.. Потом они с отцом уселись под деревом и отец принялся за обед... Ел он с завидным аппетитом... Мальчик удивлялся тогда отцовскому аппетиту, потому что сам не испытал еще, что такое труд пахаря, не испытал еще, что это такое — не разгибая спины, мотыжить в поле от зари до зари... Не понимал он еще тогда мальчишеским своим умом, какие для этого нужны терпение и силы,
и потому думал, что Беглару просто нравится, как готовит мама. А она такое лобио готовит, пальчики оближешь.
Когда отец кончил есть, Варден собрал посуду и отнес к реке мыть. Река, как всегда, соблазнила его, и, закатав штанины, Варден вошел в воду, добрался до отмели и принялся за любимое свое занятие — лов мелкой рыбешки. Ловил он ее руками. Он так быстро и ловко совал руку под камень, что рыбешка даже не успевала ускользнуть.
Кончив работу, отец позвал его, и они вместе отправились домой. Отец нес на плече связку травы для коровы, а Варден свою добычу. Вымокший, усталый, но довольный уловом, Варден сиял от счастья: еще бы, смотрите, люди, как они вдвоем с отцом возвращаются с работы. Кормильцы! Мать почистила рыбу, вымыла ее, посыпала солью, бросила на раскаленные сковороды. Рыба так аппетитно трещала, с таким смачным треском лопалась тоненькая ее шкурка и по всему дому распространился такой аромат, что Варден и малыш Джвебе чуть ли не щелкали зубами от нетерпения — так им хотелось поскорее отведать лакомую еду. Джвебе очень любил рыбу, и мать подкладывала ему на тарелку побольше, чем другим, но мальчику и этого не хватало, и он отнимал вкусную рыбешку у Вардена.
Потом, когда отец полностью доверил Вардену плуг и дал ему в руки мотыгу, Варден понял, почему Беглар съедал целый горшок лобио, целый пучок зеленого лука и несколько тарелок гоми. Понял тогда Варден и сладость и горечь лобио и гоми. Горечь потому, что половину добытого их трудом урожая кукурузы забирали Чичуа.
...Вот и паром. Бахва, наверно, спит. У Вардена ноги увязли в пашне, он всей грудью, всем телом, всей кровью вдыхал неповторимый запах земли. Она полита и его потом.
«Хорошо вспахали,— одобрил Варден.— Скоро эта земля будет твоей, отец. Скоро вашей будет эта земля, мои дорогие односельчане».
Из деревни сюда, в поле, отчетливо донеслась утренняя перекличка петухов. Варден пошел к реке. Еще издали услышал он плеск воды и подумал о том, что помнил, как шумит эта река его детства, всегда — и на фронтах, и в лазаретах, на всех своих нелегких солдатских дорогах. Запах вспаханной земли, голоса деревенских петухов и плеск быстрой волны, казалось, вернули Вардену уплывшие безвозвратно десять лет... И было такое ощущение, будто бы он снова тот Варден, который жил когда-то здесь, на берегу реки.
Варден вдруг успокоился и подумал: я уже никуда не спешу, за мной никто не следит, ничто меня не печалит. Он подумал так, и его охватила головокружительная беспечность. Варден замедлил шаг, чтобы подольше сохранить это давным-давно позабытое ощущение, и даже зажмурился от непривычного блаженства.
Плеск воды становился все громче. Это набегающие волны разбивались о борта парома. И этот звук был знаком Вардену. Сколько раз давал ему Бахва багор и рулевое весло, сколько раз переправлял Варден паром с одного берега на другой.
Бахва спал, но как только Варден ступил на паром, старик тотчас же проснулся.
— Кто это?— спросил он у выросшего перед ним человека в бурке.
— Чего ты испугался, Бахва? Варден я!
— Какой Варден?
— Букиа.
