— Так теперь дешевле и проще готовое купить.
— Нельзя, обычай. У нас ли нет платьев? Всякие есть, и шелковые даже, а в день свадьбы, когда родители благословляют жениха с невестой и посыпают их зерном и хмелем, невеста должна быть в платье, какое она сама себе сделает. Вот и собираюсь завтра в город за нитками... А нужно это, как я полагаю, не столько самой невесте — она его больше сроду не наденет, — а нам, ее родителям. В таком платье сразу видно, что мы не только вырастили дочь, но и научили ее уму-разуму, ремеслу-рукоделию. В старину умные люди были, поэтому и мы не должны нарушать их обычай. А так, конечно, платьев, что ли, теперь у кого нет. Грех жаловаться...
Старинный обряд горных марийцев мне понравился. Ничего плохого нет, если невеста в день свадьбы демонстрирует свое рукоделие.
— А венчание? — осторожно спросил я.
— У нас и в старину-то не особенно, так уж попов боялись, а теперь и подавно. Пустое это. И без венца живут, и венчанные расходятся. У нас давно никто не венчается. Распишутся в сельсовете — и все тут. А вот насчет платьев-то хотя и очень старинный обычай, а все держится. Тоже, должно, скоро отомрет. Ни к чему он теперь. Это когда женщины всю жизнь ткали да шили все на всю семью сами — купить-то не на что было, — тогда и обычай этот хорош был, а таперь к чему он. Но раз еще держится, то и мы не будем нарушать. Пускай ткет, делать-то ей сейчас все равно нечего, а это все будто за делом.
После того вечера я не виделся с Михаилом Ивановичем и сейчас, когда сели за стол, спросил, как сложилась судьба его младшей дочери Марии, которая ткала когда-то себе полотно на свадебное платье.
— Хорошо живут, — ответил старик, видимо довольный тем, что мы, хотя и посторонние люди, интересуемся судьбой его детей.— Жаловаться грех. Сам-то трактористом в колхозе работает, а Марюк на ферме за телятами ходит. Справно живут. Молодым что теперь не жить. На Первый май собираемся со старухой к ним в гости. Давно приглашают.
Узнав, что мы перебираемся на Ясашное озеро, старик удивился не менее, как я когда-то удивился его ткацкому станку.
— Да что вам там делать-то? Разве в пильщики найметесь? Там еще с прошлого лета начали лес валить и по се время валят. Неужели в хуторе никто об этом не знает? Это прошлой весной озеро в лесу было, а теперь почитай что в степи стоит. А шуму — уши затыкай. Не то что птице или зверю какому, человеку-то с непривычки невмоготу. Машин разных — гибель. Электропилами валят. Тракторов наехало, автомашин. Ветку от Суслонгера тянут. На Марбумкомбинат больше везут да на Кокшагу для сплава. Нам
135
уже план на посадку леса дали. Только я сто тысяч саженцев получил, да другие лесники не менее. Размах огромный. Не знаю только, как справиться, где людей брать. И в колхозах как раз посевная начнется. Прямо беда.
— Вот и поохотились в заповедных лесах, — удрученно пропел Дмитрий Николаевич.
Новость поразила и меня.
— А вы не тужите, — успокаивал лесник. — Раз ко мне пришли, без охоты не будете. Есть тут места, сведу я вас завтра утречком, а может, и сегодня еще после обеда сходим. Рядом тут озерцо, и чирки водятся.
Такой вариант нас не устраивал. Нам непременно хотелось пожить с недельку на берегу заповедного озера Ясашного, познакомиться с его обитателями. А в темных еловых лесах, какими мы только что прохфили, весной охотнику делать нечего. Белка вы-кунела, а из дичи, кроме клестов да зеленых дятлов, тут ничего не ищи.
— Найдем, — успокаивал нас старик.
Возвращались мы на хутор тихим весенним вечером.
Устали да и были к тому же не очень довольны. На Ясашном озере шли лесоразработки, а темные елово-пихтовые леса в обходе Михаила Дмитриева нам не понравились: они не для весенней охоты на дичь. Пробыли мы здесь два дня, были на трех озерцах провального типа, как и большинство озер в марийских лесах, а возвращались пустые.
Нам не повезло.
Мы шли, тяжело нагруженные, по раскисшей дороге, часто останавливались и отдыхали. Поклажа была нелегкая. Дмитрий Николаевич отставал, и мне через каждые полчаса приходилось останавливаться и поджидать его. Солнце уже скрылось за черные пики елей, когда мы подходили к хутору.
— Отдохнем! — предложил Дмитрий Николаевич.
Мы свернули в лес, к небольшому озерцу, мимо которого проходила наша дорога, и, сняв с себя поклажу, сели на берегу.
Хутор был недалеко. Оттуда доносились звуки радио, мычание коров, говор людей.
— Теперь мы, считай, дома! — заметил Дмитрий Николаевич, с наслаждением вытягивая онемевшие ноги. — И таскало же нас в этакую даль! Столько-то дичи и вокруг города можно было бы настрелять.
И, словно в подтверждение его слов, на той стороне озерца вдруг просвистел чирок-свистунок: свись, свись, свись...
