Роковая обреченность существует только на этом свете, в первую голову – для праведников.
День клонился к вечеру. Никто не приходил к Эдену, лишь каждые три часа сменялись часовые. Узник явственно слышал сквозь дверь – ведь он понимал по-русски – приказание разводящего:
– При попытке к бегству – стрелять!
Вечером, около девяти часов, разразилась гроза. Как раз в это время сменили часового.
Шел проливной дождь, сверкала молния. При ее вспышке Эден видел сквозь щели в дощатой стене, что неподвижный часовой, прячась от дождя, повернулся лицом к двери сарая и взял ружье на изготовку. Вода ручьем стекала с одежды солдата, он стоял по щиколотку в грязи, не смея даже приподнять ногу. Так он будет стоять, пока его не сменят.
Гроза постепенно затихала, молния блеснула уже где-то вдалеке, наступила кромешная тьма. Часы на колокольне пробили одиннадцать раз. В конюшне храпели конюхи, а под соседним навесом били копытами казачьи кони. Все это отчетливо слышал Эден.
Вдруг ему почудилось, будто его шепотом окликнули:
– Барин, Барадлаи!
– Кто это?
– Я.
Сомнений не было – то был голос часового.
– Откуда ты меня знаешь?
– Помнишь, барин, ямщика, который вез тебя по могилевским дорогам? Меня еще тогда чуть не сожрали волки, но ты не бросил меня в беде. А теперь я тебя не оставлю. В задней стене сарая есть одна доска, четвертая, которую можно сдвинуть и через щель выбраться, на волю. Под навесом стоят на привязи казачьи, кони. Там найдешь моего коня, на нем кадеты поводья, его легко узнать по белому хвосту. Это резвый скакун, садись на него. Позади навеса – сад, дальше – степь. Скачи в ту сторону, куда ушла гроза. Она надежный проводник, поведет по верному пути. За меня не тревожься. Я буду стрелять тебе вдогонку – ничего не поделаешь, обязан. Приказ я выполню, а за стены я не отвечаю, вина не моя. Вот еще что: когда вскочишь на коня, сожми коленями его бока, только не подстегивай, и тогда он понесется вскачь. Если ударишь, он тотчас станет, хлеще будешь бить, он и вовсе не пойдет. Немало конокрадов на этом попались. Лошадь мою зови Любушкой, она знает это имя. Скажи только: «Любушка, ура!» – и она сразу помчится вперед.
Эден ощутил как снова оживает его сердце.
Уж если ему не суждена смерть, достойная свободного человека стоящего лицом к лицу с врагом с гордо поднятой головой, то он может теперь избрать участь вольного веря, которого могут убить во время преследования. По крайней мере он не уподобится удавленной в капкане крысе.
Торопясь воспользоваться советом ямщика, он нащупал державшуюся на одном гвозде доску, вынул ее, с трудом протиснулся в образовавшуюся щель и очутился под навесом. Все казаки спали глубоким, беспробудным сном возле своих коней. Эден разыскал лошадь с белым хвостом, около нее никого не было.
Беглец вскочил на лошадь, повернул ее и. сжав коленями бока животного, шепнул в самое ухо:
– Любушка, ура!
Лошадь прянула и во весь опор помчалась через сад.
На конский топот выскочил часовой. Приложив ружье к плечу, он пробормотал про себя: «Храни тебя святой Георгий» – и выстрелил вслед беглецу.
Звук выстрела разбудил казаков, они вскочили на ноги.
– Что стряслось?
– Пленный сбежал.
– В погоню!
Человек десять вскочили на коней и пустились за Эденом, стреляя наугад в непроглядной тьме. При вспышках молнии перед ними раз-другой мелькнул силуэт летевшего по степи всадника, и казаки поскакали, в том же направлении;
Великолепный волынский жеребец догонял грозу, ведь она надежный попутчик. Гроза постепенно скрыла беглеца под плащом своего ливня, громом заглушила крики и улюлюканье преследователей, топот скачущих коней.
Гроза стала защитой беглецу. Его не догнали.
Надир
Если кто-нибудь хоть однажды пустился в бегство, его непременно захватит жажда безостановочного скитанья. Эта страсть овладевает человеком, как вихрь, как водоворот, и с головокружительной быстротой увлекает за собой в безудержном стремлении.
Утренняя заря застала Эдена в степи, в самом центре плоской, безлюдной равнины.
Кругом лежала пустынная земля, а над головой раскинулось чистое, безоблачное небо.
В поднебесье кружил одинокий степной орел, по равнине трусил рысцой одинокий всадник.
Дорог в степи нет, куда ни глянь – всюду однообразное голое пространство. Только где-то вдали смутно виднеется силуэт двух повернутых друг к другу колодезных журавлей, которые как бы образуют большую букву «М». Кто знает, быть может она напоминаем «Memento mori!».
Эден направил коня к журавлям. Животное тоже томилось жаждой и ускорило бег.
