— Вот! — ответил Кинтоури Симону цирюльник Васил, поворотясь спиной к нему и показывая указательным пальцем... на то свое место, которым садился со дня своего появления на свет. Догадался Клубная Обезьяна, понял, что «разыграл» его цирюльник Васил.
— Тьфу, бесстыдник! — плюнул Кинтоури Симон зычным голосом вслед цирюльнику, уже успевшему выскочить на улицу...
Но я забыл отметить, что рядом с объявлениями Мазута Амо в тот же день были наклеены и другие объявления, на заголовке коих хотя и было напечатано уведомление «От нефтепромышленного т-ва «Свет», однако внизу вновь значилась его, неизменно его, Мазута Амо, подпись. В них, в этих новых объявлениях, доводилось до всеобщего сведения, что «по причине затруднительного состояния транспорта правление т-ва «Свет» имеет честь уведомить уважаемую публику, что начиная с сего числа керосин будет продаваться по рубль пять копеек пуд», то есть на пятнадцать копеек дороже. Несмотря на особо торжественный и малопонятный стиль первого объявления Амазаспа Аствацатряна, это второе объявление Мазута Амо более взволновало умы горожан, нежели первое. Тем более, что злые языки начали уже говорить,— и среди них особенно выделялся язык г. Марукэ,— что в повышении цены на керосин, центр (то есть центральное правление т-ва «Свет», находящееся в Баку) неповинен и что это результат его, Мазута Амо, инициативы — преимущество, коим Мазут Амо был так щедро наделен и благодаря чему не раз удостаивался особого внимания центрального правления. Не знаем, насколько основательны были эти разговоры, но мы, памятуя известную русскую пословицу, склонны думать, что «дыму» должен был предшествовать если не «огонь», то, по крайней мере, нечто похожее на него.
Дорогой читатель, обрати внимание на это мое совершенно деликатное и осторожное отношение к различного рода «шушуканьям», направленным против личности Мазута Амо. Скажите на милость, кто из сколько-нибудь уважающих себя авторов мог бы пожелать, чтоб его обвиняли в злословии на своего героя — или если не «героя», так, по крайней мере, на самую значительную, центральную фигуру своего романа? Для меня, в особенности, не только как для автора, но и как для человека было бы вдвойне неприятно подобное обвинение, так как
чувствую, что если бы я допустил по адресу занимающей меня персоны хоть маленькую недобросовестность, меня бы преследовали, лишили бы сна, изгрызли бы сердце мое искрометные глаза Мазута Амо. Впились бы в меня с высоты виселицы страдальческие глаза Мазута Амо...
В воскресенье, как было оповещено в объявлении, к 12 часам дня Мазут Амо уже стоял за еще не поднятым занавесом клубного зала и приготовлялся к выступлению. Смотрел он сквозь щель занавеса на собравшуюся в зале публику и, казалось, нервничал. Стоявший рядом с ним т. Вародян также проявлял признаки неудовольствия. Дело в том, что зал был далеко не полон. В первом ряду сидели бок о бок: генерал Алеш, Осеп Нариманов, врач. Арам Антоныч занимал первое кресло во втором ряду и, приподняв нос, разнюхивал воздух; в волнах воздуха, казалось, он искал чего-то, но не находил. Через два ряда за ним сидел сапожник Симон — Клубная Обезьяна. За этим поместился цирюльник Васил, который, поглаживая бороду, смотрел ему в затылок. Кроме сих почтенных наирян назовем еще Хаджи Манукофа Эфенди, некоторых преподавателей и преподавательниц реального училища и женской гимназии, учителей и учительниц приходских школ, священника Иусика Пройдоху, г. Абомарша; этим почти исчерпывался контингент совершеннолетних горожан. К ним, конечно, мы не причисляем студентов, курсисток и многих воспитанников (большею частью питомцев Эчмиадзинской духовной академии), которые как бы и сами чувствовали свое несовершеннолетие и стояли вдоль стен и у входа, хотя в зале было значительное количество скамеек, никем не занятых.
В десять минут первого Мазут Амо забеспокоился: посмотрев на часы, он обратился к т. Вародяну: «Нужно начинать». Последний вышел на минуту, что-то шепнул сторожу, а когда вернулся и сказал Мазуту Амо, что можно начать, со стороны входа послышался звонок, после чего вошли в залу несколько новых лиц: два-три студента, два-три приезжих офицера. Последними вошли г. Марукэ и Каро Дараян: они поместились на задних скамейках. Вскоре закрылась дверь и поднялся занавес...
И вот тут-то и развернулось перед зрителями чрезвычайно странное, неожиданное зрелище: в правом углу сцены стояло приспособление, походящее на кафедру, возле которого поместился Мазут Амо. В центре же сцены, перед тем же роковым зеленым столом (вероятно, в клубе не нашли другого) в председательском кресле сидел в качестве председателя — можете вы себе представить? — т. Вародян...