— Сын Беглара?!— изумился паромщик.— Жив?! Ну, слава богу, слава богу... Никто уже не надеялся, что ты вернешься, парень.— Бахва обнял Вардена и расцеловал.— Молодец, парень! Ну и молодец, что вернулся живой!
— Какой я парень. Мне уже за тридцать, Бахва!
— Ну и что же, зато живой вернулся.
— Живой. А как у нас дома, Бахва?
— По тебе все тоскуют, извелись.
— Все еще тоскуют?
— А как же иначе, Варден... Тоскуют, скучают, ждут. А так дома у вас все в порядке,— сказал Бахва, но по тону его чувствовалось, что это далеко не так.— Да вот в деревне неспокойно, Варден.
Тут паром крутануло на быстрой волне, и Варден схватился за багор. На этом пароме переправлялся Варден, когда десять лет тому назад уходил в армию. Но тогда река не бесновалась так, тогда река была тихая, голубоватая, и был не рассвет — был солнечный день, и Варден избегал печального взгляда матери, хмурого взгляда отца и заплаканных глаз Джвебе.
Паром еще раз крутануло, и Варден еще раз удержал его. Одна из лодок парома жалобно затрещала под ударом волны, но Варден не испугался. Он любил бешеный натиск волн, он мог долго любоваться их белыми гривами.
— Погоди, Варден! — Бахва отобрал у него багор.— Все входы в деревню перекрыты гвардейцами.
— Гвардейцами?!
— Да, гвардейцами. Потому и беспокойно в деревне, что к нам гвардейцы пришли. Усмирители. А сейчас они говорят, что разбойника ловят, Чучу Дихаминджиа.
— Назад, Бахва! — велел Варден.— Давай, давай назад!
— Вот это верно.
Паром уже был на середине реки, когда со стороны деревни к ней подскакали три всадника.
— Эй, куда ведешь паром? — закричал Татачиа Сиордиа.— А ну давай сюда. Слышишь, сюда, а то стрелять буду, Сиорд я, Татач! Копейку на лету пробиваю.
Взводный сорвал с плеча карабин, но Варден уже успел скинуть бурку и бросился в воду так, что и всплеска не было.
— Эй, чтоб тебя! Не то что человек, сам черт не уйдет от меня...— крикнул взводный и выстрелил.— Знаю я, кто это пожаловал, знаю...
Выстрелили и прискакавшие со взводным Закро Броладзе и Юрий Орлов.
Варден, глубоко ныряя, плыл по течению. Татачиа Сиордиа стрелял без передышкой. Пуди его ложились все ближе и ближе к голове Вардена, когда она появлялась над водой. Закро и Юрий стреляли, как говорится, в «белый свет». Они не собирались убивать человека, да и за что? Мало ли кого теперь называют разбойником.
Паром причалил к берегу.
— Ничего, не уйдет, мы его там, внизу, перехватим. Ты, Орлов, оставайся здесь, арестуй этого сукиного сына паромщика, а ты, Броладзе, за мной! — крикнул взводный, пришпоривая коня.
— Кто это был у тебя на пароме? — спросил Орлов у Бах вы.
— Цаленджихский разбойник Чуча Дихаминджиа,— сказал Бахва.
— А зачем ты взял на паром разбойника?
— Под дулом револьвера взял,— сказал Бахва.
— Ловко отвечаешь,— похвалил Орлов.
— Я правду говорю. А ты русский или казак? — спросил Бахва.
— Не все ли равно, русский или казак, старик?
— Тебе все равно, сынок, да нам не все равно. Казаки Алиханова пожгли нас в девятьсот пятом.
— То были казаки Алиханова, старик.
— А ты чей казак, сынок?
— Я народогвардеец!
— Царские казаки стреляли по нас из пушек, огнем жгли.
Народогвардейцы тоже из пушки стреляли, с земли нас сгоняют. Как же это получается? — спросил Бахва.
— Я и сам не понимаю, как это получается,— ответил Орлов.— Привяжи паром и пошли.
— Куда пошли?