— Слышал? — насторожился Дмитрий Николаевич и, приложив к губам кулак, поманил: — Тю-тю-тю-тю...
Чирок этого только и ждал. Он тут же поднялся, подлетел к нашему берегу и опустился шагах в двадцати от нас, в недоумении крутя головкой с бусинками глаз: куда, мол, делась уточка? Только сейчас позвала—и пропала...
— Видишь? — спросил Дмитрий Николаевич. — А ведь здесь он не один.
Услышав разговор, чирок снялся и полетел. Мы не жалели, так как стрелять не собирались, да и ружья наши были разобраны и лежали в чехлах.
— Сколько там добыли за три-то дня с дорогами, — бубнил Дмитрий Николаевич, — я бы тут за один вечер больше взял. А все натура. Вечно куда-то тянет. Все кажется, что чем дальше в лес, тем больше дров, а выходит наоборот. Прошлой осенью мой сосед все надо мной смеялся. В выходной уйду я за грибами и так далеко заберусь, что только к вечеру еле-еле до дому доберусь. А он вокруг города ходит и за день корзины четыре принесет. А я—одну!
— Дмитрий Николаевич! — усовестил я его. — Да разве мы за этим ходим далеко-то, чтобы больше принести? Нет ведь?
— Оно, пожалуй, и верно! — согласился он. — Иногда я заранее знаю, что ближе — лучше, а иду дальше. Знаю, а иду. Тянет. Натура уж у пас такая любознательная, что поделаешь! Интересно ведь по лесам походить.
Так оправдали мы в этот тихий вечер свой неудачный поход на Ясашное озеро.
Вечером другого дня я один пошел на охоту. Дмитрий Николаевич отдыхал, сославшись на усталость, Михаил с Иваном занимались по хозяйству, а Антон по каким-то надобностям ушел в село, в правление колхоза.
Я лежал в шалаше на берегу неширокой лесной протоки, соединяющей два небольших озерца, и ждал вечернего перелета селезней. Было рановато. Солнце еще не село, и, несмотря на все старания моей круговой уточки, селезни не летели.
В шалашике, сделанном из еловых веток каким-то охотником, было тесно, неудобно, но и наружу нельзя: полетит ненароком селезень — сразу заметит. Так и сидел я, согнувшись вдвое, полулежа, чуть высунув из шалаша кончики стволов.
Вдруг над водой промелькнула чья-то тень. Крякуша моя неестественно вскрикнула и скрылась под водой. И в то же мгновение на то место, где только что она плавала, бросился крупный орлан-белохвост.
Удивительная прозорливость у этой птицы. Еще не коснувшись воды, он заметил стволы моего ружья, сразу же взмыл и, лениво махая метровыми крыльями, огромный и ловкий, полетел прочь.
Ружье, так некстати, было заряжено мелкой утиной дробью. В патронташе лежали патроны с другими номерами дроби, крупнее, но перезаряжать уже некогда. Я пустил в угон страшному хищнику, в его ослепительно белый хвост, подряд оба заряда. После каждого выстрела орлан, круто забирая все выше, смешно тряс крыльями, часто-часто, словно пытался вытряхнуть из них попавшую под перо дробь.
Пролетев все так же плавно еще немного, он вдруг словно споткнулся в воздухе и, будто планер или игрушечная модель самолета, ткнулся в берег у самой воды метрах в сорока от меня на той стороне протоки. Несмотря на то что дробь была мелкая, ему против пера попало, видимо, крепко. Он так и остался лежать там, где свалился, даже не пошевелившись и не сложив расправленных в полете крыльев.
Просидел я в этот вечер дотемна. Рядом на острове то и дело слышались выстрелы, но ко мне за весь вечер так и не подлетел ни один селезень, хотя уточка моя быстро оправилась и работала весь вечер азартно. Видимо, селезни издалека еще видели огромного хищника на берегу протоки и не шли даже на крик утки... Любовная пора у них уже подходила к концу, поэтому, может быть, страх смерти и был у них в это время сильнее любовной страсти.
Белохвост оказался старым, более пяти килограммов веса. Когда я подошел к нему, он был еще жив, но не сопротивлялся: видимо, чуял, что ранен смертельно. Глаза у него были открыты, и из горбатого желтого клюва пузырилась кровь.
Добычу с большим удовольствием взял у меня Сергей Иванович на чучело для огорода.
— Давно я такого подстерегал, да все убить не приходилось, а для огорода страсть как нужно. Цыплята одолевают,
Утром мы пошли в лес вдвоем с Дмитрием Николаевичем и как-то потеряли друг друга.
Перед обедом я вышел на опушку и был изумлен развернувшейся предо мной картиной. Дул теплый ветер. Ярко светило солнце, и с запада, обкладывая все небо, шли черные грозовые тучи с седыми космами ливня. Тучи походили издали на гигантские горы, высившиеся на горизонте. Время от времени там вспыхивали молнии, и до меня доносились глухие раскаты грома.
Я вдохнул полной грудью этот чудесный напоенный особой прелестью предгрозовой воздух. На память как-то сами по себе пришли тютчевские строки: «Люблю грозу в начале мая...»
