Даже деревья не терпели такой стужи и трещали, будто кому-то жалуясь. В тонких ветках леденел сок, лед разрывал молодые волокна. Ветки делались хрупкими и, не выдержав даже слабого напора ветра, ломались, словно стеклянные. На озере резко, как ружейные выстрелы, трещал лед. Треск глухо перекатывался по лесу, нарушая утреннюю тишину. С тонких, обледенелых веток берез сыпался рассыпчатый иней.
В такие морозы дед Никита отсиживался в избушке. Только часа на два выходил он, чтобы принести с озера свежей воды да натаскать дров. Так целыми днями и вился над избушкой белый столб дыма, словно развесистая белая береза в инее.
В такие дни замирало все. Только ветер, жесткий и колючий, как еж, одиноко бродил по лесу. Он целыми днями ворочался в голых верхушках берез, пел на каких-то радостях свою угрюмую, древнюю, как земля, песню, а лес стонал. С высоких сосен падали снежные шапки. Задевая за сучья, они дробились, и в воздухе долго искрилась алмазная пыль. От падающих раздробленных шапок снег под деревьями делался ноздристым, как пчелиные соты.
По ночам ветер куролесил на крыше пасечного домика, стучал в ставни, потом забирался в трубу и, то ли от холода, то ли от одиночества и скуки, тоскливо вопил до утра. Но на заре затихал и он, словно коченел, не выдержав лютой стужи. В этот час затихало все, и на свет нарождался новый утренний мороз, румяный и статный, но еще злее ночного. Лес встречал это рождение спокойно, как необходимое и обычное явление, застыв в ледяном безмолвии.
А дед Никита, поглядывая в окно, радовался:
— К урожаю!
Солнцеворот
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышит...
Ф. Тютчев
Но незаметно миновал и корень зимы. Наступил февраль-ветродуй. Дольше стало задерживаться на небе солнышко. И хотя было еще студено, в народе говорили, что медведь в берлоге на другой бок перевернулся, а солнце на лето пошло.
Первой заметила это большая желтогрудая синица.
— Цвеньк, циньк! — запела она на солнечной стороне крыши.
— Цвень, дрень! — вторя ей, зазвенела, упав на крыльцо, первая капля.
Обрадовались теплому солнышку воробьи, устроили меж собой потасовку.
— Чик-чирик, чик-чирик! — раскричались они на всю пасеку.
— Донг, донг! — словно в колокол ударил пролетавший над лесом черный ворон-вещун. — Весна идет, весна идет!
Его-то, черного, как головня, самого первого пригрело солнце. А дед Никита стоял на крыльце домика, покуривал свою маленькую трубочку, сделанную из корня старой березы, и улыбался:
— Да, весна! Но весна-красна показалась только на часок. Побежавшие было
с крыши из-под снежной шапки веселые жемчужные капли вскоре повисли ледяными сосульками. Смолкла до следующего дня желтогрудая синица, угомонились непоседливые воробьи, и улетел по своим неотложным делам ворон-вещун.
Дед Никита постоял еще немного на крыльце, выбил о перила свою трубочку и тоже пошел в избу.
Холодно!
Великое государство пчелиное
Еще природа не проснулась, Но сквозь редеющего сна Весну прослышала она И ей невольно улыбнулась.
Ф. Тютчев
Пчелы, конечно, ничего этого видеть не могли, но и они не прокараулили начало весны — время подсказало. Клуб зашевелился, расширился. В середине его, в самом теплом месте, пчелы стали до блеска чистить ячейки, чтобы можно было выводить в них новое поколение крылатых тружениц, искусных собирательниц нектара и пыльцы. Старым пчелам инстинкт подсказывал, что после выставки они долго не протянут: короток пчелиный век, поэтому нужно было начинать готовить себе смену. К вечеру этого же дня матка — мать всего великого государства пчелиного из племени самого Солнца — положила в чистые ячейки первые яички, жемчужно-белые, как крупинки сахарного песка. С этого дня матка стала откладывать яичек все больше и больше, чтобы не умалялось, а крепло великое государство пчелиное.
Дело пчелиной матки — только откладывать яички, и как можно больше. Другой работы и заботы у нее нет. Все воспитание будущего потомства целиком лежит на пчелах. Они же и за маткой ухаживают, каждую секунду предлагают ей покушать, чтобы она не ослабла и могла без устали откладывать яички. Ведь что ни больше она положит яичек, то больше будет пчел, сильнее семья, а такой семье в жизни ничего не страшно: ни враги, ни холод, ни голод. Сильная семья всегда обеспечит себя кормом на весь год. Вот почему матка и старается отложить яичек как можно больше — насколько хватит теплого места в гнезде.
Как только в ячейках появились первые яички, пчелы окружили их большой заботой и любовью. Большие труженицы, они не терпят безделья и теперь довольны, что наконец-то приспело дело и с каждым днем работы будет все больше и больше.