— Как куда? Ты же разбойника перевозил, Чучу Диха- минджиа, ну и поторапливайся.
Варден слышал звуки выстрелов, слышал, как шлепаются в воду пули. Он обманул поскакавших за ним карателей — отстал от них и, когда они, по его расчетам, скрылись за излучиной реки, вынырнул, осмотрелся и, набрав в легкие воздуха, снова нырнул. Так плыл он вниз по течению. Сапоги Варден сбросил с ног, прыгая с парома, но отяжелевшая одежда все же мешала ему плыть.
Левый берег реки был совершенно голым — ни деревьев, ни кустика. На него Варден не мог выйти, если б даже повернул назад,— на левом берегу он был бы как на ладони. Правый же берег у леса снижался, там были сплошные заросли: у самого берега камыш, а чуть подальше — кустарник. Варден знал это и плыл к зарослям. Конные гвардейцы туда не полезут — там не то что конь, там сквозь заросли и топи даже мышь не проберется.
Варден вышел из воды и залег в камышах. Некоторое время лежал неподвижно — устал и боялся привлечь внимание преследователей. Только одно движение позволил себе Варден, он провел рукой по груди: за пазухой у него лежал завернутый в кожу сверток с ленинским «Ответом на запросы крестьян» и Декретом о земле.
Гвардейцы промчались по противоположному берегу, уже не стреляя. Варден подождал еще немного, потом приподнялся на локтях. Что-то обожгло его шею. Варден притронулся рукой и брезгливо поморщился — это была пиявка. Пиявки впились ему в руки, в лицо, в грудь, а он до сих пор и не чувствовал этого, потому что думал только о том, как уйти от преследователей.
Варден сбросил пиявок, вышел из болота и побежал к лесу. Там, в лесу,— спасение. Но и достигнув леса, не остановился. Он шел качаясь, колени у него подкашивались, и он хватался руками за деревья; мучительно спирало дыхание — что-то стискивало горло, казалось, будто какой-то горький, как яд, комок застрял в нем. Варден с трудом откашливался, боясь, что выплюнет кровь и желчь. Но все же он шел, пока не споткнулся об какой-то корень и, теряя сознание, упал ничком.
Было уже около полудня, когда Варден очнулся. Он с большим трудом снял с себя одежду и белье, выжал их, расправил и развесил на ветвях. Закончив эту работу, принялся растирать тело, затем бегать вокруг дерева, вернее, думал, что бегает,— на самом же деле едва передвигал ноги. И все же ему удалось унять противную дрожь, удалось немного согреться.
Когда одежда подсохла, Варден оделся и медленно пошел вверх по течению реки. Как только стемнеет, он должен обязательно проникнуть в деревню. Пусть на каждом шагу там стоят гвардейцы, все равно обязан пройти. Он всегда помнил отцовское наставление: «Начатое дело нужно доводить до конца, сын. Нельзя останавливаться посреди пути. Победа человека начинается с победы над самим собой».
В деревне никто не удивлялся таким проникнутым крестьянской мудростью суждениям Беглара. Многое видел этот умный человек, много испытал дурного и хорошего, и односельчане дорожили его советами. А Варден вдвойне дорожил ими, они не раз помогали ему в его полной опасностей и лишений жизни.
У очага за низким столиком сидели Мака и Джвебе. Свет луны, проникавший в хижину сквозь распахнутую дверь, и яркое пламя очага освещали лица матери и сына и столик с угощением — желтым горячим гоми из кукурузной муки, золотистой поджаренной рыбкой, красной от бурачного сока квашеной капустой, грудой зелени и большой, белой, как сахар, головкой сыра сулугуни. Единственное, что было мелким за этим столом,— рыбешка. Миски с лобио и острым соусом сацебели были большие, стаканы и кувшины для вина — большие... Беглар не любил вещи-недомерки...
Джвебе расправлялся с материнским угощением, как долго голодавший человек,— все казалось ему необычно вкусным, и он никак не мог насытиться.
