Беглар понимал, что, выгоняя своих буйволов из борозды, Инда может помешать тому, на что он и его друзья решились после долгих и мучительных раздумий. «Не надо было брать в поле эту девчонку, не надо было»,— подумал Беглар, но рассердиться на Инду так и не смог.
Земля, которую Беглар и его товарищи так и не успели поднять, лежала у их ног. Там, где ее успели вспахать, она была влажной, черной, как уголь, и дразняще поблескивала под солнцем. Но крестьяне, которые полчаса тому назад уже считали ее своей, теперь смотрели на нее так враждебно, словно земля эта сама была виновата в том что она чужая, что без крови ее никто не уступит.
По дороге Сенаки — Зугдиди шел отряд народной гвардии. Впереди гарцевал на капризном скакуне капитан Вахтанг Глонти. И хотя посторонней публики вокруг не было, капитану все время хотелось выглядеть как можно красивее. В какой-то мере это ему удавалось: надвинутая на самые брови папаха из золотистого каракуля, лихо закрученные усы, сабля в отделанных серебром ножнах, наган в новенькой кобуре, похрустывающая новая портупея на новом, короткополом, коричневого цвета бушлате, руки в новых кожаных перчатках — одна рука натягивала поводья, другая — левая, изогнутая кренделем,— упиралась в бок... и все это завершалось самодовольной, нагловатой улыбкой на губах.
Справа от капитана ехал лейтенант Амиран Аршба, слева — младший лейтенант Николоз Гардабхадзе, а за ним в первой шеренге гвардейцы Джвебе Букиа, Юрий Орлов, Закро Броладзе и негр Ричард Болдуин.
Ричард Болдуин год тому назад пришел в Потийский порт на американском сухогрузе и, сойдя в тот же день на берег, не вернулся на свое судно. Вскоре Ричард принял грузинское подданство и вступил в народную гвардию. Гвардейцы сразу полюбили чернокожего парня, бежавшего от несправедливости, унижения, нужды и нашедшего приют в свободной, как они сами думали, Грузии. А Ричард был счастлив: никто не попрекал его цветом кожи, никто не оскорблял его за это. Для него это была истинная свобода. В несколько месяцев Болдуин научился говорить по-грузински, в чем ему немало помог его друг Джвебе Букиа. Джвебе относился к Ричарду, как к брату, всегда держался рядом с ним: на марше они ехали стремя в стремя, в казарме спали бок о бок, курили табак из общего кисета.
Внешне похожий на лубочную картинку отряд капитана Глонти мало чем напоминал регулярную воинскую часть. Гвардейцы были одеты кто во что горазд и вооружены были тоже неодинаково. Лишь на некоторых гвардейцах были форменные бушлаты народной гвардии, на остальных же были кожаные куртки, гимназические шинели, давно потерявшие свой первозданный цвет, черкески с газырями, на ком-то была измазанная, вся в пятнах, белая куртка, на другом — летняя солдатская гимнастерка. На головах гвардейцев были башлыки, папахи, у одних обыкновенные солдатские, а у других Цастушечьи — лохматые, длинношерстные.
Разнообразна была также и обувка гвардейцев. Лишь у немногих на ногах были сапоги или английские ботинки с крагами.
Многие из гвардейцев были еще очень молоды и бесшабашны — таким, как говорится, море по колено, но служили в отряде и люди более взрослые — некоторые из них пришли в грузинскую народную гвардию из идейных побуждений, других привела жажда приключений, третьих — безденежье и безработица. Но все эти люди — все, кроме самых отпетых негодяев и самых бесшабашных мальчишек, уже начинали задумываться над тем, что с ними будет завтра. Иные уже понимали, что ничего хорошего это завтра не сулит ни им лично, ни делу, за которое они, как солдаты, обязаны были сражаться.
— Вон, справа от этого красного моста, моя деревня, ребята,— сказал Джвебе Букиа своим товарищам и привстал на стременах, чтобы разглядеть знакомый мост из- за широких плеч капитана Глонти.— Моя мать с ума сойдет от радости, когда я так неожиданно появлюсь у ворот.
— Представляю, Джвебе, что с твоей девочкой будет,— перебил его Болдуин.
— С Индой? Она, конечно, рада будет меня видеть. Забудьте, ребята, что я вам говорил об Инде. В жизни она в тысячу раз лучше. Скоро вы сами это увидите. А словами ее красоты не описать.
— Да, я слыхал, что красивее мегрелок во всем свете не сыщешь,— сказал Орлов.
— Правду говорят. Моя Инда — это сошедший с неба ангел. Дай-ка я попрошу капитана разрешить поехать вперед, чтобы мать успела накрыть на стол до вашего прихода.
На сельской улице, по которой недавно шел учитель, появился всадник. Собаки с неистовым лаем кидались под ноги его коню и, когда он их обогнал, понеслись за ним еще более разъяренные и злые.
По улице мчался Джвебе Букиа. Наконец-то он в своей деревне. Наконец-то он дома. От радости и восторга Джвебе не видел высыпавших к воротам и плетням любопытных. Джвебе весь ушел в свои думы: перед его глазами стояли мать, отец, брат, а ближе всех Инда.
