Если сейчас явится мать и попробует отвратить его от принятого решения, он знает заранее, что она ничего не добьется. Честь и хвала сыновней любви, но только до той поры, пока не придет любовь супружеская. Ей принадлежит первое место. «Ты – мужчина, и должен действовать!» – сказала ему Альфонсина. Енё решил, что пришло время показать, что у него есть сила воли и он может действовать!
Позвав слугу, он распорядился: как только придет дама, которая не раз спрашивала его в последние дни, пусть ее тут же проведут к нему.
Но Енё ждал напрасно. Мать так и не пришла.
Он бодрствовал до поздней ночи. Несколько раз посылал слугу узнать у дворника, не спрашивал ли его кто-нибудь. Она не приходила.
Наконец он решился лечь. Спал он плохо: его тревожили дурные сны.
Енё едва дождался рассвета. Поздней осенью утро любит заставлять себя ждать. К тому же наступила пора туманов.
Мать так и не пришла. Либо ее арестовали, либо ей удалось бежать из города.
Он беспокоился о ее судьбе.
Наступило утро, утро в понимании горожан. Был тот час, когда чиновник уже не докучает своему патрону во время утреннего кофе. Енё взял извозчика (это уже было нетрудно сделать, хотя еще накануне извозчики перевозили на своих лошадях орудия) и поспешил к Ридегвари.
Прежде всего Енё спросил:
– Известно ли вам что-нибудь о моей матери? Она ко мне так и не приходила.
– Да, известно. Ей удалось бежать из города. Ночью схватили торговку овощами, у которой она скрывалась. Та показала, что ваша мать, переодевшись в чужое платье, ушла ночью через пригородные сады. Там ее ждала повозка, и теперь она уже в Пожоне.
Словно тяжелый камень свалился с груди Енё при этом известии: значит, мать спасена! Значит, он свободен!
Теперь он мог решиться.
– Подумал ли ты о моем вчерашнем предложении? – спросил Ридегвари.
– Да. Я решился. Я принимаю должность секретаря посольства.
Ридегвари пожал ему руку.
– Я не сомневался в этом. Видишь, я настолько уверен в тебе, настолько доверяю твоему здравому смыслу, что у меня уже готов документ о твоем назначении.
С этими словами человек с квадратным лицом открыл сейф и вручил Енё бумагу. Юноша был покорен этой заботливостью Ридегвари.
Ведь только добрые феи способны на такое внимание к своим избранникам!
– Завтра ты примешь присягу, а затем не спеша сможешь уладить свои дела в Вене: ведь ты отправляешься в далекое и продолжительное путешествие. Порви те отношения, которые тебе нужно порвать, и окончательно закрепи те, которые хочешь сохранить.
Енё понял намек.
– Я ничего не буду предпринимать без вашего ведома.
– Понимаю. Поспеши же туда, куда тебя прежде всего зовет твое сердце.
Дамы Планкенхорст в этот день рано покончили со своим туалетом; вот почему Енё не понадобилось врываться в будуар баронессы, хотя он находился в таком состоянии, что способен был и на такой поступок.
Кто решился бы упрекнуть человека, который из вчерашнего скромного чиновника уже не существующей ныне канцелярии, где он занимал место с окладом в тысячу двести форинтов, вдруг, за одни сутки, поднялся до поста с годовым окладом в двенадцать тысяч форинтов, упрекнуть его в том, что он пытается сегодня широко распахнуть ту дверь, которую мать его возлюбленной только вчера захлопнула перед ним, как перед недостойным внимания женихом.
Баронесса сделала вид, будто очень удивлена его приходом.
Но Енё на это и рассчитывал! Он с достоинством приблизился к сиятельной даме и начал хорошо продуманную речь:
– Милостивая государыня, вы сказали мне: «Если это случится завтра, тем лучше». Это «завтра» наступило, я теперь уже не «никто». – С этими словами он протянул баронессе документ о своем новом назначении.
Антуанетта Планкенхорст с улыбкой приятного удивления прочитала бумагу и весьма любезно протянула руку Енё.
– Очень рада за вас.
Енё почувствовал, что теперь он может гордо держать голову: он уже человек на виду, он уже что-то значит в этом мире.
– Разрешите, баронесса, снова задать вам вчерашний вопрос?
– Я уже ответила на него, – благосклонно произнесла она. – Желаете ли вы, чтобы я поставила обо всем в известность Альфонсину?
– Умоляю вас об этом.
Баронессе достаточно было лишь переступить порог соседней комнаты, чтобы привести оттуда за руку дочь. Альфонсина изобразила крайнее смущение и сделала вид, будто не понимает, чего от нее хотят. Мать подвела ее к Енё и представила молодого человека:
– Его превосходительство секретарь посольства в Санкт-Петербурге.
– Ах! – воскликнула Альфонсина, приветливо улыбаясь, и протянула руку Енё, который с трепетом принял ее.
– Смотрите же, удержите эту руку! – с милостивой улыбкой проговорила баронесса.
