Теми же быстрыми шагами гробовщик Енок вступил на вокзальный майдан и только было хотел поискать своего приятеля, Кривого Арута, как кто-то потянул его за полу чухи.
— Пошел прочь, бездельник! — думая, что чуху его дергают солдаты, выругался гробовщик Енок, но...
— Да помилуй, что с тобой, не узнаешь разве? — услышал он голос Кривого Арута и обернулся на него. Опешил, остолбенел гробовщик Енок от увиденного. Кривой Арут стоял за маленьким столиком и разливал чай из жестяного чайника; стоявший рядом русский солдат протянул руку за чаем.
— Так ты, Арут, уже за работой! — воскликнул гробовщик Енок, вперив тупой взгляд в Кривого.
— А что же делать, друг Енок, помаленьку денежки зарабатываем, ничего не поделаешь...— не то оправдываясь, не то гордясь, ответил Арут и начал полоскать стоявшие перед ним стаканы. Долго смотрел с завистливой улыбкой на лицо своего бывшего партнера гробовщик Енок, задал несколько отрывистых вопросов о торговле, сказал: «Пора назад»,— резко повернулся и быстрыми шагами воротился в город.
На следующий день гробовщик Енок на вокзальном майдане за маленьким столиком торговал хлебом и колбасой. А неделю спустя городские дети уже не боялись проходить мимо его лавки: гробовщик Енок, ликвидировав гробовое дело, занялся «ручной торговлей».
Вот каковы были перемены, имевшие место в городе в течение одного двух месяцев. А глупец Вародян все еще ждал, что центр известит его о каких-то таинственных постановлениях, после чего только, по его словам, должны были произойти известные перемены...
И вот... Вновь и вновь вспоминаю, дорогой читатель, как сегодняшний день: впереди всего, инициатором всего, предвестником всякого более или менее бросающегося в глаза общественного начинания в этом наирском городе был он — Амо Амбарцумович — Мазут Амо. На этот раз также орудовал он, Мазут Амо, этот влиятельнейший житель города, управляющий «Светом» и председатель Местного Комитета Товарищества. Само собой разумеется, что его тесной близостью к Товариществу нужно объяснить и то, что Мазут Амо знал все своевременно и своевременно же сообщал кому и куда следует. Но на этот раз было нечто, о чем надлежало довести до сведения всех. «Сообщи всем!» — было написано, по словам т. Вародяна, на бумаге, полученной — правильно было бы сказать присланной — из центра. Тов. Вародян своими собственными глазами видел эту бумагу в конторе Мазута Амо,— Амо Амбарцумович сам показал эту любопытную бумагу т. Вародяну. Тов. Вародян же, неизвестно почему, счел нужным известить об этом прежде всего г. Марукэ; однако передал не все содержание бумаги, присланной из центра, а лишь ту «долгожданную весть», которую принесло сообщение.
Г-н Марукэ недолюбливал т. Вародяна, этого, как он выразился, «наирского варжапета», на спине которого, как тебе уже известно, читатель, от «центра печали» остались любопытные следы. В свою очередь, т. Вародян смотрел сверху вниз на этого «европейского осла»... Однако же это не особенно благожелательное отношение т. Вародяна к г. Марукэ вытекало не из личных, а скорее из объективных, общественных мотивов. Дело в том, что Марукэ иной раз позволял себе делать довольно-таки двусмысленные замечания по адресу Товарищества. Этого не могли ему простить не только Вародян, но также и Клубная Обезьяна, хотя он, этот сапожник Симон, и не был членом Товарищества, а лишь сочувствующим.
И как смел г. Марукэ? Кто, кто только не знал, что гораздо легче в темной комнате выругать «Никола», чем даже во сне допустить неблагожелательное отношение к Товариществу. Товарищество, как мы имели случай заметить в первой части, было центром и даже «сверхцентром». Если ты, дорогой читатель, пожелаешь представить себе хоть самым отдаленным, самым тусклым образом этот центр — представь себе следующее.
