«Что ты, парень!» — вскакивала и хваталась за платье.
Все это было ее мечтой, ее ожиданием, ее желанием, и не больше. Все это было только видением. И сердце у нее щемило, когда Джвебе не оказывалось рядом. Но и в этих видениях была немалая радость. Когда солнце начинало спускаться к морю, Инда одевалась и со спокойной счастливой улыбкой на губах возвращалась по прибрежной тропинке домой.
На следующий день Инда снова уплывала вниз по реке, к лесу. Она знала, что Джвебе нередко охотится в том же лесу, и надеялась, что как-нибудь встретится с ним там — не в мечтах встретится, а наяву. И однажды они действительно встретились на узкой прибрежной тропинке. Встретились и смутились, больше того испугались, — так далеко от
дома и наедине... Некоторое время они молчали и, не глядя друг на друга, шли по тропинке, ведущей в деревню. Инда не решалась заговорить первой, первым все же заговорил Джвебе. Преодолев робость, он спросил Инду:
— Зачем ты так далеко зашла, тебе не страшно, Инда?
— А чего мне бояться! Я уже давно не ребенок, Джвебе.
— И все же... в лесу полно зверей, Инда.
— Я о них и не думаю, Джвебё.
— А я о тебе думаю, Инда.
— Что ты! Зачем обо мне думать, Джвебе?
— Не знаю. Но вот думаю, беспокоюсь о тебе, Инда. Зверей много в лесу.
— А я не боюсь зверей, Джвебе.
— Зверь все же зверь, Инда.
— Да, Джвебе, зверь он, конечно, зверь... Но я тебя боюсь, Джвебе.
— А чего меня бояться, Инда?
— Не знаю, но боюсь...
— В лесу один прекрасный зверек, Инда!
— Один?
— Он не дает мне покоя, Инда.
— Что это за зверек, Джвебе?
— Прекрасный зверек. Погибаю я из-за него, Инда.
— Не дай бог тебе погибнуть, Джвебе.
— Погибну я из-за него, Инда.
— А не из-за тебя ли ходит тот зверек в лес, Джвебе?
— Не знаю, Инда.
— Чего же ты ждешь, Джвебе? Поймай этого зверька. А ну!— вскрикнула Инда и помчалась как ветер.
Джвебе никак не мог угнаться за Индой — тяжелые охотничьи трофеи мешали,— да и как за ней угонишься, когда у нее такие тонкие и высокие, как у олененка, ноги.
— В кандалах ты, что ли, Джвебе?— крикнула, обернувшись, Инда. Она громко смеялась, качала головой, и длинные блестящие волосы ее рассыпались по плечам, и сияющее лицо ее, и горящие глаза были так призывны, что Джвебе остановился, завороженный и ошеломленный. И Инда тоже остановилась, потому что голова у нее закружилась от счастья, и, прижав левую руку к груди, она подождала Джвебе, и затем они уже вместе пошли по узкой тропинке к деревне. Потом еще несколько раз встречались они в том же лесу и чаще всего молча шли
2 Г. Чиковани
33
к деревне. Местами тропинка суживалась так, что молодые люди чуть не касались друг друга, и тогда они шли напряженно, затаив дыхание. Иногда на тропинку выпрыгивал кузнечик, или пробегала ящерица, или выскакивала прямо к ногам лягушка, но молодые леди ничего этого не замечали, ничего не видели. Не замечали они и того, как подходили к деревне. Здесь их выводил из задумчивости или лай собаки, или мычание теленка, или блеяние козы. Тогда Джвебе и Инда расходились, чтобы никто их не видел вместе, и пробирались в деревню разными дорогами, чуть ли не с разных сторон. Они и сами не понимали, зачем им нужна такая таинственность...