«Дурно, дурно пахло от этого наирского собрания»,— говорил впоследствии г. Марукэ. Говорил он это тогда, когда это собрание уже вошло в историю и его печальный исход был очевиден даже для гробовщика Енока...
Но ведь не мог же слышать «этого дурного запаха» — мы не говорим даже о гробовщике Еноке, который вообще мало разбирался в окружающем — но и не явившийся на собрание лавочник Колопотян или наирянин- ремесленник, ничего не слышавший об этом собрании, а если бы даже и слышавший,— ничего бы не понявший? Мог ли слышать, мог ли чувствовать набитый в вагоны, словно разлагающаяся рыба, наирский лапотник этот дурной запах? Тот мужик, что выполз из своей темной землянки, впервые увидел железную дорогу и, страшась ее неведомых далей, выл по-стариковски, пел свою дикую песнь «Веее-зут!..» — гениальное рычание тупого безысходного горя, делающее честь разве затравленному в зимнюю стужу волку, устремившему нос на луну...
Четверть первого собрание открылось.
«Кхи! кхи!» — сухо закашлял, поднеся два пальца к губам, т. Вародян и сказал свое вступительное слово коротко и внушительно. «Уважаемые дамы и господа!» — начал т. Вародян, хотя, кажется, дам и не было в зале, если, конечно, не считать учительницу ориорд Сато, которую лишь в переносном смысле можно было бы назвать «дамой», и то если б подобная невоспитанность была допустима в этом наирском городе. Тов. Вародян в своем вступительном слове сказал приблизительно о том, что наступили великие, знаменательные дни для всякого, для всех народов, и в частности для наирского народа. Он сообщил, что г. Амазасп сделает доклад о значении этих дней, и уверен, что почтенная публика с должным
вниманием отнесется к обсуждаемому вопросу. «Слово принадлежит докладчику г. Амазаспу»,— сказал в заключение товарищ Вародян и уселся. Пока г. Амазасп подошел к кафедре, выпил воды, в зале, под водительством генерала Алеша, стали кашлять и прочищать горло, словно все вместе собирались держать речь. Но вскоре наступило полное молчание, и Амо Амбарцумович — Мазут Амо наконец начал...
Я не в силах, конечно, воспроизвести со стенографической точностью эту историческую, знаменитую речь Мазута Амо. Но в сторону внешнее, то есть описание жестов, голоса, интонации и прочих тонкостей,— ибо, дорогой читатель, это сверх моих сил,— я постараюсь рассказать со всей правдивостью содержание его исторической речи и да простит меня тень Амо Амбарцумовича, если я по обстоятельствам, от меня не зависящим, позволю себе малейшее, хоть самое незначительное отступление.
— Хачатур Абовян в своем известном романе «Раны Армении» («Скорбь патриота») рассказывает, как немой лидийский царь Крез заговорил, благодаря чуду прелестной родной речи,— с таким подъемом начал свою знаменитую речь Мазут Амо.— Смысл сказанного в том,— разъяснил он затем,— что существование человека, лишенного отечества,— рана, язва; родная же речь — целебный бальзам. Вы знаете, конечно, с какой великой любовью, с каким воодушевлением воспевали все наши великие поэты, как, например, Алишан и Гамар Кати- па,— продолжал далее Мазут Амо,— свою родную землю, свой родной край, свое отечество. Почему? — поставил ребром вопрос Мазут Амо.— Потому, что, как известно всем и в чем он сам уверен,— эти два понятия — родная речь и родной край, гармонически сливаясь друг с другом, создают то величавое, являющееся венцом развития всякого народа гигантское здание, которое именуется нацией. Родной край и родная речь — вот те два величайших стимула, кои, сливаясь друг с другом, из всякого развитого народа, из всякого разбросанного, рассеянного племени составляют нерасторжимое целое, составляют, как он говорил, живой организм — цельную нацию. Но прежде всего зададим мы себе конкретный вопрос: что представляет собой первый признак содержания понятия нация — родной край? И, конечно, ни для кого не будет новостью, если он, Мазут Амо, скажет, что это та земля, на которой жили предки данного народа: та земля и вода, кои питали, в продолжение веков поддерживали существование дедов, прадедов, прапрапрадедов, прапрапрапрадедов данного народа. Он потому- то и подчеркивает «деды, прадеды», так как желает обратить особое внимание почтенной публики на то, более чем необходимое и в данном случае основное обстоятельство, что понятие «отечество» связано не только с той землей, той территорией, на которой живет ныне данный народ. О нет, конечно нет, уважаемые слушатели! — Тут сам Мазут Амо принужден применить существующий в отношении национального вопроса в научной литературе основной взгляд, носящий название «исторической точки зрения».— Дело в том, уважаемые слушатели, что то, что мы разумеем под словом «отечество», не возникает, не организуется в течение дня. Отечество возникает в течение веков и наследуется оно наследниками веков. Если привести пример, так неужели этот маленький городок — их отечество?.. Было бы смешно, если б думали так. О нет! Мазут Амо совершенно убежден, что никто из присутствующих так не думает. Однако как же могут они утверждать, что та или иная территория, на которой в настоящее время живут чуждые друг другу племена, на каком основании возможно доказать, что эта территория является также отечеством данного народа, его законной собственностью? Не чем иным, как живой историей, то есть теми имеющимися в наличности историческими следами, кои оставил данный народ на данной территории,— вот где нужно искать центр тяжести вопроса, уважаемые слушатели. Короче: основным признаком понятия отечество является культура, культурное прошлое данного народа — вот самое существенное.
