— Ну, а вторую, наверное, уж без жребия доедали? — спросил, ухмыляясь, Дмитрий Николаевич.
— Без жребия, продолжал Михаил. — Погоды они так и не дождались. Съели подсадных и — в обратный путь. До нашего хутора еле ноги дотащили: голодные, обросшие — медведи да и только. Так ни с чем и уехали. А дня два или три прошло после них, и погода установилась. Весна весной, теплынь, хоть рубашку скидывай. Мы с отцом вскорости на это Ясашное поехали. Уток там было, как комарья, а стаи все прибывают и прибывают. В самый кон угодили. За две зори — вечер и утро — целый мешок одних крякушей взяли. Вот как бывает.
— Бывает и не такое, — сказал Дмитрий Николаевич. — У меня тоже был случай, чуть было совсем не загиб. Да где бы, вы думали? В пяти верстах от города, за лесхозовской сушилкой на мочальном болоте. Автомобильные гудки слышу, радио до меня явственно ветерком доносит, а я сижу, как грек под березой. Вот так же в ростепель в болоте на острове один очутился, ходил слушать, прилетели ли вальдшнепы. Вода поднялась, и нету кругом ни души. Двое суток просидел, охрип кричавши. Насилу выбрался. Спасибо одному рабочему с сушилки, корова у него в лесу заблудилась, ходил искать да напал на меня...
Утренняя охота всех освежила. Мы изрядно проголодались. Зато на пасеке нас ждал роскошный завтрак. Сторож Мотанкин ошикал всех наших вчерашних вальдшнепов, опалил на костре, сложил их в ведерный чугун и сварил без картошки, без лука. Даже соли забыл положить. И все же, несмотря на полную бесталанность повара, завтрак вышел на славу: его пробелы мы восполнили. За столом воцарилась мертвая тишина. Слышалось только сопение да работа челюстей. За все время завтрака только Иван один раз нетактично заметил Антону, что тот не отрезает частями, а таскает из чугуна целыми птицами. Антон было смутился, покраснел, но Дмитрий Николаевич выручил его.
— Что это ты, Иван, — сказал он, — простой истины не знаешь. — Чай, большому-то куску рот радуется!
Все рассмеялись.
— Это верно, — согласился сторож Мотанкин, вытягивая из чугуна крупного вальдшнепа. — Не только что рот, но и душа-то рада,
— Зачем ты, Иван, побеспокоил парня? Видишь, он только было залоснился, как молодой голубь, — весело сказал Михаил и захохотал И вдруг хохот покрыл весь стол. Марийцы расхохотались так, что поджимали животы. А Мотанкин сквозь смех то и дело восклицал, как бы подливая масла в общее веселье: «Ха-ха-ха, молодой голубь!»
Мы с Дмитрием Николаевичем молча переглядывались, пожимали плечами и никак не могли понять, чем же вызвано такое веселье.
Когда все насмеялись до слез, в том числе и Антон, который хохотал громче всех, Михаил рассказал нам, в чем дело.
Оказывается, у марийцев есть сказка-анекдот про чувашей. Когда-то в давние времена делили чуваши землю и увидели на меже ежа; что за диковина, что за чудо — никто определить не мог. Михаил долго показывал, как бестолковые чуваши удивлялись, впервые увидев такое чудо... Тогда староста сказал, что нужно послать за Иваном Васильевичем. Тот за двадцать верст на мельницу ездит и, конечно, все знает. Побежали в село. Мудрец в это время спал на печи, и с задорги торчали только лапти. Когда старику растолковали, в чем дело, он слез с печи, перекрестился на передний угол и, очень довольный тем, что понадобился миру, сказал: «Что ж, раз мир просит, надо сходить». Но оказалось, что и единственный знаток на селе видит ежа впервые. «Чудо, да и только, — сказал Иван Васильевич. — Сколько живу, где ни был, чего ни знаю, а такое чудо первый раз вижу». — «Что же все-таки такое?» — напирал староста. «Точно сказать не могу, но думаю, что это или серый волк, или молодой голубь».
Я давно заметил, что марийцы любят сочинять безобидные анекдоты про чувашей. Те, в свою очередь, взахлеб рассказывают о марийцах и мордвинах. Мордвины — о леших, русских и татарах, русские же обо всех сразу, но особенно много о евреях и армянах, хотя многие сочинители и в глаза-то армян не видели. Так уж повелось на Руси. У нас не могут, чтоб не подковырнуть друг друга безобидной, иногда очень умной и острой, а бывает, и глупой шуткой...
После завтрака Михаил с Антоном отправились домой. Дмитрий Николаевич решил отдохнуть и остался на пасеке. Он забрался на омшаник, настелил там ульевых подушек и лег. Мы с Иваном пошли в лес поискать, нет ли поблизости тетеревиных, а может, и глухариных токов.
Когда мы вышли с пасеки, уже припекало солнце. Всюду на разные голоса звенели птицы. Лес был полон шума. На муравейниках большими, по пригоршне, кучками сидели рыжие лесные муравьи и, шевеля черными ниточками усов, грелись на солнце. Сидели они на самых верхушках муравейников, где больше солнца, как деревенские ребятишки, которые об эту пору тоже забираются поближе к солнцу на повети и крыши домов.