...Джвебе исподлобья оглядел поле. Сколько раз бегали они здесь с Индой. Сколько раз гонялись друг за другом. Сколько раз валили они высокую кукурузу, и пыль от метелок облепляла их потные лица, и острые как бритва, длинные листья царапали им руки, и, когда они, запыхавшиеся, вдруг останавливались и оглядывались, их словно громом поражало: вокруг них расстилались полегшие на землю стебли. Медведи и те не могли бы их так примять. Молодые люди переглядывались, убегали с поля и опять разными дорогами уходили в. деревню. Разными дорогами. Все еще тайно...
И сейчас Инда на этом же поле. «Так вот куда она убежала от меня»,— подумал Джвебе. Девушка стояла в первом ряду хмурой, тяжело молчавшей в ожидании толпы. Джвебе увидел Инду издали. Джвебе уже знал, почему в поле собралось столько народу, почему его отряд стрелял по деревне из пушки, знал, почему так напряженно молчат односельчане, почему его отец и учитель стоят впереди всех, почему отряд направляется прямо к народу. Нет, нет! Не дай бог! Джвебе пожелтел от страха. Господи, пронеси! Сердце его гулко билось. На лицах Болдуина, Броладзе и Орлова застыло незнакомое Джвебе, странное выражение не то отвращения, не то страха. Джвебе хотел спросить их, что делать, но не мог вымолвить ни слова.
Инда и Мака не отрывали глаз от Джвебе. «Ох, ослепнуть бы моим глазам... Не видеть бы всего этого,— думала Мака,— с пушкой и ружьем идешь ты убивать мать и отца, убивать родню и соседей! Ты хочешь прогнать нас с земли, которая вскормила тебя. Горе мне, горе моему сердцу! Почему земля не разверзнется и не поглотит меня?»
Беглар не видел сына и не знал, что Джвебе идет с гвардейцами. Не знал он и того, как ему встретить гвардейцев, что делать, что сказать им и односельчанам. Беглар понимал, что гвардейцы пришли как враги, чтобы прогнать отсюда всех, кто разделил помещичью землю и вспахал ее. Это он, Беглар, поднял своих односельчан на раздел помещичьей земли и один должен дать ответ. Ну, что ж, Беглар не боится ответственности. Он никогда не испытывал страха, свершая правое дело. Крепче камня бывал Беглар в пору тяжких испытаний. И сейчас он тоже не дрогнет.
Отряд приблизился к народу.
Инда взяла за руку Маку.
— Джвебе! — прошептала девушка дрожащими от волнения губами.
Беглар услышал голос Инды и тут же увидел Джвебе. И сразу понял, в каким состоянии его сын, каким огнем горит. Прячет взгляд от отца и от людей, мальчишка. Стыдно ему. А мне разве не стыдно за него? Зря отпустил я его в гвардию! Почему не посадил его на цепь! Мака виновата. На женщин в таких делах нельзя полагаться.
Отряд полукольцом охватил толпу и остановился. Вахтанг Глонти пришпорил коня, поднял его на дыбы и загарцевал, красуясь перед народом. Но животному быстро надоела эта бесцельная пляска, конь остановился и недовольно заржал; коню претил бешеный нрав хозяина, и он часто не подчинялся ему. Глонти привык к его капризам, но сейчас, чтобы народ не успел заметить неповиновения лошади, громко крикнул:
— Эй, кто тут у вас Беглар Букиа?
— Я Беглар Букиа.
— А-а...— Капитан прикусил уголок нижней губы.— Это ты делил землю?
— Я делил.
— Ишь ты! — Глонти чуть приподнялся на стременах.— Ты к какой партии принадлежишь?
— К большевикам принадлежу.
— Ишь ты! Я так и думал, что к большевикам. Кто же, как не большевики, грабят чужое добро. Это наше правительство виновато, что так распустили большевиков. Будь я на месте Джугели, я бы всех большевиков трах- трах! В расход!—Тут капитан понял, что не должен был этого говорить, и, смутившись, заревел еще грознее: — Чью землю пашете?
— Свою землю пашем,— ответил Беглар.
— Свою или Чичуа?
— Свою.