Итак, после выяснения этой основной точки зрения для каждого должно быть ясным, что если определенное племя или народ волею обстоятельств в течение веков владел известной территорией и на месте своего жительства не оставил никаких следов, никаких культурных памятников,— напротив, уничтожил творческие следы народа, до него там жившего,— то ясно, уважаемые слушатели, что подобное племя или народ не имеет никакого права говорить о своем временном убежище как об отечестве.
Долго-долго говорил в этом направлении Мазут Амо, он приводил конкретные примеры, вроде — «Мы и враг», и затем перешел к рассмотрению второго из двух выдвинутых им «основных понятий» — к родному языку:
— Подобно тому, как душа оживляет косное тело и создает живую связь между всеми его частями, всеми членами ячейки, точно так же язык, родной язык является той душой, лучше сказать, тем цементом, который соединяет данный народ в его отечестве, доставшемся ему от веков, связывает членов этого народа меж собой, создает из них нерасторжимое целое, называемое нацией. Вот как разрешает, уважаемые слушатели, проблему о языке и отечестве, иначе — национальную проблему — современная наука. Следовательно, выражаясь яснее, отечество является телом данной национальности, язык же — душой. Значит, уважаемые слушатели, если мы захотим конкретизировать вопрос и применить его к условиям нашего отечества, мы должны сказать: вот наша душа, вот наше тело! Давно, очень давно отделилась наша душа от нашего тела,— но, уважаемые слушатели, покуда жива душа — живо и тело. Как бы ни были слиты язык и отечество в живом целом, именуемом «нацией», в истории не раз бывали случаи, когда та или иная нация благодаря неблагоприятному стечению обстоятельств, лишившись одного, цеплялась за другое и, таким образом, имела возможность уберечь свою физиономию, как, например, мы, наиряне. И что же представляем собою мы сегодня как нация? Однако лучше сказать, что представляли мы собою до сих пор, так как отныне новые и привлекательные горизонты открываются перед нами! Я бы сказал: душу без тела, духовную нацию... Ибо, на самом деле, лишь родной язык защищал нас от опасности ассимиляциям и лишь ему одному обязаны мы тем, что не исчезли, подобно очень и очень многим нациям, как-то — ассириянам и вавилонянам. Что такое была Наири доселе, уважаемые слушатели, да, именно что такое была она — живая Наири? Наири, уважаемые слушатели, был я. Наири были вы и все те, кто, подобно нам, говорил на сладкозвучном наирском языке, о котором столь изумительные вещи рассказывает Хачатур Абовян... Ныне я говорю, уважаемые слушатели,— сказал, патетически повышая голос, Мазут Амо,— о духовном Наири, и в этом смысле могу сказать, что Наири там, где имеется хоть один наирянин. В первом, телесном смысле, смысле отечества, уважаемые слушатели, Наири — там, где жили наши деды, прадеды, прапрадеды,— скажем в Ване, Бит- лисе, Диарбекире, в Киликии, Дерсиме, Каратисаре. Но, повторяем, в смысле языка, в смысле духовном Наири там, где сегодня живет хоть один наирянин. Однако где, где только, скажите на милость, не живет ныне наш брат наирянин? В каком только уголке мира не ступала нога лишенного отечества наирянина?.. Тень изгнанного наирянина носилась по лицу земли в продолжение пяти веков... И ныне, уважаемые слушатели, уже настал час, наступила пора, чтоб вернулся в свой родной край блуждающий по белому свету наирянин. И вот, со всех концов мира, из самых глухих- уголков земного шара протягивает руки к своему отечеству, к родной Наири, ее блудный сын. Подобно лишившемуся тела призраку, хочет воплотиться тысячелетняя Наири.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23