Леонид подхватил на руки Эдена и побежал с ним к берегу, туда, где пышной пеленой лежал свежевыпавший снег. Он уложил юношу в белую, холодную постель, и того начали откачивать. Добрые мужики настаивали, чтобы и сам Леонид пошел в казацкое жилье надеть сухую одежду, но он ответил:
– Пока не увижу, что он открыл глаза, – не уйду.
Платье на нем превратилось в ледяной панцирь.
Двое других
Ну, а сейчас оставим старшего из сыновей Барадлаи на бескрайней русской равнине; он лежит голый в снегу под открытым небом, а чужие бедные и добрые люди разминают его онемевшие члены, между тем как его единственный друг жадно впивается взглядом в посиневшие губы несчастного и его мертвенно-неподвижные веки, ожидая момента, когда можно будет спросить: «Ну, Эден, видишь ли ты по-прежнему свои звезды?»
Гостиница «Венгерский король» была по тем временам одной из самых комфортабельных во всей Вене; особенно охотно в ней останавливались венгерские помещики и офицеры.
Вот молодой гусарский капитан поднимается по парадной лестнице на первый этаж гостиницы. Он красив, этот статный офицер, его широкие плечи и осанистую фигуру плотно стягивает голубой доломан; к полному румяному лицу удивительно идут франтовато закрученные острые усики, бывшие в ту пору исключительной привилегией офицеров гусарских полков; кивер молодцевато тут почти на самые брови.
Голову он держит так гордо, будто на всем свете нет другого офицера-гусара.
Поднимаясь на второй этаж, он на минуту был привлечен странной сценой в коридоре, ведущем в комнаты.
Какой-то седовласый человек с гладко выбритым лицом и в длинном походном плаще гневно кричал на трех швейцаров и на горничную.
Те с величайшей предусмотрительностью и готовностью услужить пытались помочь ему войти в одну из комнат, но старый господин пришел от этого лишь в еще большую ярость и нещадно бранил обступивших его слуг то по-венгерски, то по-латыни.
Заметив гусарского офицера, привлеченного необычным шумом, он громогласно обратился к нему по-венгерски, не сомневаясь, что гусаром может быть только венгерец.
– Послушайте, добрейший господин офицер, будьте столь любезны подойти сюда и помочь мне объясниться с этими глухими тетерями, которые не понимают человеческого языка.
Гусар подошел. Взглянув на приезжего, он сразу признал в нем священнослужителя.
– Что случилось, святой отец?
– В мою подорожную исправник вписал, разумеется по-латыни, что я – «verbi divini minister», а это, как известно, означает, что я есмь слуга господа. И вот, представьте, предъявляю на таможне свой паспорт, и чиновники начинают титуловать меня «герр министр». Больше того, все носильщики, кучера, лакеи величают меня не иначе, как «ваше высокопревосходительство», и в таковом качестве передают из рук в руки. Передо мной рассыпаются в комплиментах и поклонах, готовы нос разбить об пол – и все из-за моего воображаемого высокого титула! Да это еще куда ни шло, а вот с номерами в гостинице просто беда: мне отводят самые пышные покои. Но мне это ни к чему. Я бедный священник и приехал в Вену не веселиться, а по крайней надобности. Да, да, прошу вас, объясните все это им. Я не знаю немецкого языка, в наших краях простые люди, вроде меня, на нем не говорят, А эти не понимают никакой другой речи.
Офицер улыбнулся.
– А какие языки вы знаете, отец мой?
– Латынь, греческий, древнееврейский, ну и в достаточной мере арабский.
– Да, с этими здесь вы далеко не уедете, – сказал гусар с улыбкой.
Он вполголоса что-то сказал одному из слуг, который в ответ лишь утвердительно кивнул головой, многозначительно указав глазами на верхний этаж.
– Пройдите пока в эту комнату, отец мой. Через четверть часа я вернусь и все улажу. А сейчас я спешу, меня ждут.
– Но мое дело еще более спешное, – проговорил священник, удерживая офицера за темляк сабли, чтобы тот не убежал. – Стоит мне переступить порог этой комнаты, как придется выложить пять форинтов.
– И все-таки мое дело более спешное, поверьте мне, – сказал офицер. – Меня ждут наверху господа, и один из них желает со мной драться. Его-то уж, во всяком случае, нельзя заставлять ждать.
Святой отец был так потрясен этим сообщением, что немедленно выпустил офицерский темляк.
– Как, сын мой? Вы спешите на дуэль? Это уж совсем нелепо!
Снисходительно улыбнувшись, гусар пожал руку священника.
– Будьте покойны, святой отец, и подождите меня здесь. Я скоро вернусь.
– Смотрите, чтобы вас не прокололи шпагой! – крикнул ему вслед священник.
– Постараюсь! – шутливо отозвался гусар, легко взбегая по лестнице.