В одном месте стоял большой, хорошо вытаявший из снега муравейник. На верхушке его сидели муравьи и грелись. Многие из них пробовали спускаться вниз, но на промысел пройти не могли: муравейник все еще был отрезан от всего лесного мира плотным серым сугробом, из которого пока только и вытаял один этот муравьиный дворец.
Ранней весной в недоодетом лесу каждая травинка, каждый росток, пробившийся из-под прошлогодних, туго спрессованных снегом листьев, бросается в глаза, и радуешься этому первому ростку, как драгоценности.
Из середины некоторых муравейников торчало по пяти-шести лоз дикого лесного малинника, и это тоже бросилось мне в глаза, и еще потому, что вокруг, может, на целый километр или больше, вообще не было малинника.
Летом каждый муравейник густо обрастет по краям сочной густой травой и кустарником; стоит он словно в дорогой оправе, поэтому, возможно, и не замечаешь летом, что вдруг в самом центре государства муравьиного появился малинник. Сейчас же, когда кругом лежат пласты почерневшего снега, малинник этот хорошо виден, и нельзя на него не обратить внимания и не подумать: откуда же он мог взяться.
По опыту и давнишним моим наблюдениям знаю: муравьи любят больше селиться вокруг отмерших старых пней. Тут им, видимо, легче воздвигать свои хоромы и больше тепла от сухого пня. У зеленых же кустов и свежих пней муравьи почти никогда не селятся; если и случается это, то очень редко. Тогда как же мог попасть малинник в самую середину муравьиного гнезда? Я спросил об этом Ивана.
— А шут его знает, — спокойно ответил он, видимо удивившись нелепости моего вопроса. — Сам, неверное, вырос. В лесу все само растет...
Я долго гадал, делая разные предположения, но точно и не сумел утром ответить на этот вопрос. Только летом и уже в другом лесу сам же муравейник рассказал мне об этой маленькой тайне. Шел я большим еловым лесом и напал на промысловую муравьиную тропу. По ней небольшая кучка муравьев тащила к своему дому хорошую, спелую ягоду земляники. Так сама по себе раскрылась загадка. Позднее поспеет малина, муравьи и ее начнут таскать себе на пропитание, сок высосут, а семена со временем прорастут в теплой, благодатной почве муравьиного гнезда, и сами насекомые, совершенно не понимая этого, в какой-то мере становятся садоводами.
Так чаще всего сам же лес и рассказывает про все свои тайны.
Кругом было пестро. Среди серых проталин то мелькнет сероватый островок снега, то голубая лужа. Почти везде журчат ручьи. У черемухи на припеке лопнули почки, и в каждом шоколадном шарике появился зеленый клювик, словно дорогой камень в оправе. Еще вчера на орешнике висели тугие коричневые сережки, а сегодня они уже распустились, выбросили из себя множество тоненьких ниточек-цветков. Нечаянно заденешь за куст, тряхнешь — и каждая сережка окутается золотым облачком пыльцы. А чуть посильнее тряхнешь — от всего куста пойдет золотой дымок.
Мы шли мелколесьем. То и дело в осинниках и орешнике попадались зимние лосиные погрызы и поломы.
— Последний день так свободно гуляю, — глядя на неодетый весенний лес, задумчиво сказал Иван. — Завтра будем пчел выставлять. Вот радость-то им будет!
И, видимо представив себе, как радостно будет пчелам, Ванюшка зажмурился от удовольствия.
— Теперь самое время выставлять, — поддержал я его. — Вон и орешник расцвел, медуница кругом синеет.
— Можно бы и сегодня, да так уж прозевал я. Думал, холодновато будет. С вечера ветерок тянул в поле северный. А сегодня вон он как, день-то, разгулялся! Весна, она весна и есть! На каждом часу перемена. Если завтра такой же денек разгуляется, облет пройдет что надо, как по заказу. А нам самое главное — облет в тепло провести, а там, хоть и холода обратно вернутся, не страшно!
— А почему ты, Ваня, с лесом навсегда прощаешься? — спросил я, заметив в глазах у него какое-то волнение. — Неужели после выставки ни разу не сумеешь больше на охоту сходить?
» — Как не суметь,—ответил он.—Сумею, только уж воли такой не будет. Как пи то — привязан! Работы прибавится, а от делов разве уйдешь.
— Ну, утром, вечером...
— Так-то обязательно схожу. Пока лес не оденется да птица на гнезда не сядет, разве усидишь? Обидно как-то пропустить зарю в такую пору.
Я рассказал Ивану о братском кладбище тетеревов, виденном нами вчера. Но Иван этому не удивился.
— Это бывает, — сказал он. — Я почти каждую весну такие погибшие стаи нахожу если не тетеревов, то куропаток. У нас тут белые куропатки по болотам живут. Большие табуны, жалко, конечно, но что же сделаешь...
