Ибо, кроме указанных выше обстоятельств, Мазут Амо, самое умное и деятельное лицо во всем городе, имеет положение и хотя считается получающим жалованье служащим, но у него собственный дом и немного земли. Одним словом, он богат, умен, с широкими общественными связями и, что самое главное, Мазут Амо член Товарищества и притом член влиятельный... Не верите? Но ведь это мне известно из самых достоверных источников. Известно также и то, что он, Мазут Амо, из-за границы получает «Дрошак» и тайным образом распространяет его в низших слоях населения. »то обстоятельство известно не только мне, простому смертному, но даже ему — уездному начальнику, вот что поразительнее всего! Однако уездный начальник на революционную деятельность Амо Амбарцумовича смотрит сквозь пальцы и, неизвестно почему, эту его революционную деятельность рассматривает как «наивную шалость». «Будь он — Амо Амбарцумович — даже огнем, все- таки — душа-человек и абсолютно безвредный»,— говорит уездный начальник. «Пришелся ему по вкусу, ничего не поделаешь»,— думают горожане. Насколько понравился уездному начальнику Мазут Амо, нетрудно себе представить, так как известно всем, что при взрыве в хижине у моста Вардана, когда дело было передано на государственное расследование, в кармане варжапета Каро была найдена целая пачка бумаг, написанная рукой Мазута Амо. И не будь уездного начальника, который скрыл это дело, Мазут Амо ныне был бы в Сибири, сгнили бы там его кости...
Однако, несмотря на столь широкую популярность и положение Мазута Амо, был все же момент, когда его контора, как «центр наирских дел», чуть было не уступила свое первенство какой-то лавочке, находящейся на Александровской улице, на вывеске которой были изображены ружье, два бегущих зайца, лошадиная подкова и втиснутая в нее голова — не то лошадиная, не то собачья. Посредине упомянутых выше изображений значилось по-русски: «Магазин «Охота» Ншан Маранкозян». Эта замечательная вывеска была прикреплена на фронтоне лавки; с правой и левой же сторон широкой витрины были прикреплены две другие вывески, на которых хотя и не было изображений, но была надпись на армянском языке: «Продаю различные охотничьи» — значилось на одной, и «Товары Ншан Маранкозян» — на другой. Вот эта ничтожная лавочка «продавца охотничьих товаров» Ншана Маранкозяна и хотела в одно время конкурировать с конторой Амо и стать... центром наирских дел. Смешно, не правда ли? Но неблагоразумная затея Ншана Маранкозяна, как и следовало ожидать, закончилась полным крахом, и подобный исход дела для Ншана Маранкозяна был довольно трагическим... Постоянное посещение товарищей-революционеров и деловые совещания в конце концов в корне расшатали финансово-экономическую основу Ншана Маранкозяна: нельзя же было в самом деле собирать людей и кормить их пустыми до было выказать и известное гостеприимство, ни принято во всех политических клубах всех цивилизованных стран: чашка чаю, фунта два винограду, водки или вина, а иной раз, разнообразия ради, и две коньяку. Финансы Ншана Маранкозяна могли им убрать натиск товарищей-революционеров не больше. В течение лишь одного месяца его лавочка могла ютиться высокой чести быть центром наирских дел пусти месяц Ншан Маранкозян с болью в сердце, к вящему удовольствию Мазута Амо, был вынужден продать— хотя, говорят, и ничего не осталось у него там продажи,— и выехать в Болгарию с тем, чтобы всем по посвятить себя там революционной деятельности. Нине же, хотя вывески все еще красуются на прежних местах, лавка способна вызвать только разочарование того, кто, глядя на вывески, вздумал бы войти в нее купить охотничьи предметы.
Вошедший в эту замечательную лавку увидит: прежде и с его прилавок, тянущийся от одной стены до другой и не оделяющий лавку на две неравные части, а по другую сторону прилавка, лицом к посетителю, поставленных рядом — жестяного китайца со щитом, жестяного австрийского солдата, выкрашенного в зеленый цвет, тоже со щитом, жестяного аскера со щитом и ряд других подобных же существ, опять-таки жестяных и со щитами. Далее посетитель увидит: с потолка над головами на тоненьких им точках свешиваются разноцветные яйца и спички. По учитель увидит декорацию, установленную в глубине у противоположной стены и представляющую собою лес; огромный граммофон, стоящий на столе; круглый лотерейный стол с дешевеньким мылом, солонками и прочими мелочами... Для понимания всего сказанного надобно
мать, что в имевшей столь замечательное историческое прошлое лавке Ншана Маранкозяна ныне основано учреждение, именуемое «тиром». Основал его брат известного уже нам Аршака из Битлиса, вернувшийся из Америки, Манук из Битлиса. Это — последняя новинка, последняя американская новинка в ряду новостей, выше перечисленных нами. По воскресным дням собирается
очень много почтенных горожан и занимаются они ищу возвышающей игрой в счастье. По ночам же некоторые из учителей приходской школы, сапожник
Симон, гробовщик Енок, Телефон Сето и ученики старших классов реального училища здесь состязаются в карты.