В ответ на эту добродушную шутку Альфонсина прильнула к груди матери, и лицо ее, как полагается, покрылось стыдливым румянцем. Енё поспешил поцеловать руку своей будущей тещи, а та поцеловала его в лоб – холодным как лед поцелуем.
Альфонсина, казалось, не смела поднять опущенных ресниц; ведь она стояла перед своим женихом.
– Когда вы желаете сделать официальное предложение? – церемонно осведомилась баронесса. – Хотите, завтра? В полдень? Устраивает это вас?
Енё не находил слов для выражения своей признательности.
– Итак, завтра в двенадцать часов. Вы можете прийти и пораньше. Не так ли, Альфонсина?
Альфонсина снова уткнулась лицом в кружева материнского платья.
– Ну же, отвечай! В конце концов ведь речь идет о тебе.
Едва слышно Альфонсина пролепетала «да». Ведь ее, невинную и скромную девушку, смущала даже сама мысль о том, что просят ее руки! Ах, как ей было страшно!
Слушая робкий шепот любимой, Енё был вне себя от счастья. Уходя, он даже забыл на столе у баронессы бумагу о своем назначении на новую должность, и хозяйка дома сама вынесла ее вслед за ним.
Он получил возможность еще раз поцеловать руку своей будущей теще, и баронесса черезвычайно любезно сказала ему, глядя в глаза:
– Я горжусь вами.
Енё со всех ног бросился домой.
У него было такое ощущение, словно он вторично родился на свет.
Вся его прежняя жизнь была лишь прозябанием. Настоящая жизнь начиналась только сейчас; он стал наконец человеком!
То, о чем он даже не смел мечтать, совершилось, как в сказке, в один день. Он стал «его превосходительством и женихом. Его личным и служебным успехам мог теперь позавидовать каждый.
Весь мир вдруг приобрел в его глазах яркие краски, новые очертания.
И все же что-то омрачало его радость.
Эта радость напоминала осенний день. Сияет солнце, но какая-то дымка стелется в вышине, мешая светилу гореть ярко и греть горячо.
Эта тонкая дымка, омрачавшая сияние достигнутого Енё счастья, была не что иное, как угнетавшая его мысль о том, что мать ничего не знает о случившемся, что она не хотела этого и не будет этому рада.
Да, к нему пришло счастье, но ведь он даже не попытался переубедить мать, разбить ее доводы, он даже не попробовал поколебать сердце матеря своей любовью. Нет, он скрывался от матери, бежал ее. Он трусливо радовался тому, что не встретился с ней. Он втайне ликовал, что ему не пришлось вступать с нею в борьбу.
Какой-то дух беспокойства преследовал его, и сквозь сладостное опьянение гордостью и счастьем какой-то внутренний голос неотступно шептал ему одни и те же обидные слова: «Ты трус!»
Тщетно пытался он избавиться от этого докучного собеседника, говоря себе: «Я рад, что мама избежала смертельной опасности». – «Лжешь! – шептал ему внутренний голос, – ведь ты радуешься тому, что избежал неприятного разговора с матерью!»
С наступлением вечера это тягостное, гнетущее состояние усилилось. Енё не мог оставаться в комнате. Он решил куда-нибудь пойти, хотя в тот день на улицах Bены трудно было рассеяться, да и увеселительные заведения были почти все закрыты.
Енё подошел к зеркалу, чтобы поправить галстук и… остолбенел.
Призрак, который внушал ему ужас и шептал слова: «Ты трус!» – сейчас вдруг облекся в плоть и кровь. Он увидел в зеркале отражение входящей в комнату матери.
– Мама! – вскричал он сдавленным от ужаса голосом.
О, перед ним стояла совсем не прежняя госпожа Барадлаи с гордым, повелевающим взглядом, перед которым он так трепетал. То была сама голгофа, придавленная тяжестью креста, то была женщина с бледным, мученическим лицом, которая уже выплакала все слезы – живое воплощение страданий и боли. Такой предстала Енё его мать.
И он смел радоваться своему счастью! Теперь ему уже не приходило в голову, что мать явилась, чтобы разрушить его честолюбивые планы, развеять его любовные мечты, нет, он думал лишь о том, что жизнь ее в опасности.
Енё обнял ее, словно пытаясь защитить это дорогое ему существо от враждебных глаз.
И он почувствовал на своем лице горячие, жаркие поцелуи. О, они совсем не походили на поцелуи той, другой матери, матери Альфонсины.
– Милая, родная мама, откуда ты?
– Издалека.
– Мне сказали, что ты ушла из города и уже в Пожоне!
– Так оно и было. Три дня я безуспешно искала тебя.
И, не надеясь найти, покинула город. Но в Пожоне я услышала… нечто, и это привело меня обратно.
– Для чего ты вернулась?
– Для того, чтобы поговорить с тобой.
– Зачем ты это сделала? Ведь ты могла дать мне знать, и я бы сам приехал к тебе. Почему ты не приказала мне этого?