Никто не узнал Джвебе. Все удивленно провожали взглядом «сумасшедшего всадника». Кто он? Зачем и к кому едет?
А между тем на дороге Сенаки — Зугдиди, там, где от нее ответвлялся проселок, капитан Глонти остановил отряд и приказал артиллеристу Дзигвава выпустить несколько снарядов по деревне. Капитан нервно покусывал губы, ему не очень хотелось отдавать такой приказ, но он выполнял только то, что ему самому приказали..
Орлов, Броладзе и Болдуин не отрывали глаз от Дзигвава. До этого они не знали, что едут карать и устрашать родную деревню их друга Джвебе.
Переправив Инду с ее буйволами на тот берег, Бахва вернулся к учителю. Рядом с учителем уже стоял Иване. На Беглара он даже не глядел. Он изменил Беглару, не пошел с ним до конца, а другие все еще пахали. Одни из упрямства, другие из стыда перед Бегларом.
— Если три человека скажут тебе, что ты слеп, ты проведешь рукой по глазам,— проговорил стоящий за спиной
Шалвы Бахва.— Если же Беглару скажет это сам бог, он все равно не поверит.
Шалве не понравились слова Бахвы. Сегодня ему все не нравилось. И люди, и их поступки, и их дела. Не нравился он сам себе, не нравилось ему все, что он говорил. Он никогда еще не был так смятен, расстроен, подавлен...
Услышав позади топот коня, Инда согнала буйволов с проселка и сама остановилась на обочине. Мимо пролетел всадник, густая пыль на мгновение скрыла его от Инды, затем всадник неожиданно повернул коня. Когда пыль развеялась, девушка увидела Джвебе и услышала его голос:
— Инда, Инда!
Джвебе спрыгнул с коня и подбежал к девушке:
— Здравствуй, Инда!
Инда узнала Джвебе только по голосу. Она не поверила глазам своим: неужели это Джвебе? В такой бедной одежде? Нет, не может быть! Она тихо заплакала, и Джвебе, увидев ее слезы, встревожился:
— Что случилось, Инда? Почему ты плачешь?
— Ничего не случилось, Джвебе!
А в самом деле, что случилось особенного? Разве только то, что Джвебе, гвардейца Джвебе, Инда представляла себе совсем другим. Она думала, что увидит его в красивой форме: в бушлате, в блестящих сапогах, с каракулевой папахой на голове, с саблей и револьвером, с коротким карабином, перекинутым через плечо. На фотокарточке, которую прислал ей Джвебе из Зугдиди, где стоял его отряд, он был именно таким красивым, в красивой форме, и писал он ей красивые слова: «У меня нет ни в чем недостатка, одет я, как офицер, даже получаю небольшое жалованье, кормят нас досыта». Не могла же она знать, что чужая форма и чужое оружие были тогда на Джвебе. С каким трудом выпросил их Джвебе у знакомого офицера только для того, чтобы сняться на карточке и порадовать Инду, убедить девушку, что, когда он вернется с военной службы, она, Инда, заживет как царица. Сейчас он стыдился своего мальчишеского поступка.
— Джвебе! Это ты, Джвебе?! — спрашивала Инда, но могла и не спрашивать об этом. Ее милый, глупый Джвебе был в той же одежде, которую сшила ему мать перед его вступлением в гвардию: в блузе из домотканой шерсти. Только шапка на Джвебе была другая — мохнатая пастушья
папаха из овечьей шкуры. Потому и не узнала его сразу Инда, потому и не узнали соседи. Шерсть свисала ему на лоб и совсем не изменяла лицо. Через плечо Джвебе было перекинуто ружье адамовских времен, на бедре — сабля в обтрепанных ножнах.
Зачем он так обманул Инду, зачем внушил ей несбыточные надежды? Как он радовался тому, что едет домой! Неужели он не знал, что должен предстать в таком виде перед Индой, перед отцом и матерью, перед всей деревней? Почему он не послушался отца? Беглар знал, что она собой представляет, эта гвардия, и не хотел отпускать его. Говорил же отец, что никакая она не народная, что это меньшевики ее так назвали, а на самом деле она служит только интересам их партии. Сбылось все сказанное отцом. А он не отцу поверил, а вербовщику. Чем только не соблазняли меньшевики, набирая в свою гвардию и армию людей: у вас будет новое оружие, говорили рекрутам, у вас будет красивая форма, а еды — сколько угодно. Антанта нам ни в чем не откажет, и Грузия скоро станет могучим государством.
Гвардейцам сулили и жалованье. Джвебе вступил в гвардию еще и затем, чтобы как-то подсобить родным. Джвебе внушали, что народная гвардия служит народу и стоит на страже родины. Обманулся Джвебе. Наивно поверил и обманулся.
...Они стояли посреди дороги и глядели друг на друга, не произнося ни слова. Они не слышали даже неистового лая собак, не умолкавших с той минуты, как на улице показался Джвебе. Не слышали они и удивленных возгласов односельчан.
— Кто этот полоумный?
— Он совсем загнал коня.
— На нашего не похож.
