Среди них—о, ужас! — был сам полицмейстер... Голова полицмейстера была обнажена. Один из солдат срывал с его плеч погоны, или, как называли местные жители, «чины». Держа полицмейстера за ворот, «ветроглотатель» показывал стоявшим внизу солдатам на высохшее от страха лицо полицмейстера и говорил непозволительные слова. Немедленно повернул Хаджи Онник Эфенди и побежал в обратном направлении. На
встречу ему шел так же объятый страхом и растерянностью т. Вародян: папаха его съехала в сторону, и он был без оружия.
— Куда, Хаджи? — спросил т. Вародян с заискивающим лицом, подходя к нему.
— Дальше, дальше от меня; иди своей дорогой, братец!— отстранил его в сторону Хаджи Онник Эфенди и продолжал бежать в прежнем направлении. Но не успел он свернуть на боковую улицу, как опять был вынужден прижаться к стене: с боковой улицы нахлынули новые толпы солдат, шедшие к пятиэтажному зданию. Смешавшись с этими солдатами, шли также оборванцы и «башибузуки» (так называл Хаджи железнодорожных служащих и рабочих). Застыл от ужаса, остолбенел Хаджи, когда он увидел уездного начальника, окруженного солдатами и башибузуками. Шел этот высокопоставленный русский с обнаженной головой, без погон и с опущенными в землю глазами, словно арестант... Хаджи Онник Эфенди инстинктивно поднес руку к шапке, когда проходил мимо пего уездный начальник, но, к счастью, уездный начальник не посмотрел в его сторону, и Хаджи Онник Эфенди почувствовал внутри себя приятную теплоту от того, что уездный начальник не обернулся в его сторону. Однако эта минутная робость Хаджи вскоре сменилась безудержным гневом. Рассвирепел Хаджи, увидя, как с пением и криками шла за русскими солдатами и башибузуками голая детвора; многие из детей, раздобыв жестяные чайные коробки и солдатские котелки, барабанили по ним немилосердно и наполняли воздух невыносимым шумом и криками. От неудовольствия и гнева колени Хаджи Манукофа Эфенди стали дрожать, и он сбился бы с ног, если б не удержало его густое течение солдат, шедших тому навстречу. Течение свернуло в сторону пятиэтажного здания, и улица опустела. Свободно вздохнул Хаджи Манукоф Эфенди и сел на случайно проезжавший экипаж конторы «Свет». Немного времени спустя, Манукоф. Эфенди, весь в поту, точно только из бани, сходил с экипажа перед своим домом.
— Где твой ага? — спросил Хаджи возницу, расплачиваясь с ним.
— Сегодня его не было в конторе, не знаю,— ответил он и повернул лошадей.
Драгоценная половина Хаджи Онника Эфенди, Ну- нуфар-ханум встретила Хаджи с таинственной улыбкой на лице, — улыбкой, в которой были смешаны и удивление, и неожиданная радость, и глубокое благоговение. Хаджи, еле переводя дух, вручил ей свою палку и хотел уже войти в комнату, как Нунуфар-ханум загородила ему дорогу. Нунуфар-ханум, положив пальцы на уста Хаджи Онника Эфенди, прошептала с.загадочной улыбкой: «Тссс, тише, милый, у нас сидят люди!»... — «Кто?»— сухо спросил Эфенди со страхом и испугом на лице и не выдержал: быстро потянул дверь к себе... и окаменел на месте. В гостиной сидели — можете вы себе представить?— Амо Амбарцумович, врач и — что больше всего поразило Хаджи — комендант города (длинный офицер)... «Ну, что, долго еще будет продолжаться это сумасбродство?» — спросил Хаджи, входя в комнату и поочередно оглядывая Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города (длинного офицера). Но лица Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города оставили без ответа вопрос Хаджи. «Что ж, пойдемте, пойдемте, выпьем по рюмочке»,— добавил Хаджи, желая рассеять общее замешательство, и они отправились в столовую.
Молча обедал Мазут Амо, сидя рядом с Хаджи Он никем Эфенди во главе стола. Ел он холодную жидкую зеленоватую чорбу и смотрел на свою тарелку, но глаза его как будто не видели зеленоватой чорбы. Ему казалось, что в тарелке взамен чорбы — туман, мираж, пустое пространство. Понимал Амо Амбарцумович, чувствовал он, что то, что происходит на улице, происходит помимо его волы, вне его, совершается независимо от него. Он ожидал исхода происходящего и размышлял о том, чем оно кончится, но не находил ответа. В мозгу у него был туман, мираж — пустое пространство...
