохот разрядил напряженную атмосферу. Фан спросил хозяйку, правильно ли это сообщение. Она в ответ улыбнулась:
— Только такие провинциалы, как Ли Мэйтин и вы, могут вообразить, что существует бесшумный мацзян. А Ли из слепого, видимо, превратился в глухого!
Гао Суннянь не одобрил такого легкомысленного отношения и выразил свое неодобрение, поджав губы и замолчав.
— Что же он намерен предпринять? — спросил хозяин дома.— Рассказать обо всем студентам?
— Раз так получилось,— заявила его супруга,— лучше уж играть в открытую, не притворяясь, только стол накрыть ковриком, а сверху положить еще клеенку (тут сообразительная Фань воскликнула: «Это и будет бесшумный мацзян!»). Мне все это осточертело! Пусть кричит Ли Мэйтин, пусть волнуются студенты, пусть ректор уволит тебя! Наконец-то мы сможем уехать из этой дыры!
Ректор сделал несколько протестующих возгласов, а Ван сказал:
— Ли настроен против меня потому, что не стал заведующим отделением китайской литературы. Я же вовсе не хотел этой должности и несколько раз подавал ректору прошение об отставке, ведь правда, господин Гао? Но это я делал по собственной воле, если же кто хочет выжить меня, я нарочно останусь. Ли Мэйтин не на того напал. Я ведь тоже кое-что знаю о нем — например, о его визитах к дешевым проституткам в поселок!
Эффектная концовка речи Ван Чухоу вызвала возгласы удивления. Чжао и Фан тут же вспомнили о
дорожном приключении о Ван Мэйюй, но ректор нерешительно промолвил:
— Может быть, это преувеличение?
Видя, что он готов защищать Ли, Фан не выдержал:
— По-моему, господин Ван прав. В дни нашего путешествия сюда с Ли Мэйтином случалось нечто похожее. Не верите — спросите Синьмэя.
Но ректор оставался непреклонным.
— «Благородный муж утаивает плохое и рассказывает лишь о хорошем». В такого рода частные дела, господа, лучше не встревать.
Фань хотела было спросить Синьмэя, что именно случилось с Ли, но, напуганная тоном ректора, проглотила свой вопрос вместе с ложкой куриного бульона. Сам же ректор, поняв, что обидел Ван Чухоу, тут же добавил:
— Дорогой Хунцзянь, поймите меня правильно. Мы с Ли Мэйтином однокашники, и я, конечно же, не заблуждаюсь относительно его человеческих качеств. Но господину Вану нет нужды сводить с ним счеты — я сам улажу дело.
— Я должна взять вину на себя,— сказала хозяйка. — Чухоу хотел наладить с ним отношения, но мне не понравилась его физиономия, и я ни разу не позвала его к себе. То ли дело Хань Сюэюй с его заморской супругой — каждые три дня зовут историков то на обед, то на ужин. Самое интересное, что студентов они угощают полным обедом, а сослуживцев только чаем. (Тут Хунцзянь живо припомнил студента, весь вечер маявшегося животом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54