Подъехав к колодцу, Эден зачерпнул ведро воды, напоил Любушку и, кинув ей на шею поводья, отпустил: пусть поищет себе какой-нибудь корм.
Однако степь оказалась малогостеприимной.
Горячее летнее солнце иссушило землю, и ее поверхность превратилась в сплошную, покрытую трещинами кору. В иное время года места вокруг колодца, видимо, были заболочены, об этом свидетельствовали глубокие вмятины от копыт. Но пробившаяся здесь весной лапчатка напрасно вверилась паводку и поспешила распустить свои серебристые листья. До самого горизонта раскинулась обширная солончаковая степь, где ничего не растет, кроме высохшей солянки да непритязательного, способного всюду выжить молочая. Но пышные заросли этого растения с ядовитым млечным соком не могут служить пищей ни одному животному.
Никакой дороги нет в помине, не видно даже следа колесной колеи.
Времени в распоряжении Эдена было достаточно. Он присел на низкий колодезный сруб и мог сколько угодно любоваться далью, ожидая, пока передохнет лошадь, которая бродила по мертвой равнине в тщетных поисках сочной травы.
Посреди этой бескрайней степи Эден ощущал себя затерянной пылинкой, которой дано мыслить, чувствовать и вспоминать.
Вспоминать, что еще вчера она была частицей могучего великана! Но великан рухнул, рассыпался во прах. И теперь каждую пылинку уносит ветер, и она сознает, что ее ждет гибель, хотя все еще продолжает жить.
На горизонте, рождая марево, колышется раскаленный воздух. Чудится, будто где-то вдали возникает холм, похожий на плавающий в воздухе остров – тенистый и изумрудный, высящийся посреди голубого моря. Но это – лишь призрачное видение. Ведь природа – затейливая выдумщица.
А та героическая борьба, что закончилась поражением! Неужели и это был лишь мираж? А великая битва с ее историческими победами?… Прошумела и замерла?…
И теперь надо отказаться от всего, забыть, уверять, что ничего, мол, такого не было?
При этой мысли Эдена охватило неудержимое желание скрыться, исчезнуть из этого мира: мчаться, лететь во весь опор, не переводя дыхания, нигде не останавливаясь. Бежать от самого себя.
Он погрузился в глубокое раздумье и очнулся, лишь заслышав конское ржание.
Эден оглянулся. Чуткая казацкая лошадь, заметив какого-то всадника, сразу приблизилась к своему седоку, словно предлагая умчать его от опасности.
Облокотясь на седло, Эден поджидал незнакомого всадника. Это не мог быть враг – неприятель не ездит в одиночку. Скорее путник, должно быть такой же скиталец, как и он, который пытается уйти от возмездия.
Всадник направился к колодцу; ведь колодцы – «маяки степей.
Уже на расстоянии тысячи шагов можно было определить по его внешнему облику, что это – отбившийся от какого-нибудь партизанского отряда молодец. На его круглой шляпе алела красная лента.
Он подъехал ближе, и Эден сразу его узнал. То был Гергё Бокша.
Появление его почти обрадовало Эдена, все-таки как-никак – знакомый человек.
Правда, Эден испытывал к таким людям мало расположения. Но теперь, когда его так безжалостно предал самый лучший друг, приятно было встретить даже этого удальца!
Эден приветливо окликнул Бокшу. Но как обрадовался тот, когда увидел Эдена!
– Ох! Ваше высокоблагородие! Ну какая же удача, что я встретил вас здесь! Благослови вас господь! До чего ж вы правильно сделали, что ускользнули оттуда! Плохие дела там, за степью. Я и сам едва ноги унес.
С этими словами Бокша спрыгнул с коня и похлопал его по шее.
– Если бы не мой белолобый, я, как пить дать, достался бы на съедение псам. Вы только послушайте, ваше высокоблагородие! Увидав, что всему пришел конец и наши складывают оружие, я подумал: неужели супостатам задаром достанется гурт волов? Как бы не так, решил я, и ночью погнал их через беленьешские леса прямо к Вараду. Спорол я с доломана золотые галуны, спрятал в лесу саблю и пистолет и ввалился к москалю. «Я, мол, говорю, продаю сто голов скотины, не купите ли?» Незадачливый каптенармус сразу попался на удочку, договорился со мной, даже торговаться не стал, и дал мне расписку. А за деньгами послал к господину Ридегвари.
– Разве Ридегвари в Надьвараде? – торопливо спросил Барадлаи.
– А как же! Ну за деньгами я к нему, конечно, не пошел. Вскочил на коня и дал тягу. Только пыль столбом поднялась! Эх, до чего жаль… А то почтеннейший Ридегвари всыпал бы мне звонкой монетой!
Эден облегченно вздохнул, будто с плеч его свалилась большая тяжесть.
Раз Ридегвари находился в Надьвараде, значит Эден своим спасением все-таки вновь обязан Леониду Рамирову. Не возникни на его пути Рамиров, он, Эден, прямехонько угодил бы в логово своего смертельного врага! Быть может, Леонид подстроил это нарочно? Что, если и побег – тоже его рук дело? Вероятно, сам Леонид поручил ямщику помочь ему бежать! Может быть, именно теперь он проявил себя самым верным другом! Да, вероятно, так оно и было – он поступил на российский манер, но как благородно!