– Нет, сын мой, я не приказываю. Не умею. Я приехала просить тебя. О, не бойся! Я не собираюсь нарушать твоих планов. Я не хочу тебя ни от чего отговаривать; поступай так, как ты сам решил. Я приехала молить тебя лишь об одном.
– Мама, прошу тебя, не говори со мной таким тоном!
– Прости. Я не хотела тебя огорчить. Несколько дней назад я еще могла от тебя чего-то требовать; сегодня – уже нет. Я тогда написала тебе письмо, ты его получил? Нехорошее, обидное письмо. Разорви его. И больше не вспоминай. Его написала недобрая женщина. Этой злой, гордой женщины уже нет. Нас смирили удары судьбы, тяжкие удары, которым не видно конца. О, ныне я только скорбная вдова, которая сама вырыла могилу своим сыновьям и теперь молится, даже не зная кому, даже не зная о чем; быть может, о том, чтобы могила эта не поглотила ее детей.
– Мама, милая, но ведь твои сыновья живы!
При этих словах молнии сверкнули в затуманенных слезами глазах матери. Она порывисто сжала руку Енё:
– А ты знаешь, где они? Один пробивается через Карпаты, гонимый, преследуемый врагом; под ним – зияющие пропасти, разлившиеся горные реки, над ним – снежные бури и коршуны. Если его не схватят и он не умрет от голода, не погибнет в пропасти, не утонет в реке, он, возможно, прорвется на поле боя. Там его ждет второй мой сын, командир ополченцев. Знаешь, из кого состоит его войско? Из сыновей, которые покинули своих матерей и отцов, бросили жен и детей. Какой-то безумный порыв гонит их в объятия смерти. Они все там погибнут.
– Но зачем же им погибать?
– Затем, что у них нестерпимо болит сердце и иначе им не унять эту боль.
– Но, может быть, они победят, мама?
– Обязательно победят! Клянусь богом, победят! Но это им не поможет. Они накличут на себя еще большую беду. Они совершат чудеса, заставят весь мир уважать себя, их созвездие будет сверкать над погруженной во мрак Европой. Но тем опаснее это для них! Приговор им уже вынесен и утвержден сильными мира сего. Если они не погибнут сразу, им нанесут второй удар, затем третий, их будут разить до тех пор, пока не уничтожат. Я узнала про это в Пожоне из перехваченных писем. Это и привело меня сюда. Разреши мне присесть. Я проделала долгий путь и все пешком.
– О бедная мамочка!
Енё усадил мать рядом с собой на софу и обнял за плечи.
– Разве я могла не прийти, не повидать тебя в последний раз?
– Не говори так.
– Ты уедешь далеко, а когда вернешься, застанешь нас в страшной беде. Есть люди, которые уже придумали, как отомстить матери, причинившей им столько хлопот.
– Кто они?
– Твои друзья. Твои покровители. Я не порицаю их, не думай. Они готовят тебе лучшую участь, чем я. Я погубила бы тебя, они – спасают. Я готовила тебе мрачную, грозную, безрадостную жизнь; они предлагают тебе счастливую любовь, блестящую карьеру. Они, видно, любят тебя больше, чем я. Я не могу соперничать с ними. О сын мой, они куда разумнее нас. Мы – безумцы, которые ради мечты, ради идеи, ради призрачного сна отдают свою жизнь. Мы сами обрекаем себя на муки. Не старайся понять нас. Будь счастлив! Ступай с теми, кто отправляется сейчас в Россию, к русскому царю, искать поддержки и союза в борьбе против нашей восставшей родины. Туда посылают несколько венгров, и у них, как и у тебя, должно быть, защемит сердце, когда им придется призывать смерть на головы собственных матерей и братьев. И все-таки они сделают это, ибо их уверили, что матерей и братьев надо поставить на колени. С герба Барадлаи сотрут имена Эдена и Рихарда, Зато твое имя, начертанное золотыми буквами, украсит этот герб. Какой неопровержимый аргумент в глазах Европы: против двух сыновей Барадлаи – изменников и предателей родины – выступил их родной брат, третий сын; он помог подготовить военный союз могущественных монархов против Венгрии.
Енё стал бледен как полотно. Неподвижным взглядом он смотрел перед собой. Об этом ему еще никто не говорил. Но ведь он мог догадаться и сам.
– В исходе борьбы нельзя сомневаться: он предрешен, – торжественно продолжала его мать, пристально глядя на лампу, – мы погибнем. Но ты останешься жить. Против двух великих держав нам не устоять. Будь мы даже из железа, все равно нас погребет под собой лавина. Твои братья падут смертью храбрых. Человеческая жизнь теперь ценится дешево! Но ты будешь жить счастливо и создашь себе новую семью. Ты станешь главой рода Барадлаи. Ты будешь мужем красивой женщины, за особые заслуги ты получишь высокие награды, тебе станут завидовать. Ты превратишься во влиятельного человека, в славу новой эпохи.
Енё казалось, будто тяжелые камни обрушиваются ему на голову.
– К тебе станут обращаться с просьбами и прошениями многие бедняки, у которых будут свои мелкие беды. Ты сможешь делать им много добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76