Но попутчики не проявили любопытства и ушли прогуляться, договорившись встретиться в шесть часов в том же ресторанчике, где они завтракали.
В назначенное время и место Ли Мэйтин явился в
Мэнчанский правитель — Тянь Вэнь, сановник древнекитайского царства Ци; при его дворе кормились тысячи людей разных сословий и профессий, порой выручавшие Тянь Вэня из затруднительных положений.
приподнятом настроении. На расспросы он сначала коротко ответил, что машина отправляется завтра в полдень, но потом не удержался и рассказал, что воинские грузовики заберут по одному пассажиру и одному месту багажа и доставят до города Шаогуань, откуда можно будет поездом поехать в провинцию Хунань. Это будет вдвое дороже, чем автобусом, зато удастся сэкономить деньги на гостинице и еде в пунктах пересадок.
— Это все хорошо,— нерешительно сказал Синьмэй,— но ведь нам должны перевести деньги в Цзиань?
— Подумаешь! Дадим телеграмму ректору, чтобы слал в Шаогуань.
Тут вставил реплику Хунцзянь:
— Но ведь ехать в Хунань через Шаогуань вдвое дальше!
Ли Мэйтин принял позу обиженного:
— Мои возможности ограничены. Если господин Фан способен так повлиять на комбата, что тот прикажет довезти его прямо до университета — милости прошу. Кстати, комбат придет к нам вечером взглянуть на багаж.
— Господин Ли прав! — засуетился Гу Эрцянь.— Утром же пошлем телеграмму, а в полдень уедем отсюда ко всем чертям. Торчать здесь еще три дня — поседеть можно!
Но Ли все еще был недоволен:
— Запишите на мой счет деньги, что я потратил на угощение Ван Мэйюй, и дело с концом!
— Нет, это разные вещи,— возразил Фан, сдерживая раздражение.— Даже если мы откажемся от этих грузовиков, представительские расходы будут разложены на всех поровну.
Чжао толкнул его под столом, шепнул что-то, и конфликт между Ли и Фаном можно было считать улаженным. Расширившиеся глаза Сунь приняли обычный вид.
Едва они вернулись на постоялый двор и поднялись к себе в комнаты, как половой крикнул снизу с набитым рисом ртом:
— Командир батальона Хоу пожаловал!
Все снова спустились. У комбата был большой нос цвета мандариновой корки, с ярко-красными прыщами, он заполнял собой значительную часть лица. По раскатистому смеху сразу видно было, что перед вами храбрый вояка. Он приветствовал Ли Мэйтина словами:
— Куда же ты запропастился? Я вернулся к этой девчонке Ван, а тебя уже нет.
Господин Ли что-то пробормотал в ответ и стал представлять офицеру присутствующих мужчин (Сунь немного задержалась у себя). Тот продолжал:
— Наши грузовики не имеют права перевозить частных лиц, это нарушение воинской дисциплины, понятно? Но раз вы преподаете в государственном университете, я буду считать вас государственными служащими и возьму на себя этот риск, понятно? Платы с вас не беру, вы люди бедные, а мне эти гроши ни к чему, понятно? Но моим подчиненным, шоферам и сопровождающим, нужны деньги и на сигареты, и на прочее, если им не дать — нарветесь на скандал, понятно? А багажа у вас много? Какой-нибудь шанхайской контрабанды с собой не везете? Ха-ха, ученые люди иной раз не прочь подзаработать!
Его принялись уверять, что контрабанды нет и вещей немного. Ли указал на свой сундук:
— Вот одно место, наверху еще несколько.
Глаза комбата сузились, будто он вдруг стал близоруким; он долго вглядывался в сундук, затем выпалил пулеметной очередью:
— Хороша штучка! Чье это? Что внутри? Это возить не положено! — Тут глаза его еще раз сузились — офицер уставился на спускавшуюся по лестнице Сунь.— Она едет с вами? Ей тоже не положено. Я не успел тогда все объяснить, меня вызвали... Женщин не возим. Если б женщин разрешали брать с собой, я бы скомандовал своей Ван: ать-два, три, шагом марш, поехали! Ха-ха-ха!
Сунь даже вскрикнула от негодования, а Хунцзянь дождался, пока офицер вышел в дверь напротив, и крикнул в его удаляющуюся широкую спину:
— Мерзавец!
Чжао и Гу принялись уговаривать Сунь не обращать внимания — на вежливость людей такого сорта рассчитывать не приходится. Она извинялась, что из-за нее сорвалась поездка, а Ли просил у нее прощения за то, что не выяснил всех деталей и заставил нарваться на обидное сравнение. Этим он выбил почву из-под ног у Хунцзяня, уже готового наброситься на него.
Ли Мэйтин тут же стал говорить, что он доволен срывом этого предприятия, напомнив притчу: «Старик потерял лошадь — кто знает, может, это к счастью?»
— Те, что носят при себе оружие, обожают самоуправствовать,— заключил он,— а нам нужно быть особенно осторожными — с нами девушка. К тому же ехать в Хунань кружным путем через Шаогуань слишком накладно. Господин Фан тут совершенно прав.