Где-то в неизвестном месте, в месте, о существовании которого никто, даже т. Вародян, не знает, наирском, китайском или же, кто его знает, может быть, вавилонском, икс-игрек-зет — неизвестном городе, на окраине города, в центре, а может быть, на кладбище — одним словом, в таком месте, существование которого даже подвергнуто сомнению, есть, существует — уж не знаю, как это выразиться, чтобы ты мог понять,— ну, скажем, есть неизвестная комната, избушка или землянка. Так вот тут, в этой землянке, о месте которой, как было сказано, никто не знает, живет колоссальных размеров паук, невидимый паук, паукообразный мозг. Этот паук, этот паукообразный мозг, из своего неведомого убежища протягивает свои щупальца и, начиная отсюда, плетет он свою паутину — прочно и беспощадно. Протягивает свои щупальца, растягивает паутину в сторону наирских городов, наирских мозгов, сердец, воль; распространяет— на Муш, Битлис, Диарбекир; на Тифлис, Феодосию, Энзели; на Иерусалим... Одним словом, во все углы, где есть хоть один наирянин: Нью-Йорк, Женеву, Калькутту, Перу, Рио-де-Жанейро, Панаму — не знаю, есть ли еще город, куда бы не дошли нити, железные ниточки Мозгопаука. Вьет, вьет он свою железную, прочную паутину из города в город, из страны в страну, а сам остается незримым, неуловимым, неощутимым, словно чудо. Это — поистине чудо, страшная тайна, поразительное диво... Вот, дорогой читатель, что такое Товарищество как центр, или, как удачно определяет тов. Вародян, «сверх-центр». Но я еще не говорил о самом главном, самом удивительном: боялся, что не поверят. Дело в том, дорогой читатель, что Мозгопаук может в любую минуту протягивать, заставлять действовать, двигаться, как ему угодно, свою всемирную паутину, каждую ее нить, отдаленную ниточку, ее кончик, кончик кончика... Вот в чем дело! Представляете вы, как там, в неизвестном месте, сидя у себя в комнате, этот пауковый мозг, или Мозгопаук, может двигать, вытягивать, шевелить свои многочисленные щупальца, кончики щупальцев—=и вот в Нью-Йорке известные нити, ниткообразные люди сделают то, что захочет центр, Центро- мозгопаук... Потянет он, Центромозгопаук, тысячу первую ниточку — и вот в Женеве, в центре Европы, в издающемся на наирском языке «Дрошаке» появляются громовые трононизвергающие призывы... Но это еще ничего— есть наиневероятнейшее, поистине чудообразное.
Двадцать пять лет назад, дорогой читатель, сидя под семейной кровлей с женой, детьми, сестрой либо матерью, ты мог пить чай, обедать или ужинать, как вдруг в один прекрасный день Центромозгопаук в своем неизвестном месте зашевелил самым тоненьким своим щупальцем, кончиком щупальца — и вот, ты представляешь себе? — там, на зеленых берегах Босфора, в гнусной столице султанов, с легкостью лимонадной пробки, словно крик наболевшей души наирян, то есть самого Товарищества, как выражение справедливого протеста, взорвался, взлетел на воздух Оттоманский Банк Не чем иным, как незаметнейшим движением незначительнейших ниток Центромозгопаука было вызвано то, что слетела с трона великолепного Елдиза — Елдизская гидра, та, о кровавом отечестве которой первый человек мира, неподкупный наирофил, по внушению Центропаука, сказал:
«Больной человек должен умереть!»
Да и расскажешь ли все! Неиссякаемы, неисчерпаемы подвиги его. И после всего этого до чего смешным должно было казаться то поистине ни в коем случае не допустимое обстоятельство, что такое высокомерное ничтожество, каким был г. Марукэ, позволяло себе делать различные непозволительные намеки, бросать бумажные стрелы по адресу Товарищества. Об этом, конечно, уже давно знал, давно успел прощупать через свои шустрые местные ниточки Центромозгопаук, но «насекомое» было уж слишком незначительное, ничтожное, чтобы из-за него стоило шевелить щупальцами и взрывать г. Марукэ подобно Банк-Оттоману... да-с! Этому ничтожеству и незначительности г. Марукэ следовало скорее приписать то на первый взгляд необъяснимое явление, что он оставался безнаказанным и даже в этом наирском городе продолжал причинять своей ничтожной тяжестью незначительные колебания одной из незаметнейших ниточек Центромозгопаука — т. Вародяну...
Ну, конечно, т. Вародян знал свое дело; он превосходно усвоил тончайшее искусство вибрации ниточек, в чем для т. Вародяна имела поучительное значение его кратковременная близость с покойным товарищем Каро, с тем несчастным т. Каро, который, как известно из первой части моего романа, так преждевременно погиб при взрыве домика, находившегося у моста Вардана. Тов. Вародян на заре своей революционной деятельности именно у этого т. Каро впервые получил боевое крещение революционера. У него получил впервые т. Вародян красное евангелие революционного бунтарства — «Логику толпы». Думается нам, излишне тут снова припоминать и тот роковой урок, который получил на своей героической спине Вародян в «центре печали» в виде синих следов от шомпола. После такого внушительного революционного прошлого было, конечно, очень трудно иметь дело с т. Вародяном, тем более что в последнее время он все более и более привлекал к себе внимание местной глав нитки Центромозгопаука, Амо Амбарцумовича — Мазута Амо.