— Ишь ты! Свою! А ты знаешь, по чьему приказу мы пришли? По приказу начальника штаба народной гвардии. И чтобы ты знал, мне приказано камня на камне не оставить от вашей большевистской деревни.— Этого тоже не следовало сейчас говорить, и капитан, сердясь на свою болтливость, снова прикусил губу.
— Плохое приказал ваш начальник штаба,— сказал Беглар.
— Что-о?— заорал, приподнявшись на стременах, капитан.— А ну, убирайтесь отсюда!
Никто не шевельнулся, потому что Беглар и учитель стояли спокойно.
— Убирайтесь, говорю!— Капитан заметил, что все смотрят не на него, а на Букиа и учителя.— Уведи народ отсюда, пока я не исполосовал тебе спину! — крикнул он Беглару.
— А зачем находу уходить с этой земли, это его земля,— возразил Беглар.
— Народу уже дали все, что причиталось,
— Нет, не дали.
— Дали!
— Отрезки величиной с бурку дали... Как милостыню.
Глонти знал, что так оно и было.
— Все вам мало, большевикам, все на чужое заритесь! — опять закричал он. Он кричал потому, что боялся этого спора. Да и не хотел он спорить. Он офицер, солдат, и всякие разговоры и уговоры не его дело.— Проклятые большевики, столько стран уже поглотили и все еще не насытились, а сейчас и Грузин хотят поглотить.
Беглар не ответил, только горько вздохнул.
Учитель стоял, опустив голову. Каждое слово Глонти попадало ему в сердце, но учитель сдерживался. Он и сам думал так же, как Беглар. Он непоколебимо верил, что земля принадлежит народу, но так же непоколебимо верил, что насилием ничего хорошего не добьешься.
Капитан гневно сверкал глазами, на его запястье висела нагайка, рука лежала на кобуре. Изогнутая бровь его от злости выгнулась еще больше, чуть не скрывшись под папахой.
Зосиме Коршиа вышел вперед и не спеша оглядел капитана.
— Ты грузин, сынок?
— А почему спрашиваешь, разве сам не видишь?!
— Потому спрашиваю, что так вот стояли на этой земле друг против друга наше крестьянское войско и войско русского царя. Впереди,, крестьянского войска стоял наш Уту Микава, а впереди царского — царский офицер. С тех пор прошло шестьдесят четыре года. Тогда я был ребенком, а помню все... Хорошо помню.
— Ничего ты не помнишь, старик. Сказки все это.
— Нет, помню, тот русский офицер тоже так нам угрожал. Он тоже пришел к нам с войском и пушкой.
Глонти закашлялся от смущения.
— Да, мы стреляли, чтобы попугать вас, и только.
— А русский офицер даже для этого не стрелял...
— Ишь ты! Ну, говори, чего тебе надобно, старик. Не рассусоливай.
— Землю хотим мы. Из-за нее тогда стояло здесь войско Уту. Из-за нее и мы сейчас стоим.
Глонти был сыном безземельного крестьянина. И его отец сказал бы то же самое на месте Зосиме. Совесть вдруг заговорила у капитана — ну, что ему нужно от этих людей? Он смотрел на крестьян, как виноватый. И его отец арендовал помещичью землю и половину урожая отвозил на своей арбе хозяину поместья. И его отец мечтал о земле. Мечтал, ночи не спал, думая о ней.
— Мне приказано гнать вас отсюда,— сказал Глонти.
— Кто тебе приказал, сынок? Царя уже нет, и владетеля Мегрелии тоже нет... Тогда русскому офицеру приказали царь и владетельница Мегрелии Екатерина.
— А сейчас ваше родное правительство мне приказало.
— Если правительство наше родное, то как же оно приказало тебе бить по нас из пушек?
— Ишь ты! Я же тебе сказал, что мы только так стреляли, чтобы попугать вас.
— А мы не испугались.
Народ приободрился, зашумел, поддержал Зосиме:
— Нет, не испугались.
— Не уступим землю.
— Наша земля.
— Нашим потом полита.