На третий день яички лопнули, и из них выклюнулись крошечные белоснежные подковки личинок. Пчелы стали сытно кормить их своим молочком, немного позднее — хлебиной — пчелиным хлебом-пергой, сделанной еще летом из цветочной муки-пыльцы с медом, обогревать. В тепле и сытости личинки быстро росли, а когда выросли уже настолько, что стали полностью занимать донышки ячеек, пчелы положили им вкусного и питательного корма и запечатали ячейки тоненькими пористыми восковыми крышечками, сделанными из смеси воска с хлебиной. Хлебину пчелы подмешали в воск для того, чтобы к личинкам проникал свежий воздух, а запечатали, чтобы на нежные, слабенькие тельца личинок ничего не могло попасть такого, что невидимо даже пяти пчелиным глазам. Теперь личинки должны были развиваться самостоятельно, превратиться в куколок, потом в молоденьких пчелок, прогрызть восковые крышечки и выйти наружу. Но до этого нужно было ждать ровно 21 день, и пчелы терпеливо ждали появления молодежи, с которой как-то веселее жить даже в темном омшанике.
Время от времени в омшаник заходил дед Никита. Когда натужно скрипела тяжелая дверь, пчелы вздрагивали и встречали деда ровным, чуть возбужденным жужжанием, точно что-то ему рассказывая. Дед затаивался и долго прислушивался к ровному гулу-рассказу, по которому узнавал, как идет житье-бытье в великом государстве пчелином. Потом он прикладывал ухо к улью, тихонько щелкал но стенке и снова слушал.
Как живете, милые? — спрашивал дед первым щелчком. — Хорошо, дедушка, спасибо за беспокойство!
— Ах, глупые, глупые, — говорил второй дедов щелчок, — наступает весна. Вот скоро я вас выпущу! То-то полетаете, то-то порадуетесь.
Дед, как и пчелы, тоже с нетерпением ждал весну и все разговоры сводил только к ней.
Весна-красна
Вот-вот и хлопнет почкой тополь, Как ветви к солнцу поднялись? Вот-вот на днях цветным потоком Заплещет дол, заблещет высь.
А. Прокофьев
А солнце и впрямь повернуло на лето. Оно стало заметно теплее и ярче, все дольше задерживалось на небе, удлиняя и удлиняя день. Морозы смякли. Воздух стал чист и прозрачен. В нем все явственнее ощущались тонкие, волнующие запахи весны. По ночам особенно ярко перемигивались звезды. Они стали заметно крупнее и так низко висели над лесом, что, казалось, вот-вот заденут за макушки высоких елей.
Днем удивительно ярко сверкали снега.
Незаметно миновал март — бокогрей и капельник. Реже поднимался сиверко, чаще с теплого угла дул влажный, шелковистый ветер, приносил запахи набухающих почек, водянистого снега, апрельской прели. Лес очистился от снежных шапок, стал темнее, таинственнее. Пропала его сказочная красота, созданная снежными буранами.
Теперь уже целыми днями цинькала на припеках синица, шумно дрались воробьи, а над полями весело звенели жаворонки.
С утра и до вечера старательно подтачивал снега, отворял ручьи неутомимый апрель-водолей, целыми каскадами катил он с крыш жемчужные капли.
Пролысились поля. Заметно оседал снег и в лесу, а на красной стороне оврагов уже выглянули огненно-желтые и нежно-голубые глазки первоцветов.
С наступлением тепла дед Никита все дни проводил на улице: чинил старые ульи, рамки, раскидывал по пасеке и без того на глазах убывающий снег. Старик нетерпеливо ждал того дня, когда можно будет вынести из темного омшаника ульи с пчелами.
И день этот настал.
На солнечной поляне сошел весь снег. Серые глыбы его остались только в густых осинниках да ельниках. На проталинах наклюнулась нежно-зеленая травка.
Дня за два до выставки пришел на насеку по последней санной дороге дед Афанасий.
Никита очень обрадовался сторожу, и нестолько потому, что долго не видел его, сколько от сознания, что наконец-то пришла пора весенней работы с пчелами. Дед Афанасий был для деда Никиты таким же точным предвестником теплых дней, какими являются у нас грачи и жаворонки — вестники настоящей, безобманной весны.
Дед Афанасий хотя и устал с дороги, но, едва скинув с плеч тяжелую котомку, обошел всю пасеку, все закоулки, походил по лесу, заглянул в омшаник и долго стоял на берегу разлившегося озера.
— Скучал я по этим местам всю зиму! — чистосердечно признался он.
А еще через день пришли на пасеку по утреннему морозцу колхозники, и работа закипела. Никита для такого случая приоделся и ходил именинником…
Великий праздник
Пчела за данью полевой Летит из кельи восковой.
А. Пушкин
Пчелы тоже с нетерпением ждали дня своего великого праздника весны и солнца.