Уже закончили обед, когда, еле переводя дух, вошел т. Вародян. И вот невиданное дело случилось для Хаджи Манукофа Эфенди в его же квартире: Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян попросили у Хаджи разрешения уединиться в соседней комнате. Хаджи, конечно, разрешил, хотя и не переставал удивляться, что у него же на квартире гости желают избавиться от него самого. «Однако ничего не поделаешь, Хаджи, раз попался — так уж терпи!» — подумал он и повел гостей в соседнюю комнату. Войдя в соседнюю комнату, Амо Амбарцумович, врач и Вародян заперлись в ней, а Хаджи, вернувшись в столовую, остался с комендантом города (длинным офицером) и стал беседовать с ним о новостях дня на смешанном с наирским русском языке. Беседовал Хаджи с комендантом города (длинным офицером), но внимание его было там, в соседней комнате. Понимал Хаджи, знал, что в эту минуту в соседней комнате заседал Местный Комитет, знал, но не понимал Хаджи, что с того момента ого, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартира стала историческим местом; в тот момент в его, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартире, в соседней комнате совершались роковые дела как для него самого, так и для него наирского племени. В тот момент Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, то есть Местный Комитет Центромозгопаука, иными словами, местная субстанция наирского мирового духа выясняла свою позицию к совершающимся событиям, и этого мирового порядка обстоятельства не постиг Хаджи; не понимал Хаджи всего значения итого мировой важности явления. К какому решению о совершающихся событиях пришли в соседней комнате Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, — Хаджи Онник Манукоф Эфенди, конечно, не знал и не мог узнать. Однако вскоре он должен был узнать, узнать также и то, сколь был благоприятен для него случай, приведший в тот день к нему дорогих гостей. И все это Хаджи должен был узнать всего через неделю, когда врач Сергей Каспарыч был уже окружным комиссаром, а Амо Амбарцумоиич — председателем городского Совета...
Странные, темные, непонятные события произошли в том наирском городе в течение этой недели,— события, покрытые непроницаемой завесой тайны и загадочности. И ряд ли кому-нибудь когда-либо удастся снять эту завесу и поглядеть на подлинное лицо совершившегося. Мы должны поэтому избегнуть всевозможных предположении и заключений; мы расскажем лишь то, что нам довелось видеть собственными глазами, либо узнать от людей, пользующихся в наших глазах неподкупной репутацией. Перейдем же к этим событиям.
Прежде всего надобно заметить, что в то самое время, как, собравшись на квартире Хаджи Онника Манукофа Эфенди, Местный Комитет выяснял свою позицию по поводу совершающихся событий,— в это самое время в городе уже были люди, не только уяснившие себе свою позицию, но и расклеивавшие на стенах города объявления об этой своей позиции на наирском и русском языках. И важнее всего было то, что под этими объявлениями, рядом с подписями большей частью неизвестных городу лиц, красовались две подписи, причинявшие большое неудовольствие не только простым обывателям, но и весьма почтенным персонам. То были подписи Каро Дараяна и г. Марукэ (Марукэ Драстаматяна), и они проступали на объявлениях в виде головок гвоздя, с самого начала склоняя почтенных наирян к мысли, что необходимо бить по этим головкам. Вытекающее из этих писаний в известной степени «импрессионистическое» желание углубилось еще более в сердцах наирян спустя день, когда в городе стали распространяться вышеупомянутые слухи, связанные с темным местом. Рассказывали,, что эти слухи распространяет г. Марукэ; как мы уже заметили, нашлись люди, полагавшие, что в распространении этих слухов замешан также и т. Вародян, тот самый т. Вародян, который, как вы знаете, с давних пор был членом Местного Комитета и личным другом Амо Амбарцумовича. Мы не знаем, был ли замешан в распространении тех слухов т. Вародян, но факт остается фактом, и факт этот заключался в том, что имя т. Вародяна было найдено в каком-то известном списке — собственно, не известном, а тайном, ставшем известным благодаря Каро Дараяну, этому «ветрогону»-наирянину. Ну, вот, извольте понять что-нибудь отсюда! Однако это еще не все. Дело в том, что, как говорили, список этот был неполный, из него было вырвано четыре листа, и вокруг этих четырех листов Каро Дараян на всех собраниях поднимал невероятную бучу. Наконец, вольно было Каро Дараяну орать сколько ему угодно, но почему же он связывал эти свои крики с именем Амо Амбарцумовича — Мазута Амо? Если бы вы послушали г. Марукэ, то выходило, будто исчезновение первых четырех листов этого известного, то есть тайного, списка было делом рук Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча. Но кто бы мог поверить г. Марукэ? О нет, мы не верим подобным наговорам, хотя — мне доподлинно известно — даже т. Вародян по этому поводу в известных кругах сделал