Проходя мимо этой лавки, Амо Амбарцумович — Мазут Амо всякий раз испытывает горькое чувство человеколюбия. Он вспоминает Ншана Маранкозяна и жалеет людей. И этот несчастный, жалкий, неотесанный житель Вана хотел тягаться с ним, Амо Амбарцумови- чем!.. Кто был тот и кто — он, представитель «Света», Мазут Амо!.. Делая это сравнение, Амо Амбарцумович обычно вспоминает, сам не зная почему, жену уездного начальника, Агриппину Владиславовну, и его сердце тает от приятного тепла, словно рафинад в стакане чаю. «Трудно тягаться с Мазутом Амо, очень трудно»,— думает он.
И в самом деле, к чему было тягаться с ним? Он — ближайший друг уездного начальника, врача, Осепа Нариманова, генерала Алеша и пр., и пр., и пр. видных и влиятельных в городе персон. Наконец, он председатель Местного Комитета и даже — представляете вы себе? — Центрального Комитета, хотя об этом уездный начальник ничего не знает и не подозревает... Да если бы даже и знал — что мог он с ним сделать? Плохое дело — связаться с Амо Амбарцумовичем. Уездный начальник, как человек умный, не может же не понимать этого. А ведь он еще представитель нефтепромышленного общества «Свет». Нефть же, как известно, не «охотничьи товары», чтобы быстро иссякнуть: покуда он жив и держится город Баку, контора Амо Амбарцумовича будет «центром наирских дел». Ведь, в конце-то концов, из его, Амо Амбарцумовича, конторы раздастся первый «привет свободным наирянам», когда рассеется вековой мрак с лика Наири и воспрянет народ!..
Такие именно мысли приходили в голову Амо Амбарцумовича — Мазута Амо всякий раз, когда он проходил мимо бывшей лавки Ншана Маранкозяна.
Но, кажется, уж достаточно поговорили мы о значительных и незаметных центрах наирского города. Если бы мы стали говорить обо всех более или менее бросающихся в глаза центрах, то, во-первых, рассказу нашему не было бы конца, во-вторых, подобно т. Вародяну, мы бы перед злополучным вопросом о том, почему ж», наконец, не может считаться центром хотя бы духан пира Арзуманова или же известная кофейня Телефона ( по, на вывеске которой по-армянски значится:
КОФЕ, ЧАЙ, СТОЛОВАЯ СЕДРАК ФАЛЯН
Оставим центры и перейдем к обыденной жизни города.
Как и всюду на свете, так и в этом маленьком наирском городе ранним утром, чуть свет, выходит наирянин- лавочник — скажем, Карапетян или Мартиросян — из дому и идет на работу. Торговля в городе сосредоточена на Лорис-Меликовской улице, где в два ряда, бок о бок, тянутся далеко-далеко до вокзала низенькие одноэтажные лавочки. Это наиболее оживленная улица города и, как таковая, наиболее пыльная и грязная. Если день выдается дождливый, то при переходе с одной панели на другую приходится распроститься с галошей или сапогом: если они не в меру просторны — непременно застрянут в грязи. На этой пыльной, грязной, узенькой уличке сосредоточены торговые учреждения города и больше нигде, если не считать, конечно, находящихся на окраинах города тех двух-трех лавочек, в которых торговля совершается патриархальным способом, путем товарообмена: за яичко — иголку.
Как сказали мы выше, ранним утром, чуть свет, выходит наирский купец из дому и идет в лавку. Вот мелькает он в предутреннем тумане, среднего роста, сутулый, с правым плечом, всегда немного выше левого, словно серое привидение. Он серьезен, и на лице его, напоминающем сидящую на яйцах курицу, можно читать одни лишь заботы, заботы, заботы!.. Эти вечные мировые загадки. Выходят лавочники вереницей из домов, шагая медленно, неторопливо,— и открываются лавки: пекаря, молочного торговца, сапожника, рядом с ним фруктовщика, далее мануфактурщика, торговца рисом, коврами и прочим. Нет почти ни одной лавки; в которой продавалась бы одна
определенная вещь: пекарь одновременно торгует и нефтью,— покупает он у Мазута Амо попутно, а продает пофунтно. Мануфактурщик торгует рисом, сахаром и спичками. В сапожной лавке в углу поставлен столик, у которого стоит приезжий наирянин, занятый бритьем и стрижкой. А то войдешь в цирюльню и видишь: в углу у окна сидит кто-то за столом и копошится в часах — часовщик!
Или же вот тут, рядом с торговлей съестным,— довольно обширный магазин, с большими стеклянными дверьми и даже с витриной, где выставлены мужские и дамские готовые костюмы, гребешки, заграничные духи. А посмотрели бы вы на вывеску! Точно из Парижа: на черном фоне золочеными буквами написано по-французски.