А может быть, дело обстояло совсем иначе. Но Эден упорно придерживался такой версии. Она возвращала ему веру в бога, в человека, в вечную справедливость и в силу дружбы. Такое истолкование своего удивительного спасения заставило Эдена усмотреть в этом предначертание судьбы: каждому человеку предопределен свой путь, есть люди, которым она повелевает жить. Кто знает, для какой цели она их приберегает?
– Я вам очень благодарен, что вы сообщили мне о местопребывании. Ридегвари, – сказал он Бокше. – Это единственный человек на свете, которого я избегаю и кому ни за что не сдамся.
– А что вы думаете делать дальше?
– Явлюсь к первому встретившемуся на пути австрийскому генералу и открою ему, кто я таков. Скажу: «Я готов расплатиться сполна!»
Не по душе пришлось Бокше такое намерение.
– Ну, ваше высокоблагородие, такую мысль не назовешь разумной. Нет, нет! На что уж я прост, а под этим не подпишусь. Сейчас остервенелый враг пришел в раж и не успел еще остыть, он искромсает первого, кто попадется ему в руки. К чему такая спешка?
– Не скрываться же мне годами в камышах? Или, может, превратиться в бетяра и скитаться по степи, чтобы на меня устраивали облаву, гнали из одного края в другой?
– Я вовсе не говорю, что вы должны так поступить, хотя самому мне, может быть, придется пойти именно на это. Но, по моему скромному разумению, благородный барин, вроде вас, может по крайней мере никуда не ходить, пока его не пригласят.
– А что же мне делать до того времени? Прятаться в кукурузе?
– И этого я не говорю. Зачем вам прятаться в кукурузе? Вы, барин, у вас отличная барская усадьба. Вернитесь к себе домой, и там, живя, как приличествует вашему рангу, дожидайтесь, пока за вами не пришлют.
– Чтобы самому отравить секиру, которая отсечет мне голову? Ежедневно видеть мать, жену, детей, истерзать свою душу несколькими днями счастья, а потом дать себя схватить, слыша отчаянные вопли близких, которых я люблю больше всего на свете? Нет, такой изощренной пытки не сумел бы придумать для меня даже враг!
– Сколько времени вы уже не видели свою семью?
– Прошло четыре месяца с тех пор как я в последний раз побывал в Немешдомбе.
– Значит, еще перед великими битвами?
' – Да, с тех пор я не был дома.
– А на Кёрёшском острове вы разве не были?
– Никогда. Ведь это – загородный дом, который отец приобрел во время моей поездки за границу, А после моего возвращения на родину мне еще ни разу не удавалось проводить лето на лоне природы.
– Ну, теперь я полностью во всем разобрался и даже уразумел, что такой знатный барин, как вы, должен обдумать кому и как ему сдаться. Вы не хотите, чтобы вас застали врасплох и под улюлюканье врагов, под конвоем, со связанными за спиной руками повели в тюрьму. Однако дозвольте предложить вам кое-что, как мне сдается, подходящее. Я поведу вас через степь и болота так, что нам не встретится ни одна живая душа, и доставлю в дом моего хорошего знакомого. Он стоит как раз в стороне от дороги. Там вы и напишите письмо в адрес самого австрийского главнокомандующего: нахожусь, мол, там-то и там-то, ожидаю дальнейших указаний. Коли понадобитесь, он, разумеется, вас вызовет. Ну, а вдруг не вызовет? Ведь может произойти еще много всяких событий, зачем торопиться навстречу гибели? Выждите, пока она сама не явится к вам. А покамест будьте начеку, следите, чтобы трубка ваша не потухла. Будь я барином, честное слово, поступил бы именно так.
– Принимаю ваш совет, Бокша, и поступлю так, как вы говорите. Свое разумение я теперь ни во что не ставлю. Так и быть, ведите меня куда знаете.
Эден следил глазами за перекати-поле. Ветер гнал шар через всю равнину. Каким жалким становится это растение, будучи оторвано от корня! Налетевшая буря гонит его к югу, ветер, дохнувший с другой стороны, перехватывает и мчит на восток. А ведь оно было таким жестким, непокорным, так угрожало своими колючками, пока сохраняло крепкую связь с почвой!
Прошло всего два дня, а уже третий по счету человек выбивал Эдена Барадлаи из колеи. Незначительные люди, к мнению которых в другое время он и прислушиваться бы не стал – Таллероши, ямщик, Бокша, – сейчас гонят его по голой степи, как встречный ветер гонит перекати-поле.
Вот одна из трагедий, которые выпадают на долю выдающейся личности: в то время, как сама она в роковых обстоятельствах становится ничем, маленькие люди остаются теми же, чем были раньше. Эден имел все основания кое в чем завидовать гуртовщику – ведь тот по-прежнему оставался Гергё Бокшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76