В Интани предупредительность господина Ли в его отношениях с Хунцзянем была весьма заметна, но неприязнь к нему со стороны Хунцзяня все росла, и один раз, усмехнувшись, он даже сказал Синьмэю:
— Ишь, как старается! И все ради того, чтобы я не напоминал о его «представительских» расходах! Я бы на его месте своих добавил бы.
По ночам, ворочаясь без сна, он уже не раз пожалел, что ввязался в эту авантюрную поездку. Ему казалось, что он уронил свое достоинство, оказавшись в одной компании с Ли и Гу. Десяти дней, проведенных в их обществе, достаточно, чтобы у человека опустились руки... Прошедшим днем, прогуливаясь с Синьмэем, он услышал в выкриках торговца арахисом интонации своего родного города. И верно, то был его земляк, заброшенный сюда войной. Торговец поинтересовался, на какой улице их уездного городка жила семья Фана, но не стал жаловаться на свои беды или просить денег на обратную дорогу. И это по-настоящему растрогало Хунцзяня: наверное, не один раз натыкался парень на черствость земляков, так что перестал даже заикаться о своих нуждах. Сколько невзгод придется еще пережить, чтобы дойти до такого состояния, когда перестанешь уже ждать сочувствия от кого бы то ни было!
Синьмэй стал иронизировать: если Фан будет унывать при первой же неудаче, он и в любви никогда не добьется успеха. Фан парировал:
— Да уж конечно, мало кто так настойчив, чтобы столько лет ухаживать за одной девушкой, как ты за Су.
— Мне тоже последнее время грустно. Вчера ночью спросил вдруг самого себя: вспоминает ли обо мне Су Вэньвань хоть изредка?
Фан подумал о Тан Сяофу, и сердце его затрепетало, как язычок пламени:
— Мы каждый день думаем так или иначе обо многих людях — о родных и друзьях, о врагах и тех, кто нам безразличен. Но чтобы постоянно вспоминать одного человека, вызывать в своем воображении его образ, желать увидеть его — такое бывает нечасто. Мы слишком заняты, нас все время что-то отвлекает. Если сложить все время, проведенное в мыслях даже о близком человеке, вряд ли наберется больше часа за всю жизнь...
— Надеюсь, мне ты посвятил хотя бы несколько секунд? Сказать по правде, я часто думал о тебе с самой нашей первой встречи, жаль только, не носил с собой секундомера.
— Между прочим, несостоявшиеся любовники чаще думают друг о друге. Может быть, ты во сне почувствовал, что приснился Су!
— Откуда у нее время видеть сны, да еще о таких бесприютных бродягах, как мы! К тому же видеть меня во сне значило бы изменять Цао Юаньлану.
Заметив, что приятель относится к разговору слишком серьезно, Фан решил разрядить обстановку:
— А ты настоящий диктатор! Своей будущей жене даже сны видеть не позволишь, чего доброго, еще наймешь детективов следить за ее подсознанием.
Три дня спустя путешественники втиснулись в как всегда переполненный автобус, идущий в Наньчэн. Ничего, утешали они друг друга, ехать не так уж долго, можно и постоять. Одно из сидений занимал парень в коротких штанах с лоснящимся лицом; он так прочно сидел, расставив ноги, что казался неотъемлемой деталью автобуса. Перед ним стоял большой мешок — по- видимому, с рисом. Синьмэй спросил Сунь, не хочет ли она присесть на мешок — на нем даже мягче, чем на сиденье. Та и сама подумывала об этом, но стоило ей попросить разрешения у хозяина, как тот, рассердившись, замахал руками:
— Нельзя, там рис, который едят, понимаешь?
Синьмэй также сердито уставился на него:
— А что случится, если на него сядет такая маленькая женщина?
— Сам не понимаешь? А еще мужик называется! Это же рис, его в рот кладут.
Сунь топнула ногой и заявила, что не хочет сидеть на мешке, но ее спутник не унимался, а парень все твердил, что «это рис, его в рот кладут». Чжао и Гу потребовали, чтобы в таком случае он уступил свое место. Видя, что он в меньшинстве, парень согласился, чтобы на мешок сел кто-нибудь из мужчин, но ни в коем случае не Сунь. Мужчины ее усаживали, девушка обиженно отказывалась. Наконец владелец мешка, которого назвали уже и нахалом и суеверным невеждой, не выдержал, смерил злым взглядом Сунь, вытащил из-под себя и постелил на
мешок куртку. Очевидно, ей предназначалась роль изолирующей прокладки. Уставшая от тряски Сунь уступила уговорам спутников и села.