На небольшой солнечной полянке мы нашли множество цветков медуницы. Поляна синела от них, словно была залита голубой снежницей.
— Первый медонос, — сказал Иван. — Вот завтра пчелки порадуются им. Медисты они очень:
Он стал на колени и, боясь помять этот первый цветок-медонос, долго любовался им, его только что раскрывшимися еще розовыми лепестками. Такой уж этот цветок, медуница. Расцветает розовым, а как только расцветет, — делается сине-голубым, а потом темно-синим. Три цвета меняет.
Мелколесье кончилось. Мы вошли в темный сосновый бор. Под ногами мягко зашуршали туго спрессованные сосновые иглы, лежавшие здесь толстым ковром вперемешку с круглыми, раскрывшимися шишками. Кругом стояли высокие, в три-четыре обхвата толщиной сосны. Кое-где из-под слежавшегося слоя игл торчали прошлогодние веточки вереска, молодо зеленел вечнозеленый брусничник с мелкими, толстыми и жесткими листочками. Ранней весной хорошо в сосновом лесу. Летом, особенно в полдень, не так. Р Воздух здесь сухой, очень уж сильно настаивается на хвое, густо пахнет смолой и всегда почему-то пить хочется.
— Чай хороший из брусничника, — похвалил Иван. — Что дольше листья его преют, тем навар все гуще и краснее делается. Брусничный чай лучше грузинского или другого какого люблю. И не потому, что он у нас тут бесплатно, а просто в самом деле хорош. После него как-то легко сразу делается. После бани напьешься такого чаю — словно помолодеешь.
Шагах в ста от нас поднялся с земли глухарь и, не забираясь высоко, скрылся за деревьями.
— Где-нибудь неподалеку он и петь ночью будет, — сказал я Ивану.
— Тут глухари должны быть, — согласился он, — самое место для них сосна, ель — глушь! Любят они это. Здесь и болот вокруг много, большие болота, одни клюквенники. На них круглый год, почитай, живут глухари. И выводки глухариные летом вокруг этих болот часто встречаются, и токуют они по веснам тоже тут неподалеку. Нужно побывать здесь на утренней зорьке, послушать. Запросто глухаря можно будет заполевать. Михаил Изюков на той неделе тоже где-то здесь одного подстрелил.
В темном бору было холодно и сыро. Во многих местах здесь еще толстым слоем лежал серовато-бурый снег, зернистый, легко рассыпающийся под ногами. Заходили сюда зимой и лоси; всюду виднелись их серые, раза в три крупнее заячьих, орешки.
А вскоре мне повезло... Пробираясь по высокому берегу ручье-вины, на дне которой шумел и пенистый поток, я нашел в осиновой чаще крупный лосиный рог с девятью отростками. Иван в это время был у воды: высматривал брод. Я окликнул его и поднял высоко над головой причудливую корону лесного великана. Иван подошел, внимательно осмотрел находку и определил:
— Старый бык, лет двенадцати. В декабре сбросил. У нас в лесу часто лосиные рога находят, но такой крупный я впервые вижу. Просто повезло тебе, хорошая вешалка для ружья будет.
Во многих марийских избах я видел подобные вешалки из рогов сохатого. На таких вешалках в первую очередь вешались ружья.
— Счастлив ты, — еще раз повторил Иван.—По сосновным грибам надо ходить. Там легко лосиный рог найдешь. Зимой, когда придет время сбрасывать рога, лось чешется лбом о сосну, собьет с нее много коры, тут и рог сбросит. А дня через два и другой где-нибудь потеряет, так же вот о сосенку почешется. Вот по этим затесам мы и ищем весной рога. Затесы эти издалека видно. А в такой чаще, где ты нашел, лось редко рога оставляет. Это, наверное, он запутался рогом в сучьях, крутил-крутил головой — никак, вот и сбросил. У нас хуторские ребята по веснам специально иногда в лес ходят лосиные рога искать. Правда, не всегда, но находят. Главное, только бы затес на сосне увидеть, а уж рог тут обязательно будет, если никто еще не подобрал. А иной раз такой рожок попадется — как ухватик, видно, лосенок сбросил. Повертишь в руках и кинешь в кусты. Куда его понесешь?
— А вот если не подобрать, долго лосиный рог в лесу валяться будет?
— Нет. Лета за два его мыши да белки начисто источат..
Мы перебрались через бурлящий поток по стволу ели, перекинутой через ручьевину буреломом, и вошли в светлый разреженный березняк. Первые, кого мы здесь встретили, были опять-таки дрозды. Они летали по роще большими стаями, звонко кричали. Тут же по кустам целыми стайками перелетали зяблики. Маленькие, чуть крупнее воробья, серенькие птички с белыми заплатками на крылышках, они, видимо, только сегодня появились здесь и так же, как и дрозды, радостно распевали.
В березняке было теплее, суше и солнечнее. Поэтому и жизни здесь было больше. Всюду шныряли птицы, чуть не под каждым деревом пробились и уже расцвели розово-синие колокольчики медуницы, бледно-голубые абажуры сон-травы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49