— Все, дедушка. Мама вот тебе пирога прислала.
— Ну? Что это она, право, все беспокоится...
Дед, маленький и сгорбленный, с головой, будто отлитой из серебра, засуетился, подавая Володе табуретку и помогая ему раздеться. В глубине когда-то выразительных, а теперь мутноватых глаз затеплился огонек радости, словно родничок на дне большого, но мутного озера.
Сгорбился дед давно, лет десять назад. Сгорбился сразу и уж больше не разгибался. Над ним шутили: «Что, дед, время берет свое?» — «Тело оно, верно, согнет, — отшучивался дед,— как обруч сделает, а душу — шалишь! Душой я и сейчас молодой, будто еще и не жил», И это походило на правду. Дед не унывал, не жаловался на старость, а в работе не отставал и от молодых.
— Дедушка, ты что, на охоту ходил, да? — спросил Володя, показав на тетерева.
— Нет, милый, какая уж мне охота, и так дел по горло. Это сегодня утром прилетала стайка, вон на березу. Ну, я одного и того. Прямо из сеней...
— Дедушка, а ты почему вчера в баню не приходил, а? — допытывался Володя.
— В баню-то? Да некогда было. Вон улей хотелось доделать. Видишь, что тут у меня?
Избушка деда действительно походила на столярную мастерскую. На полу валялись щепки, на стенах висели лучковые пилы, в щелях стен торчали долота и стамески. На комоде, где покойная бабушка любила расставлять вазочки с цветами, стоял новый улей.
Володя разделся, снял валенки и принялся вместе с дедом готовить завтрак. Он любил помогать деду. Особенно ему нравилось потрошить убитую птицу или зайца.
Когда чугунок с тетеревом поставили на плиту, Володя вымыл руки, достал из сумки бережно завернутую в бумагу книгу и, примостившись около окна, углубился в чтение. Дед, помешивая ложкой варево, курил. Он долго смотрел на внука, потом потушил папироску и, бросив окурок в огонь, спросил:
— Что это у тебя за книжка, Володя, занятная небось?
— Книжка-то? Интересная, дедушка. Хочешь, почитаю? Дед, прежде чем согласиться, полюбопытствовал:
— А про что там? Может, не стоит?
— Здесь, дедушка, про Буденного, Семена Михайловича, как он воевал.
— Ну? Про Буденного, говоришь? Тогда давай.
Володя выбрал один особенно ему понравившийся эпизод и, чтобы ввести деда в курс событий, пояснил:
— Здесь, дедушка, говорится о том, как Буденный до взятия города Воронежа послал белому генералу Шкуро приказ, что двадцать четвертого будет принимать у него парад, и приказывал ему все, какие ни на есть, войска собрать на площади. Это он на смех устроил. Ну, а дальше слушай..,
Отрывок взволновал деда.
— Смотри-ка ты, — удивился он, — все ведь верно. Кто же это написал?
Володя взглянул на обложку и сообщил фамилию автора.
— Что-то не припомню такого, — сознался дед, — а, наверное, с нами был. Где б он так точно все узнал?
— Дедушка, а ты что, разве вместе с Буденным воевал? — изумился Володя.
— А как же? С ним, Володенька, с ним. Всю гражданскую вместе прошли. Ты прочитай-ка про это еще разок, только пореже..,
Вторичное чтение взволновало деда сильнее. Он встал, свернул папиросу толщиной в большой палец и, глубоко затягиваясь, стал ходить по избе.
— Ты знаешь, Володя, — задумчиво сказал он, — за этот бой мне Буденный самолично подарок преподнес.
Володя давно слышал о подарке от домашних, но мельком и смутно, а вызвать деда на откровенную беседу ему еще не удавалось. То занят был дед, то ответит что-нибудь не совсем понятное, а иногда, правда, и скажет, но очень уж кратко: «Был. Воевал», но этого разве достаточно? Иные деды очень разговорчивые, Целыми днями в летнюю пору сидят они на своих завалинках, греются на солнышке и все рассказывают про былые годы, а этот больше молчит, все недосуг ему. Сейчас Володя очень обрадовался, что наконец-то, совсем неожиданно, выпал подходящий случай и можно поговорить с дедом обо всем по душам.
— Неужели, дедушка! А что за подарок? — как можно удивленнее воскликнул Володя, чтобы больше расположить к себе деда.
— Подарок-то? — переспросил дед. — Ладно, раз потешил старика, то покажу.
Он подошел к комоду, выдвинул ящик и стал в нем рыться, Володе вдруг так захотелось поскорее увидеть подарок самого Семена Михайловича, что показалось, будто дед шарит очень долго,
— Дедушка, ну поскорее, — поторопил он.
А дед, такой расторопный во всем, вдруг сделался словно вареный. Даже когда подарок был уже найден, он, прежде чем показать его, стал сначала задвигать ящик. «Какой чудак! Разве можно на это расходовать время?»
Наконец дед разжал ладонь, и Володя увидел перочинный ножик.
— Вот это да! — еле выговорил он.
— А тут вот и надпись еще есть, посмотри-ка, — сказал дед и, ковырнув заскорузлым прокуренным ногтем, раскрыл блестящее полотно с золотыми буковками.