А гроза между тем приближалась. Я стоял на опушке среди молодых березок и зеленеющей озими и с интересом смотрел на исполинскую игру стихии. Я забылся, и на минуту мне показалось, что вижу какую-то незнакомую голубую страну с неприступными скалами в горах и туманами понизу. Я видел эту страну с городами и селами через закраек туч, и все это казалось мне настоящим, одушевленным: так выразительно было создано. Там, в высоких горах этой голубой страны, шла исполинская битва, и до меня доносился неимоверный грохот. На землю вместе с этим грохотом летели обломки тонких добела накаленных стрел,
Я хорошо представил себе битву в горах и до того забылся! что не заметил, как меня в один миг накрыло проливным дождем! И сразу же куда делись горы, небесные города! Я словно отрезвел^ согнулся и, будто крадучись, пустился вдоль опушки к хутору Пока добежал до дома, на мне не было ни одной сухой нитки: так был силен этот первый весенний дождь!
Дмитрий Николаевич оказался уже дома. Они стояли с Михаилом на крыльце и любовались, как дождь обмывает первую травку. Лес скрылся за сеткой дождя, в лужах булькали пузыри. Сразу почернели крыши домов, заборы.
— Хорош дождичек! — восхищался Михаил. — Зелень теперь пойдет недуром. За три дня леса не узнать.
К вечеру дождь перестал, выглянуло солнце, и мы собрались на тягу вальдшнепов.
— После дождя, — говорил Михаил, — вальдшнеп будет тянуть непрерывно.
Как и в первую тягу, к нам опять присоединились Антон и Ванюшка. Но тяга не удалась. С вечера над порубкой протянула одна только птица, да и то как-то вяло, не азартно, а после нее до самой ночи не показалось ни одной. Мы простояли до темноты и ни с чем пошли домой. Ничем не показывали себя и другие птицы. Было тихо в лесу, словно недавний дождь смыл здесь все живое
— Это к погоде, — заметил Дмитрий Николаевич. — Должно, похолодает или ненастье надолго уставится.
— Похоже, — согласились с ним остальные. Угнетенность леса действовала и на нас. Все молчали и только
скупо отвечали на вопросы друг друга. Да и говорить не хотелось. На небе горели далекие и холодные звезды,
Предсказание охотников сбылось. Утром вставать не хотелось, и мы долго провалялись в постели. Небо было сплошь затянуто тяжелыми, низкими тучами. Моросил мелкий, осенний дождь.
Три дня мы просидели дома, а погода не улучшилась. По ночам выпадал снег, днем — дождь.
Пробовали кое-чем заняться. Зарядили все пустые гильзы, до блеска вычистили ружья, брались читать, выходили на крыльцо курить — скучно! Как в воду канули и охотники: никто за эти дни не побывал у Михаила. Подвело и радио: разрядились батареи питания, и мы сидели оторванные от всего мира, как мыши, загнанные непогодой в клетку.
— Что-то вы приуныли, а еще охотники! —- шутила над нами Наташа.
На четвертый день пришел Антон,
— Не видать вас на охоте в эти дни, — сказал он, поздоровавшись с нами. — Как пойду в лес — все нет никого, один.
— Неужели ты все еще ходишь?—удивились и в то же время обрадовались мы.
— Хожу, а как же! — спокойно ответил он, словно речь шла о вещах, совершенно для нас безразличных. — Делать-то сейчас совсем нечего, вот и хожу.
— Но ведь дождь. Чего же ты стреляешь?
— А дроздов, — так просто ответил он. — Сейчас они мокрые, далеко не летают, и видеть их хорошо: лес-то голый. К ним близко можно подойти.
— Так каждый день и ходишь?
— Каждый.
— А чего же за нами ни разу не зашел?
— Стеснялся. Вы ведь все смеетесь, что я дроздов стреляю.
— А сегодня ты не пойдешь?
— Собирался, не знаю как, — замялся он.
— А чего бы и нам не сходить, проветриться да разогнать скуку? — предложил я Дмитрию Николаевичу.
— Надо сходить! — охотно отозвался он. — Дрозд хотя и не ахти какая птица, и грешно их стрелять настоящему охотнику, да и закон не велит, но хоть посмотрим на лес.
Михаил, видя, как мы немного оживились, одобрил:
— Чего же, сходите. Я бы тоже пошел с вами, да земля после дождя раскисла, вязко будет деревянной-то ноге.
Мы стали собираться. Антон пошел домой за ружьем.
Я надел резиновые сапоги, брезентовую куртку с капюшоном. Дмитрий Николаевич поверх своей куртки натянул еще широкий Михаилов плащ, под который спрятал ружье. Едва только за окнами мелькнула голова Антона, мы вышли на крыльцо.
Дождь был несильным, но сеял часто-часто, не прерываясь. Лес утопал в его серой дымке и чуть вырисовывался темной стеной. Утонуло в этой сетке и озеро, и озимое поле за хутором. Казалось, что сразу же за последним домом кончается земля.
Мы пошли к лесу, гулко хлюпая по лужам. Дмитрий Николаевич ворчал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49