— Помнишь, мама, сколько такой рыбки ловил Варден?
— Для тебя ловил, дорогой мой мальчик.
— Помнишь, мама, как я отнимал ее у Вардена?
— Конечно, помню, сынок, как не помнить.
— А помнишь, как Варден радовался, мама, что я отбираю у него мальков?
— Помню, сынок.
— Та рыбка, что ловил Варден, была вкуснее этой, мама.
— Все, что делалось рукой Вардена, было хорошее!
— А эту рыбку кто наловил, мама?
Мальмов наловил Гванджи, но Мака сказала:
— Отец.
— Ты почему ничего не ешь, мама?
— Я потом поем, сынок.
— Ешь, мама! Сколько времени мы не сидели вместе за столом! Я так соскучился по нашему очагу, по твоим лобио и гоми, по малькам Вардена. Не плачь, мама, Варден вернется.
— Вернется...
— Мальков в самом деле наловил отец?
— В самом деле, сынок,— опять слукавила Мака. Она хотела убедить Джвебе, что отец уже не сердится на него.— Отец две ночи не спал, сынок.
— Знаю, мама!
— Он о тебе думает, сынок.
— Знаю, мама.
Джвебе налил из кувшина вина и, не переводя дыхания, выпил.
— У отцовского вина совсем особый вкус, мама.
— Все сделанное отцом не сравнится ни с чем другим, сынок.
— А Варден похож на отца, мама?
— Варден — вылитый отец, мой дорогой мальчик.
— А все же рыбка, выловленная Варденом, была вкуснее, мама.
— Боже, не сведи меня в могилу прежде, чем я увижу Вардена. Помилуй меня, боже.
— Не горюй, мама! Вернется Варден. Сколько людей уже вернулось с фронта и даже из германского плена. И Варден обязательно вернется, мама.
— Твоими устами бы мед пить, сынок. Ослепла я, ожидая Вардена.
— Вернется Варден, мама. Чует мое сердце, скоро вернется.
— О господи! Хоть бы поскорее.
— Я помню, как Варден хотел учиться в гимназии, мама.
— Очень хотел, родной мой... да вот не довелось.
— Не плачь, мама, Варден скоро вернется. Чует мое сердце, мама.
С улицы послышался выстрел.
Джвебе насторожился.
— Похоже на карабин Сиордиа.
— Кто это Сиордиа, сынок?
— Чертов сын! Чума! Вот кто такой Сиордиа.
Снова послышался выстрел, затем второй, третий.
— В кого это стреляют, сынок?
— В Чучу Дихаминджиа.
— Еще не родился человек, который поймает Дихаминджиа, сынок.
Джвебе встал, надел шапку и взял стоявшее у стены ружье.
— Не уходи, Джвебе.
— Я должен идти...
— Как бы с тобой не случилось чего, сынок.
— Не бойся, мама! — сказал Джвебе, выбегая во двор.
— Будь осторожнее, Джвебе! — крикнула с порога мать.
...Перебравшийся через чей-то плетень Варден оказался в узком проулке. Он не ел уже более суток, и от голода и от усталости у него кружилась голова. Провел по груди — кожаный сверток на месте.
Когда с наступлением темноты Варден входил в деревню, он не думал, что так сразу столкнется с засадой гвардейцев. И вот — просчитался. Пронырливый, обладающий нюхом и настойчивостью Татачиа Сиордиа учуял, кажется, даже минуту, когда это произойдет. Гвардейцы пропустили Вардена к центру деревни и, замкнув вокруг него кольцо, открыли огонь, чтобы вынудить сдаться. Выхватив револьвер, Варден, не отвечая на огонь — берег патроны, побежал. Перескочив через плетень, он оказался во дворе Иване Эсебуа, оттуда попал в загон Зосиме Коршиа, а затем по перелазу в изгороди проник в виноградник Еквтиме Каличава. Пули свистели над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22