Когда дед Никита открыл настежь тяжелые двери омшаника, пчелы во всех ульях возбужденно зашумели, высказывая этим свое нетерпение увидеть весну-красну, солнце, полакомиться свежим нектаром с первых весенних цветов, весело покружиться над солнечной поляной, полетать по лесным просекам.
Дед Никита, затыкая сырым мохом в ульях летки, заговорщически уговаривал пчел:
— Потерпите, милые, с часок. Вот вынесут вас из омшаника, расставят все ульи по колышкам, тогда полетаете. А сейчас вы своим весельем у меня всех носильщиков разгоните. Некому тогда будет и выносить-то вас.
Но пчелы не слушали стариковских наставлений и советов и, словно расшалившиеся дети, озорно шумели на весь омшаник.
Выставка началась. Колхозники будто переняли веселое настроение пчел и выносили ульи с шутками и смехом. К обеду на солнечной лесной поляне как из-под земли вырос разноцветный пчелиный городок.
Отдохнув с полчасика, колхозники ушли в село, а дед Никита, немного выждав, чтобы пчелы успокоились после тряски, стал открывать летки ульев. А пчелы только этого и ждали. Торжественно трубя, с большим шумом, они гурьбой начали вылетать из ульев, и вскоре над всей солнечной поляной установился ровный, далеко разносившийся гул, словно над лесом, где-то далеко-далеко, прокатывался первый весенний гром. Издали казалось, что над каждым ульем висит серое облачко дыма, — так дружно облетывались пчелы.
А дед Никита ходил между ульев, записывал в свою книжечку, как та или другая семья облетывается, и улыбался: облет во всех семьях проходил хорошо, сильно и дружно. Розовая лысина старика, увлажненная потом, ярко блестела.
Весенний облет пчел — это не просто вылет за водой или в поле за нектаром, как бывает во все летние дни, когда пчелы одни вылетают из улья, другие заходят в него и лета пчел почти незаметно. Весенний облет — совсем другое. На этот облет, длившийся обычно около получаса, из гнезда выходят сразу все летные пчелы, все до единой, и кружатся вокруг улья, облетываясь и запоминая местность. В этот момент вся пасека бывает просто окутана пчелами, и мало посвященные в это дело люди и даже малоопытные пчеловоды просто робеют во время весеннего облета пройтись по пасеке.
Дед Афанасий несколько лет подряд работал с дедом Никитой на пасеке, а к весеннему облету так и не привык. Вот и сейчас он побаивался пройтись по разбушевавшейся пасеке и, сидя на крылечке пасечного домика, подавал деду Никите «руководящие указания». Ему издали было виднее, какой величины облачко кружится над тем или иным ульем.
А пчелы, эти неутомимые труженицы, так соскучились по работе за длинную зиму, что не могли позволить себе праздного безделья даже в первый день выставки, в день своего праздника встречи с весной и солнцем. Не прошло и часа, как дед Никита открыл в ульях летки, а черные тучки пчел, кружившиеся в ошалелом танце над ульями, стали редеть, таять, как тает над лощинами туман под лучами жаркого солнца.
Кончая облет, этот единственный в году танец весны, каждая пчела делала над своим ульем, потом над всей пасекой по нескольку кругов, чтобы получше заприметить место, и сразу же принималась за дело. Одни пчелы летели к озеру за водой, садились на берегу и, высунув блестящие, словно лакированные, хоботки, жадно сосали прогретую у берега воду. Напившись вволю, они насасывали водой полные медовые зобики — единственные мешочки для переноски жидкостей — и тут же спешили в свои ульи, чтобы угостить свежей снежницей, этим даром весны и солнца, молоденьких пчелок, которые еще не научились летать и работали по дому: кормили личинок, чистили ячейки, чтобы матка могла без остановки откладывать яички, ухаживали за маткой и сторожили улей от пчел-воровок и других любителей меда, которых в природе великое множество. Да и мало ли по дому работы! Другие партии пчел кружились на первых весенних цветах мать-и-мачехи, волчьего лыка, вербы и, набрав в медовые зобики сладкого свежего нектара, тоже спешили в свои ульи.
Дед Никита ходил по пасеке, заглядывал в летки ульев и, видя, как дружно облетываются и работают пчелы, радовался.
— Афанасий! — крикнул он все еще сидевшему на крыльце сторожу. — Иди-ка сюда!
— А не укусят? — боязливо поеживаясь, спросил сторож.
— Что ты, ай первый раз на пасеке? Небось не первый!
— Да я уж отвык за зиму-то, боязно. Больно уж пчела-то расходилась.
— Не бойся. Видишь, поредела пчела, делом занялась, до тебя ли им теперь!
А пчелы над пасекой и впрямь поредели. Целыми партиями носились они по лесу, отыскивая первые цветы-медоносы, другие безостановочно носили в ульи воду, и всем им, конечно, было сейчас не до боязливого сторожа.
— Смотри-ка, благодать-то крутом какая! Пчелы-то как неистовствуют. Дождались, милые, весны, дожили до красного солнышка! — вслух восторгался дед Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49