Я разгадал тайный замысел Прокопенко: он собирался использовать свою новую приятельницу в качестве осведомителя, чтобы узнавать в подробностях обо всем происходящем между мной и Галиной. Он хотел бы не выпускать нас ни на минуту из-под своего наблюдения. И в то же время делал вид, будто поступает согласно мудрому правилу: не вышло — отступись...
На самом же деле он вовсе не собирался отступаться — Галина крепко запала ему в душу, и он только ждал, когда я получу от ворот поворот, чтобы снова попытать счастья.
К тому времени я уже почти полностью выздоровел и со дня на день ожидал обещанной отправки на фронт. Но, должен вам признаться, я не терял надежды, что до того успею приручить Галину. Да, да, я серьезно решил жениться на ней...
— Слушай, ты что, турок —- после пяти жен искать себе еще шестую? — не удержался Пересыпкин.
Но Яблочкин вновь отмахнулся от него как от назойливой мухи.
— Спроси меня тогда, как я предполагал этого добиться, я не сумел бы ответить. Но решение мое было бесповоротно. Где было пять жен, там возможна и шестая, думал я. А уж на этом поставлю точку.
Одним словом, Галина превратилась в предмет моих мечтаний. Знаете ведь: если уж бес вселится в человека, то как хочет, так им и вертит.
И вот однажды, по обыкновению к вечеру, я заявился к Галине...
Она сразу заметила, что на этот раз я сам не свой. У женщин нюх острый: наперед чуют, что мы задумали и чего хотим.
Я не знал, с чего начать, а она прекрасно знала, как ей вести себя с близкими ей людьми. Только позднее мне станет известно, что у нее были на то совершенно особые обстоятельства.
Но, как вы догадываетесь, не так это легко человеку —- отказаться от того, что он давно уже надумал и к чему упорно стремился!..
— Галина! — начал я каким-то не своим голосом.— Не думайте, что я так, сгоряча... Я немало размышлял и понял, что без вас мне дороги нет. Будьте моей женой!
Она сначала растерялась, но тут же собралась с мыслями и попыталась свести все к шутке.
— Страсть коллекционера? — спросила она со странной улыбкой.
— Нет, любовь,— ответил я искренне.
— Разве можно верить любви человека, который был женат столько раз? — Она смотрела прищурясь, взгляд ее, казалось, пронзал меня насквозь.
Меня бросило в жар. Как это, оказывается, тяжело, когда любимый человек боится положиться на тебя из-за твоего прошлого и объявляет о своем недоверии.
Но Галина этим не удовольствовалась.
— Если вы были влюблены во всех пятерых и женились по любви — это говорит в вашу пользу. Но можно ли быть уверенной, что вы, такой влюбчивый человек, остановитесь на этом и не полюбите завтра седьмую, восьмую? А полюбив, не пожелаете еще раз жениться? Ну, а если вы женились каждый раз не по любви, то это уж совсем скверно...
Что я мог возразить? Она была права! И я набрал в рот воды.
— Видно, такой уж вы по природе: как приглянется вам кто-нибудь, так сразу и готовы жениться. Есть такие мужчины: не знают, как подойти к женщине, и первым долгом делают предложение. Это для них единственный путь, иначе они не умеют.
Наверное, вид у меня был очень смешной. Я молчал, онемев, слова не мог выговорить.
Галина попала в точку: я и сам не раз так о себе думал.
Галина звонко расхохоталась, но смех ее показался мне неискренним.
— Знаете что? — сказала она лукаво.— Если вы на самом деле меня любите и хотите, чтобы я вышла за вас замуж, сбрейте ваши косматые усы! — И она снова залилась смехом.
От такой серьезной женщины я никак не ожидал подобного хода!.. Условие было вздорным, но было ли это условием? И к тому же еще этот неуместный смех...
И тут меня осенило, что Галина сама в некотором смятении и, главное, что намерения у нее самые благородные: она хотела как-нибудь смягчить свой отказ, облегчить нанесенный мне удар и для этого старалась придать всему нашему разговору шутливый тон, при этом сделав вид, будто не случилось ничего особенного, будто и моя исповедь, и мое предложение были всего лишь шуткой... Словом, она хотела умерить горечь своего отказа, щадила мое самолюбие.
Но, почувствовав это, я заупрямился еще больше и вскричал с горячностью, какой сам от себя не ожидал:
— Если вы хотите, я не только усы, но и полголовы дам обрить, как каторжник в старину...
Подобно утопающему, я схватился за соломинку... Галина была застигнута врасплох. Она перестала смеяться. В глазах у нее мелькнул испуг. Теперь она заговорила серьезно:
— Нет, нет, капитан, я пошутила, как это можно, не принимайте, пожалуйста, мои слова всерьез...
Но я уже ничего не хотел слышать.
— Слово есть слово! — крикнул я, захлопнув за собой дверь, и опрометью сбежал вниз по лестнице.