Старый священник согласился наконец пройти в отведенную ему комнату на первом этаже, причем вся свита лакеев наперебой продолжала титуловать его «ваше превосходительство».
«Какое великолепие! – подумал про себя священник, оглядывая свою новую опочивальню, кровать под шелковым балдахином, изразцовый камин. – Это обойдется по крайней мере в пять, если не в шесть форинтов за день.
К тому же еще все эти шалопаи! Один лакей только носит багаж, другой – подает таз для умывания, третий – рогульку для сапог. И каждый ждет от знатного постояльца на чай. Даже этот разноцветный паркет они не натрут даром».
Пока старый священник терзал себя этими мыслями и подсчитывал в уме, во что обходится господам один день в Вене, он вдруг услышал над головой шаги, звон шпаг.
Дуэль происходила как раз над его комнатой.
Вот кто-то топнул ногой в одном углу; в ответ – топот в другом; удар оружием; снова лязг. Выпад – отход, опять выпад и опять отход.
Там, наверху, шел поединок не на шутку.
Схватка длилась минут пять-шесть. Бедный священник все это время пребывал в полной растерянности. Ему хотелось броситься к окну и взывать о помощи, но от этого его удерживала мысль, что его могут арестовать за нарушение спокойствия в городе. Священник подумал, что лучше всего, пожалуй, кинуться наверх, встать между сражающимися и прочесть им пятьдесят второй стих из главы двадцать шестой евангелия от Матфея: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут». Но в это мгновенье лязг оружия над его головой утих. Через несколько минут он услышал шаги по коридору и звон шпор у самых дверей. Дверь распахнулась, и, к своей великой радости и утешенью, священник увидел давешнего гусарского офицера целым и невредимым.
Старик кинулся к нему и ощупал его руки, грудь: не ранен ли?
– Вас не проткнули?
– Да что вы, отец мой!
– Что же произошло? Может быть, вы закололи своего противника?
– Он получил свое – царапину на щеке.
Священник в ужасе уставился на офицера.
– Ему не очень больно?
– Помилуйте, святой отец. Он радуется этому, как шут своему колпаку.
Однако старик не счел эту остроту уместной.
– Ай-яй-яй, и как это господа могут развлекаться столь варварским способом! Что за причина побудила вас к дуэли?
– Вы, святой отец, наверное слыхали анекдот о том, как два офицера повздорили из-за того, что один утверждал, будто в Италии он самолично срывал с дерева caрдины, а другой никак не желал в это поверить. Тогда оба спорщика схватились за шпаги. Один из них был ранен в голову, и в этот миг он вспомнил, что то действительно были не сардины, а плоды. Что вы на это скажете?
– Надеюсь, не из-за таких пустяков вы повздорили, сударь?
– Примерно. Я недавно прибыл в полк, и меня сразу произвели в капитаны. Поэтому мне предстоит теперь сразиться на дуэли с целой группой офицеров, они либо приколют меня, либо смирятся с моим назначением. Таков здешний обычай. Но поговорим о вашем деле. Вы прежде сказали, что приехали сюда не для развлеченья, а в силу необходимости. Что за нужда, какой злой ветер пригнал вас сюда?
– Ах, сын мой, если вы пожелаете, я с превеликой охотой поведаю вам свою историю, и буду лишь благодарен, если вы ее выслушаете. Я – чужак в этом городе. У меня нет ни одной знакомой души, с кем можно было бы посоветоваться. А между тем я вызван на высочайший суд «ad audiendum verbum».
– О святой отец! Это серьезное дело. Кому вы досадили и чем?
– Я расскажу вам все, как есть, сударь. У вас такое честное и благородное лицо, что невольно проникаешься к вам полным доверием. Я – пастор в одном селении на Алфельде, где у меня произошло столкновение с помещиком. Этот помещик был великим тираном, а я по натуре немного куруц. А к тому же, как на грех, между нами произошли и семейные разногласия. У того помещика есть сын – кавалер, а у меня – красавица дочка. Я считаю про себя, что дочери моей – цены нет, а помещик решил, что она для его сына недостаточно хороша; потому он взял да и отправил сына в Московию. На это я не в обиде. Но вот случилось так, что его милость покинул сию юдоль печали и прах его по христианскому обычаю предали земле. После проповеди и панихиды я прочел над ним последнюю молитву. Не спорю, та молитва была суровой, но все, что в ней говорилось, я обращал к богу, а не к людям. И вот сейчас за эту самую молитву и преследуют меня власти предержащие. Призвали они меня в консисторию и в комитатский суд как святотатца и мятежника. Лишили меня прихода, но и этого им показалось мало. Теперь вот вызвали в Вену, сам не знаю куда и к кому, дабы держать ответ за оскорбление его величества. Взгляните, сударь, и будьте мне судьей. Вот она, моя молитва, прочтите ее: найдется ли в ней хоть одно слово, которое выдавало бы во мне изменника или оскорбителя его величества?
У старика от волнения дрожали губы, и его горящие глаза наполнились слезами.