— Это пчеловодный, — стал рассказывать дед. — Семен Михайлович будто знал, что я пчеловод, когда дарил мне такой нож.
Дед рассказывал о достоинствах ножа, и так неподдельно и естественно, что можно было думать, что без него он и к ульям не подходит. Но было не так: при Володе дед еще ни разу им не пользовался. Нож и не нужен деду в работе, но он берег его, как священную реликвию, как память о дорогом человеке, о своей молодости, о походах в былую тяжелую годину...
То, что нож дельный, Володя и сам видел. В голове не укладывалось только одно: неужели такой смирный дед, сумевший сжиться даже с пчелами, смог когда-то проявить доблесть?
— Дедушка, а за что он тебе подарил ножик-то, а? — не вытерпел Володя.
— Знамо за что, — сказал он, — за плохие дела подарков не дают. Так-то!
— Дедушка, а ты что не работаешь им, бережешь-то куда? — поинтересовался Володя.
— Куда берегу, говоришь? Тебе! Куда же больше? С собой не возьму. Вот придет срок, выну и скажу: «На, дорогой внук, пользуйся да не забывай деда Дениса!»
— Ну? — у Володи от волнения и радости перехватило даже дыхание. — Дедушка, а когда этот срок придет, а? — спросил он и, будто испугавшись своих слов, замер. Володе вдруг показалось, что перед ним какая-то райская птица из сказки, за которой он охотился всю жизнь, и сейчас одно неловкое движение может погубить все дело.
И дед спугнул райскую птицу.
— Вот когда подрастешь немного. Пока рано тебе давать, беречь еще не умеешь...
Володя этого и ожидал.
— Дедушка, миленький, а нельзя ли сейчас, а? Я его никогда не потеряю! — взмолился он.
Но просить было бесполезно.
— Сейчас? Ни-ни! — нахмурился дед и все так же неторопливо спрятал подарок на место.
С тех пор и зачастил Володя на пасеку. Чуть подвернется свободное время, сейчас на лыжи и — пошел...
Ждать оказалось делом, пожалуй, последним из никудышных. Ну хотя бы дед сказал, на сколько там подрасти: на метр, больше ли. Тогда Володя хотя бы видел конец своим мучениям. А то — подрастешь. Очень уж растяжимо. Нет, так ждать было невозможно. Володя не раз уж намекал деду, что пора подарить нож, сколько же можно расти? Но дед отмалчивался. Видно, жаль ему было расставаться с таким подарком.
А Володе, как на грех, очень уж захотелось показать его в школе товарищам, так захотелось, что и сказать нельзя. Но у деда разве выпросишь?
Это желание дошло у Володи до того, что он решил пойти на хитрость. Однажды, придя на пасеку, он сказал деду тоном, не допускающим никакого сомнения:
— Дедка, а я рассказал о подарке Ивану Кузьмичу, учителю нашему по истории. Ты ведь его знаешь? Так он очень даже заинтересовался и просил передать тебе, чтобы ты прислал ему посмотреть. А у нас разговор зашел о Буденном, ну я и сказал.
Хотя это и походило на правду, но дед знал, что Володя обманывает его. В молодости дед иногда и сам так делал. Был даже случай, немного похожий на этот, но до сих пор Денис не осудил себя, находил это в некоторой степени закономерным. Поэтому не осудил и внука. «Пусть порадуется, — решил он, — все равно вернет!»
Дед сильно любил своего внука, и больше всего за то, что Володя очень уж походил на него. Такие же русые, почти белые волосы, голубые выразительные глаза, немного вздернутый веснушчатый нос. Та же завидная бодрость, которую Денис не утерял и сейчас. На других внучат дед смотрел просто как на продолжателей своего рода, а Володя — это другое. В Володе дед видел как бы продолжение самого себя.
— Иван Кузьмич, говоришь? — Дед для видимости насупил брови. — Ладно, раз такое дело, то возьми. Только чтоб без обману, а завтра принесешь...
Утром весть о подарке самого Буденного разнеслась по школе с быстротой молнии, а Володя, герой дня, красный от возбуждения и радости, ходил по классам, как именинник.
Ножичек понравился всем. Даже Костя Кузьмин, сын колхозного председателя, мальчик серьезный и совершенно равнодушный к таким заманчивым вещам, как «вечные» ручки-самописки, и тот, увидев такой ножичек, языком прищелкнул:
— Вот это я понимаю!
Иван Кузьмич, конечно, не просил Володю принести посмотреть подарок, но, чтоб не оказаться в неловком положении перед дедом, Володя показал и ему.
Впервые Володя ехал в этот день на пасеку с большой неохотой. Ведь с таким чудесным перочинным ножичком предстояло расстаться надолго, может, и навсегда. Володя, конечно, не знал, что срок, о котором говорил ему дед, скоро придет, и дело тут окажется вовсе не в росте, а совсем, совсем в другом.