Галина бросилась за мной и, перегнувшись через перила верхней площадки, так взмолилась, словно я собирался утопиться или застрелиться:
— Капитан, ради бога, не делайте глупостей! Это же невообразимое чудачество! Ведь мы с вами не маленькие дети... Не смейте, слышите?
— Слово есть слово! — так же громко повторил я и хлопнул нижней парадной дверью, хотя ее вообще никогда не закрывали...
В ту ночь я спал плохо. Все думал о Галине, о своих усах и никак не мог решить, что мне делать.
В конце концов пришел к выводу: как бы там ни было, а я должен доказать Галине, что ради нее готов принести серьезную жертву...
Был у меня в роте один сержант, человек средних лет, по фамилии Репетилов. Он когда-то работал парикмахером в колхозе. У него я обычно стригся.
На другой день, когда во взводах собрались к завтраку, я позвал к себе Репетилова.
Когда я приказал сержанту сбрить мои усы, которые я так берег и холил, он разинул рот и изумленно уставился на меня. Видно, не поверил своим ушам, решил, что ему послышалось.
Пришлось повторить приказ. Пока сержант раскладывал свои ножницы и бритвы на маленьком сколоченном из грубых досок столике, руки у него заметно дрожали.
Сначала он прошелся машинкой по моей верхней губе — и моих каштановых пушистых, загнутых книзу усов словно и не бывало, они бесследно исчезли.
Вслед за машинкой настала очередь бритвы... Сержант усердно брил меня и с сожалением качал головой, как бы говоря: «Что это на вас нашло, товарищ капитан?»
Когда же я заглянул в подставленное им зеркало, то чуть было не отшатнулся в испуге: такой противной показалась мне моя оголенная физиономия. И кожа над верхней губой была заметно белее, чем вокруг.
Мне захотелось плюнуть себе в лицо.
Внезапно стыд охватил меня. Мне показалось, что в таком виде нельзя даже выйти на улицу.
Я представил себе, как разинут рот мои офицеры и солдаты, когда я предстану перед ними в этом новом виде. Да и поди объясни им, что побудило меня побриться!
И тогда я решил немедля бежать к Галине, чтобы увидела, какая она жестокая, безжалостная и что сделала со мною любовь!..
Но я отправился к ней не той дорогой, какой ходил обычно. Не желая попадаться на глаза людям, я пошел напрямик, но тропинке, протоптанной через поля и огороды.
Обойдя знакомый дом со двора, я уже хотел подняться по черной лестнице, но тут заметил, что со стороны улицы к подъезду подошел Прокопенко и взбежал на второй этаж.
Я удивился этому неурочному посещению, и мне захотелось узнать, в чем тут дело.
И вот представьте себе: я, этакий верзила, поднялся следом за ним по лестнице так, что ни одна ступенька не скрипнула.
Поднимаясь, я заметил, что Прокопенко вошел в комнату приятельницы Галины — Ады.
Я как-то машинально приблизился к ее двери...
Мне послышался веселый хохот Прокопенко и еще какое-то шлепанье — старший лейтенант похлопывал себя по голенищу, такая у него была привычка. Я невольно приник к двери.
— ...Так ты сама слышала, как она уговаривала его не делать этого, да?
— Ну да, она кричала сверху, с лестничной площадки: «Это же ребячество, глупость, не смейте!..»
— Ух и повеселимся же мы на его счет!
— Да, если он и в самом деле сбреет усы, это будет комедия! — в восторге взвизгнула Ада.
— Уже сбрил, дорогая, уже! — хохотал Прокопенко, хлопая себя по икрам, как по барабану.
— Мамочка моя! — еще тоньше взвизгнула Ада.— Откуда ты знаешь?
— Парикмахер из его роты сказал моим ребятам. Я приставил парочку ребят туда для наблюдения, и они принесли мне свежую новость. Вот это потеха так потеха! Ух и насмешу же я наших! Представляешь себе, что это будет, когда они увидят капитана без усов? Нет, право, все бывает на свете, но чтобы ради женщины сбривали усы, такого я не слыхал.
Я стоял притулясь у двери, и мороз продирал меня насквозь. А через минуту меня опалило жаром. Я сгорал со стыда, от волнения теснило грудь, кололо под ложечкой, лицо горело. Если бы я мог, наверное, придушил бы этого проклятого Прокопенко. А он все хохотал и хохотал.
— ...Узнав об этом, я кинулся к его взводным командирам и побился с ними об заклад, что их командир роты сегодня же, еще до вечера, сбреет свои усы. Они, конечно, не поверили, подняли меня на смех. С одним я держал пари на финский нож, трофейный — вещица, скажу тебе, первый сорт, глаз не отведешь. С другим — на золингенскую бритву. Бритва как алмаз, до того острая — волос перерезает на лету. С третьим — на трофейный пистолет, совсем новенький. Я, со своей стороны, поставил шесть литров водки. Словом, теперь и бритва, и пистолет, и финский нож — мои!..
— Ох и пройдоха же ты!.. А ведь за простака сойдешь, если кто тебя не знает! — восторженно воскликнула Ада.