— Шальной какой-то.
Инда забыла о буйволах, о проклятой земле, об отце и Бегларе, об учителе и крестьянах. Сейчас во всем мире у нее не было никого, кроме Джвебе. «Что это я молчу, как немая. Нужно сказать что-нибудь, улыбнуться, засмеяться...»
— Как хорошо, что ты приехал сейчас, Джвебе. Будто нарочно сейчас, Джвебе.
— Ехал, а сердце вперед рвалось, Инда!
— Джвебе, милый Джвебе!
— Как я мог жить столько времени без тебя, Инда?
— Ты день и ночь стоял у меня перед глазами, Джвебе.
— Хоть бы совсем не уезжал я...
— Хоть бы...
— Почему я не послушался отца?
— Нужно было послушаться, Джвебе.
— Да, зря не послушался отца.
— Джвебе, Джвебе!
— Что, Инда?
— Беглар...— Инда хотела рассказать Джвебе обо всем, что произошло на заречном поле, но не успела. Где-то позади молодых людей раздался грохот. Инда невольно посмотрела вверх: откуда, мол, гром среди ясного неба? Но Джвебе сразу понял, что стреляют из пушки. Когда послышались новые выстрелы, Инда сообразила, что это не гром, не землетрясение.
— Что это, Джвебе?
Джвебе не ответил. Он был потрясен — зачем его отряду понадобилось стрелять из пушки, да еще по его родной деревне?
Пока растерянный Джвебе размышлял об этом, один из снарядов упал неподалеку, посреди крестьянского двора. Поднялся переполох. Испуганные женщины бросились кто куда, заплакали дети, собаки залаяли еще неистовее, заметались по дворам куры...
Несколько снарядов упало на заречном поле, на свежевспаханную землю. Взвились к небу черные столбы земли и мелкой пылью осыпались на пахарей. В одной упряжке буйволы сломали ярмо и побежали к реке.
Когда после взрыва снаряда на плечи Шалвы упала превратившаяся в пыль земля, он отряхнул ее и с укоризной посмотрел на Беглара. Сбылось то, чего он, Шалва, так боялся... Напрасно, напрасно не послушался его упрямый Беглар. А Беглар и не шелохнулся. И укоризненный взгляд учителя выдержал, и, судя по всему, ничуть не испугал его артиллерийский обстрел. Беглар знал, на что идет, когда посягнул на помещичью землю.
Полевой сторож Павле Каджайа мчался по дороге на неоседланном коне. Видно было, что он скачет уже долго: и лошадь и всадник изнемогали. Высоким, прерывающимся голосом он кричал высыпавшим на улицу женщинам и мужчинам:
— Скорее, народ, спасайся! Из пушек палят! Гвардейцы идут! Кавалерия! Тьма войска идет!
Кто-то бросился наперерез всаднику, ухватил за удила и с трудом остановил разгоряченного коня.
— Ты с ума сошел, Павле!
— Куда ты скачешь, Павле?
— Чего хотят от нас гвардейцы, Павле?
— Почему палят по нас из пушек, Павле?
— Перебить нас хотят. Спалить нашу деревню хотят,— отвечал Павле.
— Зачем?
— Что мы им сделали?
— Что ты говоришь, Павле?
— Черт бы тебя побрал, Павле!
— Ну, говори, Павле! За что они хотят перебить нас?
— А за то, что вы захватили чужую землю, за то, что связались с разбойниками,— тут же сочинил Павле. С гвардейцами он не говорил, видел их только издалека, но человек этот обладал удивительной способностью: он твердо верил во все, что сам сочинял, во все, что сам говорил.— Ни одного человека не выпустим живым, говорят они, ни женщин не пощадим, ни детей. Эй, народ, спасайся! Гвардейцы уже близко! Бегите! Две пушки волокут, а пулеметов у них больше, чем у нас бичей. Страшный суд настал, люди. Спасайтесь!
В обычное время, зная, что Павле мастер преувеличивать, односельчане шутили: если Павле сказал девять, раздели эти девять на девять и не ошибешься.
Знали односельчане и то, что трусливый и жадный Павле побоялся пойти за Бегларом, а когда соседи стали делить землю Чичуа, чуть не лопнул от зависти. Словом, трусишка, лгун, завистник этот Павле, но сейчас он, похоже, правду говорит. Некоторые еще по привычке сомневаются.
— При чем тут деревня, Павле?
— Мы ничего дурного не делали, Павле!
Но Павле не сдавался:
— Я свое сказал,— остальное сами увидите.
— Он, как всегда, из мухи слона делает!— крикнула какая-то женщина.
— Ладно, мне не верите и не верьте. Ну, а пушке тоже не верите? Или у вас уши ватой забиты?— злорадно усмехаясь, сказал Павле, и все задумались, приумолкли.
И в самом деле: с Павле еще можно было спорить, в его словах можно было сомневаться, но то, что по деревне
стреляли из пушки, было неоспоримо. А вот кто стреляет и почему стреляет, этого еще никто толком не знал.
Инда взглядом спрашивала Джвебе: почему палят по нашей деревне и о чем это толкует Павле? Неужели он правду говорит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22