Наступила весна. С теплого угла подул ласковый влажный ветер, Дольше обычного стало задерживаться на небе и солнышко. Вокруг деревьев снег уже обтаял до самой земли, и они стояли теперь как в воронках, наполовину залитых водой. Снег пожелтел, сделался рыхлым, ноздристым, как пена. Целыми днями на деревьях кричали грачи. В лесу стало пестро. Зацвел орешник, по лесным прогалинам выбросил голубые и белые головки подснежник. В Волчем логу золотыми огоньками замигали глазки мать-и-мачехи.
Весна пришла ранняя, но буйная, хмельная. Пришла прочно, по-настоящему. Она по-хозяйски прошлась по полям и лесам, дохнула полной грудью и за одну неделю согнала снега, разрушила дороги и по всей округе распустила веселые, звонкие ручьи.
В' школе начались весенние каникулы, и Володя на всю ростепель ушел на пасеку.
Дед теперь усердно готовился к выставке. Поправил колышки, сделал носилки и в день раз по пяти ходил в омшаник проверять пчел.
Пчелы тоже почувствовали весну и сильно волновались. В омшанике стало излишне тепло, и это очень беспокоило деда. Наступила самая опасная пора. Малейший недогляд мог губительно сказаться на пчелах. На ночь дед открывал в омшанике все продухи и двери, чтобы хоть немного охладить там воздух.
На пасеке сошел весь снег. Дед установил весы для контрольного улья, устроил поилку и ждал теперь только первого теплого, безветренного дня, чтобы выставить пчел на летние места. Но дни все еще стояли серенькие, с мелкими дождями по утрам и густыми туманами к вечеру,
В один из таких сумрачных вечеров дед, как обычно, поужинав, закурил и, надев на босу ногу галоши, пошел в омшаник открыть двери. Вернулся вскоре чем-то очень взволнованный и растерявшийся.
— Володя, милый, беда, — крикнул он еще с порога, — где мои резиновые сапоги? Скорее одевайся, в омшанике вода!
Ничего не понимая, Володя подал сапоги и, набросив пальто, выбежал вслед за дедом.
Вода, черная, как деготь, залив в омшанике весь пол, вышла в тамбур. Внешне она стояла спокойно, не бурлила и не пенилась, словно застыла на одном месте. Но в этом ледяном спокойствии ее было что-то зловещее: она медленно, медленно, еле заметно подбиралась к стеллажам, на которых стояли ульи.
— Откуда же она? Сроду ведь этого не было. Ах ты, беда-то какая!
Дед, сгорбившись больше обычного, будто крадучись, пошлепал по воде в глубь омшаника.
— Ничего не понять. Откуда же она идет? Недавно ведь смотрел, и ничего не было. Этак, пожалуй, часа через два она весь нижний ярус затопит. Володя, милый, давай беги в село. Скажи там, что беда, скорее, мол, а то всех пчел затопит...
Было темно. На поляне Володя еще кое-как различал дорогу, а в лесу ничего уже нельзя было разобрать. Небо с утра сплошь затянуло тяжелыми тучами, и темнота стояла такая, что дорога то и дело убегала из-под ног то вправо, то влево. Володя заходил в кусты, спотыкался о корни и пни. Раза два терял дорогу, потом ощупью находил и, наконец, совсем сбился, забрел в чащу, еле из нее выбрался и шел уже наугад.
Лес, в котором стояла пасека, был крупный и незачащенный, но сейчас он показался Володе битком набитым разным хламом. Откуда что взялось!
Наконец он выбрался в поле. По сравнению с лесом стало немного светлее. Сколько он плутал, Володя не знал, но ему показалось, что долго. Мост через суходол был в стороне, километрах в двух, а Володя торопился. Делать такой крюк было опасно: займет много времени. А отсюда напрямую до села — рукой подать! Он определил направление и пошел напрямик.
Впереди зашумел Волчий лог. Володя присмотрелся, где бы удобнее перепрыгнуть, и ужаснулся. Полая вода шла в половину суходола, а до другого берега было метра четыре. Он смутно вырисовывался в темноте узкой полосой набитой волной пены. Володя никак не ожидал, что здесь идет столько воды. Он растерялся, не зная, что предпринять. Вернуться на дорогу и пройти через мост — далеко, перепрыгнуть — тоже невозможно. Но раздумывать было некогда. В голове назойливо стучала мысль — скорее! И Володя решил перепрыгнуть. Он разбежался и... угодил в самую середину пенистой снеговой воды. От невыносимого холода сразу же захватило дыхание. Он вынырнул и еле вздохнул. Все тело будто сдавили ледяными обручами. К счастью, почти рядом торчали из воды какие-то кусты. Володя поймал один, подтянулся и почувствовал под ногами дно. Шатаясь, как пьяный, он с трудом выбрался из скользкого оврага и побежал. Но и бежать было тяжело. Намокшее пальто тянуло к земле, мешалось полами в ногах, не давало ходу.
Сразу за оврагом началась зяблевая пашня. Ноги вязли. На ботинки налипали большие комья жирного чернозема. Но Володя все шел и шел, не обращая ни на что внимания, часто спотыкаясь и падая в холодную липкую грязь...
Была у него радость: Волчий лог гремел далеко за спиной, а впереди, совсем недалеко, уже мигали огоньки села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49