— А когда я нашим ребятам рассказал, они чуть не лопнули со смеху. Вечерком нагрянем к нему как ни в чем не бывало и тогда уж устроим потеху — будь здоров! Мой командир ни за что не хотел поверить, так я и с ним пари заключил — на новенькие бурки. Теперь считай, что и бурки эти мои...
Больше я не мог выдержать — кое-как оторвался от двери и шатаясь спустился вниз...
Одна только забота мучила меня в это время, чтобы, не дай бог, не скрипнула ступенька у меня под ногами! Представляете себе, если бы вдруг, услышав скрип, выглянул Прокопенко и увидел меня со сбритыми усами?!
Я вышел через ту же заднюю дверь и заторопился домой. Шагал и думал: «Ах, какая беда, как же я опозорился!..» Я был близок к отчаянию: не знал, что делать, куда податься.
Прежде всего пришла мысль как можно скорее бежать, убраться отсюда подальше. Но не мог же я бросить свою воинскую часть! Даже если бы я тут же, не откладывая, добрался до отдела кадров и добился немедленного перевода в другую часть, все равно пришлось бы вернуться сюда, чтобы сдать командование... Я проклял все на свете — и самого себя, и свою влюбчивость, и даже Галину Федоровну с ее чертовым банным заведением, будь оно неладно! «Ну и попал же я в историю! — говорил я себе в полной растерянности.— Что же теперь делать?»
...И вдруг неожиданная, сногсшибательная мысль мелькнула у меня в голове, как бы прорезав блеском молнии непроглядную тьму,— так, наверное, внезапно сделанное открытие наполняет томившийся по нему разум человека восторгом. Да, да, именно так озарило, окрылило, пронзило меня радостью и едва не сбило с ног мгновенное ослепительное видение: бутафорские усы Яшки-артиллериста, примеченные мной среди реквизита театра оперетты!
Такой чудодейственно великой, такой спасительной показалась мне эта мысль, такое ребяческое желание кататься по снегу охватило меня! Я зачерпывал горстями чистый, пушистый снег и глотал его — еще и еще...
Сам того не замечая, я не шел, а бежал, обливаясь потом. Наконец, совсем запарившись, сорвал с себя полушубок и подставил грудь морозному ветерку.
В самом деле, все устроится замечательно! Я сейчас же, не откладывая, явлюсь к моему знакомому заместителю директора театра и попрошу спасти от позора, одолжить хоть ненадолго те самые усы Яшки-артиллериста, которые висят в конце коридора в бутафорской. Налеплю их и буду ходить так до тех пор, пока не оформлю свой перевод в другую часть, подальше отсюда! А там — черт с ними, с усами, на новом месте никому не будет известно, носил я когда-нибудь усы или нет.
Я сразу же успокоился. Еще раз обдумал все в подробностях и направился к театру. А по пути опасливо озирался — не попасться бы на глаза знакомому человеку!
На мое счастье, заместитель директора оказался на месте.
Я с такой силой рванул дверь и так шумно ввалился в его крохотный кабинет, что он опешил. Сперва он внимательно посмотрел мне в лицо, потом оглядел меня с головы до ног, потом снова недоуменно воззрился на мое лицо — и так несколько раз.
Видимо, он не сразу сообразил, кто перед ним: то узнавал меня, то снова впадал в сомнение. Наконец он встал, подошел поближе и стал меня внимательно рассматривать.
Должно быть, он растерялся еще и оттого, что я был так необычно взволнован. Моя взвинченность, неестественное возбуждение поразили его.
— Что с вами, неужто случилось что-нибудь? — спросил он, пододвигая мне стул.— И усы сбрили зачем-то!..
— В том-то и вся беда!
— Так что же произошло?
Я понял, что излишне встревожил его своим трагическим тоном. Спохватившись, чтобы не перепугать его вконец и тем самым не напортить дела, я сказал по возможности спокойно:
— Ничего особенного не случилось, просто утром, при бритье... я подравнивал усы и срезал лишнее с одной стороны, потом попытался подогнать другой ус к первому, опять-таки переборщил и постепенно дошел до того, что сбрил их совсем! И вот теперь чуть не плачу от досады, собственное лицо мне опротивело! А вечером у меня назначено очень важное свидание, но явиться в таком виде я не могу, и теперь все пойдет прахом...
Замдиректора был человек опытный и умный. Он сперва от души расхохотался, а потом стал успокаивать меня: дескать, невелика беда, такое ли еще в жизни случается.
Но меня грызла моя забота, и я взмолился:
— Помогите мне, будьте другом!.. Он удивился:
— Чем же я могу помочь?
— Есть же у вас в реквизите накладные усы и бороды. Подберите мне подходящие. Я прилажу их себе, если понадобится, немного расчешу, авось удастся номер.
Он расхохотался как сумасшедший, смеялся долго, прямо-таки зашелся от смеха. Но человек он был душевный и не отказал мне в просьбе, послал за гримером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46