Наискосок от нее оказалась молоденькая белолицая женщина в трауре, но с ярко накрашенными губами. Черты лица ее были настолько невыразительны, что их, как говорится, можно было стереть одним прикосновением влажного горячего полотенца. Сначала женщина молча наблюдала за происходящим, потом заговорила с Сунь на сучжоуском диалекте, кокетливо улыбаясь и выказывая неровные зубы. Она осведомилась, не из Шанхая ли Сунь, и обозвала местных жителей грубиянами, с которыми невозможно разговаривать по-хорошему. Ее муж, служивший в провинциальном правительстве Чжэцзяна, недавно заболел и умер, и теперь она направлялась в Гуйлинь к деверю. Она позавидовала Сунь, которую сопровождают четверо мужчин, пожаловалась, что едет в одиночестве, если не считать слуги, и выразила желание вместе добираться до Хэнъяна — все легче будет.
Автобус остановился, водитель и большинство пассажиров пошли завтракать. Женщина осталась, достала корзинку и уговорила Сунь отведать ее печенья из рисовой муки. Чтобы не вводить вдову в расход, Чжао и Фан отправились погулять. Гу Эрцянь вытащил из кармана недокуренную сигарету. Ли наклонился к женщине и тихо сказал:
— Будьте осторожней, не говорите во всеуслышанье, что едете одна. Вокруг толчется разный народ, мало ли кому какие мысли могут в голову прийти.
Вдова бросила на Ли Мэйтина быстрый взгляд:
— Вы, я вижу, человек заботливый. Афу, уступи господину место!
Рядом с вдовой, касаясь ее плечом, сидел молодой человек, припудренный, с напомаженной головой, похожей на лакированный орех, в синей куртке, с несколько суетливыми манерами, по виду вовсе не напоминающий слугу. Бесцеремонное поползновение на его покой было ему не по вкусу, однако сиденье пришлось уступить. Сунь эта сцена не понравилась, и она тоже вышла из автобуса. Когда все вернулись, Ли уже жевал печенье, а вдова и Афу дымили сигаретами. Хунцзянь сказал Синьмэю по-английски:
— Как ты думаешь, чьи это сигареты?
— А что тут думать? Конечно, Ли на общественные деньги купил. Станет он свои тратить!
— Теперь будут отравлять воздух всю дорогу. Зажег бы ты свою трубку — у нее запах приятнее.
В Наньчэне вдова и ее слуга поселились в одной гостинице с пятью нашими путешественниками. Ли рассчитал, что вдова и Сунь должны занять один номер, Афу же предстояло спать отдельно. Но сколько ни доказывал Ли, что так будет экономнее, Сунь не соглашалась. Впрочем, вскоре выяснилось, что вдова уже сняла номер для себя и Афу. Все удивились, а господин Ли пришел в благородное негодование и даже процитировал правило домостроя: «Да живут порознь мужи и жены, да блюдется различие между знатным и подлым». В это время Гу Эрцянь, раздобывший свежую газету, закричал:
— Плохо дело, господа!
Оказывается, японцы предприняли наступление на Чанша, главный город Хунани, причем положение создалось критическое. Началось совещание; все согласились, что с имеющимися деньгами возвращаться назад невозможно, единственный выход — добраться до Цзианя, получить перевод, а потом уж решать, как быть дальше. Ли Мэйтин ту же поделился новостью с вдовой, причем сообщил такие устрашающие подробности, словно располагал секретной информацией непосредственно из японского штаба. Напуганная женщина повторяла на разные лады:
— Как же нам быть, господин Ли?
Ли ответствовал, что такие люди, как он, нигде не пропадут, из любой беды найдут выход. А вот слуги ненадежны, у них нет знаний — разве человек со знаниями пойдет в слуги? Положиться на слугу — значит накликать беду... Но едва Ли вышел из номера вдовы, как донесся сердитый голос Афу:
— Столоначальник Пань назначил меня сопровождающим, а ты липнешь к каждому встречному! Откуда ты знаешь, что это за тип? Случись что-нибудь, как я оправдаюсь перед начальством?
— Ишь ты, взревновал! Какое тебе дело? К нему относятся по-человечески, так он и место свое забыл. Неблагодарный, черепашье отродье!
Афу хладнокровно возразил:
— Это ты сначала из своего дохлого муженька черепаху сделала, а теперь, значит, за меня принялась?
И тут раздался вопль, Афу выскочил из номера, а вдогонку неслись крики вдовы:
— Схлопотал по морде? Не то еще будет! Ты у меня узнаешь что почем! Впредь не надейся...
Ли Мэйтин понял, что отношения между госпожой и слугой сомнительного свойства. На сердце ему словно капнули яду, очень захотелось дознаться у вдовы, что и как, а потом отколотить этого Афу. Он выглянул за дверь: Афу стоял в коридоре, потирая распухшую щеку. Увидев краем глаза Ли, он проворчал:
— Смотрелся бы ты, дядя, вместо зеркала в ночной горшок! Тоже мне ухажер, нашел лакомый кусок...
Этого не снес бы и более выдержанный, нежели Ли, человек:
— Ты кого это честишь тут, свинья?
— Тебя, свинья!
— От свиньи слышу!
Такой обмен любезностями в принципе бесконечен, побеждает тот, у кого глотка здоровее. Чтобы скандал не разросся, Гу затащил Ли обратно в номер со словами:
— Ну, стоит ли спорить с такими людишками!
Почувствовав, что последнее слово остается за ним,
Афу закричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54