— Слышишь, сынок?!— сказал Зосиме капитану.— Нашим потом она полита, понял — потом. И только мертвыми ты можешь унести нас отсюда. Живыми мы не уйдем.
И народ снова поддержал Зосиме:
— Не уйдем.
— Не уйдем. Ляжем здесь костьми, а не уйдем.
Беглар с удивлением посмотрел на Зосиме — это ведь
он день и ночь твердил, что силой отнятая земля не пойдет впрок человеку.
Какую большую правду говорит сейчас Зосиме, думал учитель. Не только Зосиме, весь народ. А он, учитель Шалва, стоит молча, как будто все, что здесь происходит, его не касается. Какими глазами глядеть ему теперь на односельчан? Чего он молчит? Всем сердцем и душой он с крестьянами, хотя все еще хочет верить, что насилием ничего хорошего не добьешься. «Насилие может породить только насилие. Только насилие»,— твердил про себя учитель.
Капитан вышел из терпения. Народ, стоявший до сих пор в покорном молчании, теперь смотрел на него смело, высоко подняв головы. Так стоял бы и его отец. Но Глонти солдат, и будь сейчас перед ним родной отец, он, Глонти, все равно должен был бы действовать, как велит приказ.
— Отряд, вперед! — крикнул Глонти срывающимся от волнения голосом и, заломив назад папаху, тронул с места коня.
Отряд двинулся. Народ не сразу понял, что значило это «вперед», и стоял не шевелясь, только Зосиме Коршиа поднял палку и крикнул:
— Остановитесь! Что вы делаете?
Отряд надвигался прямо на народ, но крестьяне все еще стояли неподвижно, и гвардейцы поневоле остановились.
— Вперед! — заорал Глонти. Он, казалось, потерял рассудок. Ему мерещилось, что на месте Зосиме стоит его родной отец. Босой, худой, измученный работой и заботами, иссушенный лихорадкой. Отец глядит на капитана удивленно, с укором. Казалось, не Зосиме, а отец говори! ему: «Что ты делаешь?» Говорит молча, без слов, и желтые от лихорадки глаза его все расширяются и расширяются. Эти глаза жгут капитана, мутят ему рассудок. «Вперед! Вперед!» — отчаявшись, кричал Глонти.
Джвебе никак не мог остановиться и повернуть назад коня. Он был в строю — он накрепко зажат справа и слева, и сзади напирает другая шеренга. Лошадь его прошла мимо отца и учителя. Джвебе снова попытался сдержать и повернуть ее, и опять ему это не удалось. Лошадь его уже было надвинулась на Маку, тут мать подхватила ее под уздцы:
— Джвебе, сын мой!
Джвебе ничего не слышал и ничего не понимал, ничего не видел — он был слеп, он был глух, он был нем. Только первый возглас капитана стоял в его ушах: «Отряд, вперед!» Задние ряды все напирали на передние. Мака не отпускала поводья, лошадь поволокла ее, женщина споткнулась и упала на свежевспаханную землю. Джвебе все еще ничего не слышал, ничего не понимал, ничего не видел. Вместе с другими гвардейцами он двигался вперед.
Мака лежала на вспаханной земле.
Гвардейцы теснили толпу к деревне. Шагом продвигались гвардейцы, шагом отходил к переправе народ. Люди спотыкались на вспаханной земле, падали и тут же вскакивали, боясь попасть под копыта лошадей, осыпая гвардейцев бранью и проклятиями.
Остались на поле лишь потерявшая сознание Мака и еще Беглар и учитель.
Учитель и Беглар неотрывно глядели друг на друга: Шалва сочувственно и укоризненно, Беглар — сурово и упрямо.
Вечерело. Тускло поблескивали ослабевшие лучи солнца на почках алычи и мирабели. Уже не щебетали на ветках птицы. Задул пахнущий морем, все еще по-зимнему холодный ветер.
Окно школы распахнуто настежь, но в классе уже нет парт — они выброшены во двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22