Офицер взял у него из рук бумагу и прочел ее. Священник неотрывно следил за выражением его лица.
– Ну, сударь! Что скажете? Можно ли осудить меня за это?
Молодой человек вчетверо сложил лист с текстом молитвы и, протянув его старику, тихо сказал:
– Я бы не осудил вас.
– Благослови вас за это бог. Жаль, что мои судьи думают иначе.
Между тем перед священником в эту минуту сидел его настоящий «судья»: ведь гусарский офицер был не кто иной, как сын человека, над телом которого старец прочел последнюю молитву.
– И все же позволю себе, милостивый государь, дать вам добрый совет, – проговорил молодой человек. – Прежде всего никуда не ходите, пока вас не вызовут. Никуда не ходите и никому не жалуйтесь на учиненную несправедливость. За то, в чем вас обвиняют, вас не постигнет кара, но если вы вздумаете доказывать свою правоту, дело может обернуться худо и вас накажут втройне.
– Так что ж мне делать?
– Ровным счетом ничего. Сидеть и ждать. Если за вами пришлют, ступайте куда прикажут. Велят остановиться, стойте. Будут что-нибудь говорить, – слушайте молча. А как только заметите, что говорить перестали, – постарайтесь тихонько уйти: спиной отыщите дверь и прямехонько домой. А людям, что встретятся вам по дороге и станут о чем-нибудь спрашивать, – ничего не отвечайте.
– Но ведь тогда они сочтут меня круглым болваном!
– Поверьте мне, отче, с таким титулом можно объездить полмира.
– Добро, сын мой, принимаю совет. Лишь бы это не затянулось надолго. Жить в Вене накладно.
– Об этом не тужите, святой отец. Раз уж вас вызвали сюда вопреки вашей воле, то, несомненно, найдется кто-нибудь, кто заплатит за все издержки.
Старый священник выразил неподдельное удивление. Хотел бы он знать, кто этот «кто-нибудь»!
– Однако мне пора по своим делам. Дай вам бог удачи, отец.
Священник хотел задержать молодого офицера еще на минуту, чтобы отблагодарить за все, но гусар спешил; он пожал старику руку и удалился.
Вскоре после его ухода появился слуга с чашкой черного кофе для «его высокопревосходительства».
Тщетно священник объяснял ему, что не хочет завтракать, ибо это не в его привычках; австриец покинул его, пятясь к дверям и непрестанно кланяясь.
Старик только покачал головой. Удастся ли ему проделать то же самое, если нужно будет ретироваться из кабинета сановника, расточая по пути уверения в своей преданности?
Но поскольку кофе остался, наш путешественник, чтобы он не пропадал даром (все равно ведь придется платить!), выпил его. Надо признаться, что кофе пришелся ему по вкусу.
Только бы поскорее пришел этот слуга и забрал порожнюю посуду, ибо если разобьется хоть одна чашка из дорогого сервиза, то это влетит в копеечку.
Не успел старик высказать вслух свое желание, как и в самом деле в дверях бесшумно вырос слуга, явившийся за посудой. Наш уважаемый путешественник уже успел к тому времени выучить одно слово по-немецки и не замедлил пустить его в ход.
– Bezahlen! – произнес он, доставая из глубокого кармана полученный им когда-то ко дню именин длинный вязаный кошель, где позвякивали сбереженные за многие годы крайцары. Старик приготовился расплатиться. Во-первых, он не желал ни часу оставаться в долгу. Во-вторых, – это главное, – он хотел по первому счету определить размер предстоящих ему расходов и сумму дневных затрат. Каково же было его удивление, когда слуга с широкой и подобострастной улыбкой, сопровождавшейся выразительной мимикой, отклонил протянутый кошелек и сказал священнику: «Sch?n bezahlt».
«Стало быть, этот офицер был действительно прав! – подумал старик. – Он, видно, глубоко порядочный человек. Жаль, что я так и не спросил, как его зовут. Но кто все-таки оплачивает мои расходы?»
Разумеется, это был не кто иной, как Рихард Барадлаи! Уходя из гостиницы, он вручил обер-кельнеру два золотых и просил оказывать всяческое внимание старому господину; что касается расходов, добавил офицер, то он берет их на себя.
После этого молодой гусар направился в полковой манеж, где провел час, тренируясь в вольтижировке с саблей и пикой; он вдоволь поразмялся и заставил потрудиться своих противников, сломал древко пики и вконец утомил коня; когда же ему наскучил манеж, он решил прогуляться по улицам; так он фланировал, заглядывая под шляпки хорошеньких женщин, а когда настал полдень, отправился к себе на квартиру.
Рихард жил высоко, на третьем этаже большого дома; он снимал превосходную квартиру с двумя выходами, гостиной и спальней; напротив, через коридор, помещались лакейская с небольшой кухонькой. Прислуживал ему старый гусар, которого он звал не иначе, как «господин Пал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76