Необходимо заметить также, что с этих дней стал идти в гору т. Вародян, который впоследствии в жизни наирского города сыграл столь заметную роль; Вародян, который в конце концов был не чем иным, как «жалким варжапетом», «воплощением наирского тупоумия», как говорил про него г. Марукэ. Чем он заслужил доверие Мазута Амо — один бог ведает. Но факт остается фактом: с той поры его участие в сутолоке городской жизни бросалось в глаза даже сильнее, нежели участие в ней врача Сергея Каспарыча, этой второй, вернее, правой руки Мазута Амо. Я уже не говорю об Осепе Нариманове — левой руке Амо Амбарцумовича, по мере роста событий все более и более утрачивавшего свое влияние. Обстоятельство это покажется еще более удивительным, если я скажу, что до того Сергей Каспарыч и Осеп Нариманов по назначению центра были членами Местного Комитета, председателем которого, как уже известно нам, был и остался до конца Мазут Амо. Это означало, что и врач и мировой судья, оба наравне с Мазутом Амо, были подвержены непосредственным колебаниям (мозго-инструкциям) Центропаука. Тов. Вародян же... Ну что же он представлял собою? Вначале, казалось, его и не существовало. Случалось не раз, что он, т. Вародян, будто невзначай, заглядывал в контору Мазута Амо, когда там заседала Тройка Местного Комитета. И что же? Он, т. Вародян, не успевал просунуть голову внутрь, как врач — и всегда этот высокомерный врач! — поднимал нос, нюхал воздух, глядя на т. Вародяна, и — «Пардон», говорил врач с кислой улыбкой, после чего голова т. Вародяна отскакивала, как пружина, оставалась за закрытой дверью и, подобно охотничьей гончей, чутко внимала шушуканьям, происходившим внутри. Да, так было прежде, но впоследствии... Впоследствии т. Вародян стал знаменитым деятелем, внушительной персоной, и много, много раз врач Сергей Каспарыч и мировой судья Нариманов имели случай ждать очереди в его приемной!..
Однако прости, читатель, что я столь сильно запутал нить моего рассказа. Но знаешь ли — пишущий историю тех знаменательных дней похож на несчастного малыша, который,— как это частенько случалось в пашем городе,— выкупавшись в реке и собираясь одеться, находит рукав своей рубашки мокрым и столь туго стянутым в узел, что сам черт затруднился бы его распутать. Он знает, что это дело рук окружающей его гогочущей детворы; он вне себя от злости, ему хочется отомстить, но он так же отлично понимает, что если начнет преследовать товарищей, двое-трое из них отстанут и намочат, стянут в узлы остальную одежду. Поэтому ему ничего не остается, как бросить стянутую в узел рубашку. Нам точно так же, читатель, остается — дабы не забыть события и происшествия, лишенные узлов,— бросить в сторону комочки и узлы и перейти к продолжению романа.
Как я уже сказал, т. Вародян своими собственными глазами видел в конторе Мазута Амо полученную из центра бумагу, в которой, между прочим, была изложена инструкция «Сообщи всем!» Так вот, выходя из конторы Мазута Амо, т. Вародян случайно встретил Марукэ и решил, что необходимо в первую очередь сообщить интересную новость именно ему, этому тупоголовому наирянину: во-первых, он этим покажет тупоголовому господину, что он, Вародян, не такая уж простая персона, что он действительно имеет связи с важными центрами и всякую новость может узнать из первоисточника, а затем — согласно инструкции Мазута Амо — «прощупает почву». Марукэ же как противник, так или иначе, представлял собой довольно интересную «почву» с точки зрения зондирования общественных настроений...
— Интересные новости,— сказал т. Вародян г. Марукэ, будто так, между прочим.— Довольно-таки интересные.
— Ну? — посмотрел г. Марукэ на т. Вародяна поверх очков.— В чем дело?
По лицу т. Вародяна пробежала улыбка. Он закашлял, поднося руку к губам: «Кхи, кхи, кхи!» — точь-в-точь, как Сергей Каспарыч.
Г-н Марукэ вышел из себя.
—1 Скажи, если знаешь что-нибудь, чего ты виляешь?
Тов. Вародян побагровел, глаза его налились кровью.
— Через семь дней мы будем в Эрзеруме! — точно бомбу бросил в лицо г. Марукэ т. Вародян, повторяя слова Мазута Амо и глядя на него победоносно.
Г-н Марукэ устремил на него поверх очков полный пренебрежения и укора взгляд. «Идиот!» — точно плюнул, точно ударил по лицу т. Вародяна тяжелой дубиной г. Марукэ и, повернувшись, удалился, подергивая правым плечом.
Тов. Вародян знал, что в этом наирском городе г. Марукэ один из тех немногих, кто читает газету; г. Марукэ знал из газет, что уже объявлена война Турции. И что же вы думаете? Этим он был недоволен. Странный, удивительный был человек г. Марукэ. Но с каким бы глубоким презрением ни относился к нему т. Вародян, как бы ни колола глаз неприятная краснота кончика его носа, что, как говорили, было результатом потребления спиртных напитков,— повторяем, невзирая на все эти странности, все же г. Марукэ заслуживал исключительного внимания. Уж одно то, что этот пьянчуга «европеец» осмеливался не раз, да еще в присутствии Мазута Амо, порочить Товарищество — одного этого было достаточно, чтоб Марукэ в моих глазах — ив глазах каждого из нас — предстал бы в ореоле героя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23