довольно-таки двусмысленные заявления. Но на минуту допустим, что заключения Марукэ имели основания,— возникает вопрос: почему же тогда Мазут Амо и врач Сергей Каспарыч (если только исчезновение четырех листов было делом их рук) в списке оставили пятый лист, на котором значилось имя их личного друга, члена Местного Комитета — т. Вародяна? Непонятное дело! И потом — чем должен был быть заинтересован т. Вародян, делая такие заявления? Неужели он мог быть заинтересован в дискредитировании своих личных друзей, вместе с ним заседавших в Местном Комитете? Конечно нет,— скажет всякий рассудительный человек,— не мог быть заинтересован в этом т. Вародян, как бы он ни был оскорблен обнаружением известного списка. Мы с уверенностью утверждаем это, тем более что неделю спустя Местный Комитет категорически объявил результатом недоразумения историю нахождения в известном, то есть тайном, списке имени т. Вародяна. Да, именно, неделю спустя Местный Комитет за своей почтенной подписью довел до всеобщего сведения, что в списке была найдена фамилия не Вародяна, а Барутяна и что этот Барутян ничего общего не имеет с более чем известным всем т. Вародяном. И спустя день после выхода в свет этого объявления,— лишнее доказательство того, что злонамеренные потуги г. Марукэ, рассчитанные на дискредитирование доброго имени т. Вародяна, оказались тщетными,— т. Вародян был назначен начальником милиции города и области, и первое, чем занялся в милиции т. Вародян, были розыски исчезнувшего трупа Каро Дараяна. Говорим— трупа, так как за два дня до вступления т. Вародяна в отправление своих обязанностей в городе неожиданно распространилась весть, что Каро Дараян (который незадолго до того был выбран комиссаром войск области) убит в четыре часа ночи неизвестными злоумышленниками. На берегу реки, на льду (река поздно вскрывалась в этом наирском городе) милиция набрела на ужасные следы крови... Но мы забежали вперед и не досказали всего того, что знаем о тех известных, то есть тайных, списках. То была таинственная и темная история, читатель, и мы не можем не привести тут всего, что мы слышали и что нам известно.
Как сказали мы выше, историю исчезновения четырех листов из известного (тайного) списка совершенно непостижимым для нас образом люди связывали с вопросом о том, куда пошли Амо Амбарцумович и врач, выйдя от уездного начальника ночью второго марта. Вот вопрос, который в продолжение целой недели служил предметом различных шушуканий для пустых (как выражался Хаджи Онник Эфенди) обывателей города и, в первую очередь, для г. Марукэ. Но мы должны чистосердечно признаться, что до последнего момента не придавали никакого значения злокозненным шушуканьям г. Марукэ, и ты, читатель, не прочитал бы этих моих строк теперь, если б вскоре не рассеяло эту нашу глубокую уверенность одно, на наш взгляд, чрезвычайно веское обстоятельство. Дело в том, что Каро Дараян за несколько дней до своей трагической кончины в моем, автора, присутствии, на одном довольно-таки многолюдном собрании заявил, что он видел в тот вечер, вернее — второго марта, приблизительно часа в два ночи, Амо Амбарцумовича и врача, выходившими из пятиэтажного здания вместе с агентом темного места. Невольно напрашивается вопрос: что делали в этом почтенном месте в столь поздний час Амо Амбарцумович и Сергей Каспарыч?..
Помню, когда Каро Дараян задал этот вопрос Амо Амбарцумовичу, в зале, где происходило собрание, водворилось гробовое молчание, страшное изумление... Все, словно окаменев, ждали ответа Амо Амбарцумовича. Казалось, вот-вот, подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, воспламенится Амо Амбарцумович, этот, мы бы сказали, наирский Арамазд (Юпитер); подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, начнет он
метать гром и молнии на голову этого ничтожного, жалкого создания, осмелившегося взять под сомнение революционную девственность Амо Амбарцумовича Асатурова, председателя Местного Комитета. Но,—- представляете вы себе? — молния не засверкала, не поднялась буря и не разразилась гроза, а, выражаясь фигурально, стал моросить умиротворяющий дождь, небесная свежесть: из глаз наирского Юпитера потекли слезы горечи... Приклонив седую голову на стол президиума (в том собрании Амо Амбарцумович был членом президиума), горько-горько зарыдал Мазут Амо — и весь зал, где присутствовало значительное число солдат и несколько вокзальных башибузуков, где присутствовал также — о, позор! — г. Марукэ, да, весь зал, окаменев, с затаенным дыханием смотрел на вздрагивающую от рыданий седую голову Мазута Амо. «Факты! Факты!» — вскочив с места, придушенным голосом вопрошал сквозь рыдания Мазут Амо.
Но фактов не было; было лишь темное подозрение. Единственное, что походило на факт, был известный, то есть тайный, список, находившийся в руках Каро Дараяна, четыре листа из которого, как мы знаем уже, были вырваны какой-то неизвестной рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23