Хозяин — лет тридцати с лишним, бритый, словно европеец, и в пенсне на характерном наирском носу — производит впечатление актера, занявшегося торговлей. Его в городе зовут — г. Абомарш.
Сосед г. Абомарша — цирюльник, впрочем, нет, не цирюльник, а европейский парикмахер, как значится на его вывеске. Зовут его г. Васил. Он среднего роста, широкоплечий, рябой, с желтой бородкой. Любит при бритье настолько приближать свои губы к лицу бреющегося, что про него в городе ходят разные легенды.
Сосед его — сапожник, известен как бесподобный исполнитель тифлисского танца кинтоури. По четвергам на масленой неделе, вечером, когда в городском клубе, имеющем некоторое подобие сцены, какой-нибудь приезжий артист вкупе с местными любителями разыгрывает трагедию «Варданова битва», все устремляются в клуб посмотреть не столько «Варданову битву», сколько кинтоури сапожника Симона... Его все любят, за исключением цирюльника Васила, который злорадно обзывает его или Кинтоури Симоном —с чем еще можно было бы мириться,— либо Клубной Обезьяной,— что уж ни в коем случае недопустимо.
Но интереснее всех — сосед сапожника. Он персидский подданный, купец, который торгует коврами, кишмишом, мехами и сахаром. Если вы войдете к нему в лавку.
Соседняя лавка принадлежит достаточно уже нам м «местному Телефону Сето, владельцу кофейни, на вывеске которой написано: «Кофе, чай, столом. Он сухощавый, высокий, с головой, походящей мм феску, с сухими усами и редкой бородкой,— и общем, он производит впечатление козла. Его кофейный для низших слоев города то же, что для высших штора Мазута Амо. Это политический клуб, настоящий клуб.
Следующая лавка... Тут Хаджи Эфенди Манукоф торгует мануфактурой, самаркандским шелком, «бродским» сахаром, спичками Лапшина. Он в то же время занимается и разменом денег. Хаджи владеет английским языком и, как единственный в своем роде, пользуется особым уважением горожан. Кроме того, Хаджи Манукоф Эфенди яростный армянофил, как он любит сам себя называть.
Магазинов — множество, всех не перечесть. Мы мельком лишь сказали о некоторых из них. Об остальных пусть говорят их вывески и в том именно порядке, в каком они расположены по Лорис-Меликовской улице, из конца в конец, вплоть до вокзала.
«Мелочная торговля. Погос Колопотян».— «Вино, водил, коньяк. Амбарцумов Николай» (за свой непомерно большой живот прозываемый в городе Бочкой Николаем).— «Гробовщик. Принимаю заказы. Енок Карапеяп» (иначе называемый Еноком Покойником).— «Столовая Европа. Егор Арзуманов» — и еще: мелочной торговец, сапожник, цирюльник, мелочник, мелочник, мелочник и вдруг — «Аптека Жгенти» — и опять ряд лапочек,— этак вплоть до вокзала.
Чуть свет открываются друг за другом лавочки, и начинается городская сутолока — лениво, медленно и однообразно.
Обычно в эту раннюю утреннюю пору тротуары свободны от пешеходов, между тем как посреди улицы текут,
смешавшись в беспорядке, телеги, бараиты, многочисленные стада всякого иного домашнего скота, рабочие, которые большими группами направляются за город на железнодорожную линию, крестьяне, доставляющие продукты для продажи. Этот хаотический поток телег, стад и людей движется посредине Лорис-Меликовской улицы к майдану, то есть к базару, находящемуся между улицей и вокзалом на площади, именуемой на языке местного населения «геолом», или «озером», так как в начале весны сюда собирается вся текущая с холмов вода, которая и задерживается до тех пор, пока ее не высушит солнце. Медленно текущие в предрассветном тумане телеги, стада и люди удостаиваются различных замечаний лавочников сидя или стоя ожидающих покупателей перед своими лавками. Надобно, однако, заметить, что в эту раннюю утреннюю пору, когда стекающийся из деревень поток устремляется на майдан, шеренгами торчащие по обеим сторонам улицы лавочники в редких случаях обращают на себя внимание направляющихся на майдан крестьян. Лишь после полудня, когда продавший свое добро поселянин по той же Лорис-Меликовской улице возвращается домой — на сей раз уже не посредине улицы, как то подобает телегам и стадам, а по тротуарам, — закипает, принимает форму бешеной схватки торговля в мелочных лавочках. Но до того, в особенности в раннюю утреннюю пору, когда только что начинается движение волны крестьян на майдан, наирские лавочники мирно сидят у себя перед лавками и, смотря на медленно движущиеся посредине улицы толпы, обмениваются друг с другом своими мыслями и впечатлениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23