Взглядом знатока он окидывал стальное царство. Его взор задержался на тусклом клинке с простой рукоятью, лежавшем без ножен на одном из столов. Рихард взял его в руки.
– Ага-а! – снова торжествующе воскликнул довольный антиквар. – Отыскали-таки настоящее оружие. Я не сомневался, что знаток не пройдет мимо него. Это подлинная гривеллийская сталь. За этот клинок мне предлагали десять золотых, но я не отдам его меньше, чем за пятнадцать. Настоящий Гривелли, не подделка.
Рихард поднес клинок к свету и сказал:
– Это не Гривелли.
Соломон был явно уязвлен.
– Ай-ай, господин капитан. Я никогда не лгу. Это настоящая гривеллийская сталь, взгляните получше.
Он взял дрожащими руками клинок, легко согнул его и в доказательство гибкости этой чудесной стали опоясал им, словно ремнем, талию гусарского офицера.
– Видите, острие клинка свободно достает до эфеса.
– Хорошо, – сказал Рихард, беря тесак из рук старика. – Теперь я вам покажу кое-что. Есть у вас здесь какой-нибудь старый мушкет, которого вам не жаль?
– Выбирайте любой, – указал Соломон на груду сваленного в кучу устаревшего огнестрельного оружия.
Рихард выбрал мушкет с самым толстым стволом и, прислонив его к стене, дулом вверх, попросил хозяина:
– Отойдите-ка немного в сторону!
Старик, сделав шаг к двери, ожидал, что произойдет дальше.
Между тем Рихард, сжав рукоять клинка, взмахнул им в воздухе и ударил по ружейному стволу. Дуло мушкета было перерублено пополам.
Гусарский офицер провел пальцем по лезвию клинка и, протянув его Соломону, сказал:
– Видите, даже зазубрины не осталось.
Антиквар стоял ошеломленный.
Сначала он с изумлением посмотрел на клинок, затем на разрубленное железное дуло мушкета, потом подошел к Рихарду и пощупал его руку выше локтя.
– Боже всемогущий! Вот это удар! Я даже апельсин и то в три приема ножом режу. Вы – золотой человек, господин капитан! Нет, не золотой, а стальной! Вот так удар! Ай-ай-ай! Такой толстый ствол разрубить одним махом, словно папиросную гильзу!
– Так вот, любезный Соломон, – этот клинок не из гривеллийской стали, – сказал Рихард, протягивая старику тесак, – а из настоящей дамасской. Имя ему – Аль-Богацен, а стоит он не меньше ста золотых.
– Упаси бог! – протестующе замахал на него руками еврей. – Я сказал господину капитану, что ему цена пятнадцать золотых. Ни меньше, ни больше. Так оценил его я. И если ваше благородие согласится отдать за него ту самую раму с картиной, да один золотой в придачу, то клинок ваш! Берите его, пожалуйста! В одном доме с этой штукой я не могу спокойно спать.
Рихард улыбнулся.
– Но ведь мы уже поменяли Данаю на мой портрет.
– Нет, нет, господин капитан, ваш портрет я не отдам ни за какие деньги, он теперь мой. Впервые в жизни встречаю человека, который говорит: «Соломон, ты предлагаешь мне вещь за пятнадцать золотых, а цена ей – сто, ибо это не Гривелли, а Аль-Богацен, настоящий дамасский клинок!» И чтобы я расстался с портретом такого человека! Да ни за что на свете! Это же Rarit?t, Уникум! Инкунабула! Ничего подобного нет в мире! Другого такого не найти! Нет, нет! Портрет такого человека старый Соломон не выпустит из своих рук. Он останется здесь, а вы возьмете этот клинок! Доплатите один золотой, и мы – квиты.
Рихард задумался, но Соломон как бы читал его мысли.
– Господин капитан опасается, что его портрет кто-нибудь увидит. Нет, нет, я повешу его в своей спальне, я там один, туда никто не заходит. Ведь против этого вы не станете возражать?
Смеясь причуде старика, Рихард вложил свою руку в протянутые к нему с мольбою ладони антиквара.
Старик попробовал на зуб полученный золотой и только затем опустил его в глубокий карман кафтана.
– Я упакую в бумагу этот клинок, и мой слуга отнесет его на квартиру капитана. Как я рад, что вы заглянули ко мне. Большая честь! Надеюсь это не в последний раз. Если господин капитан надумает жениться, пусть он располагает мною, я достану ему такие чудесные вещи, которыми будут восхищаться прекрасные глаза его жены.
– Благодарю, мне это не потребуется. Та, кого я выбрал в жены, не стремится к роскоши.
– Значит, вы берете бедную девушку? Ведь так? Я догадался?
Рихард не пожелал продолжать этот разговор.
– Прощайте!
– Хорошо, хорошо, господин капитан. Да поможет вам бог. Я ни о чем не спрашиваю. Старый Соломон многое знает. Люди даже не догадываются, как много ему известно. Но он никому ничего не говорит. Вы – золотой человек, господин капитан, вы – стальной человек. Нет, я плохо выразился, вы – человек из дамасской стали! Вы знаете, из чего приготовляются дамасские сабли? Их куют из сплава золота и стали. Я не вмешиваюсь в ваши дела, господин капитан, но вы хоть изредка вспоминайте старого антиквара с улицы Порцеллан, три. Скажу вам чистосердечно: тот, кто остается честным человеком, делает самое выгодное дело! Запомните мои слова! В жизни вам еще придется встретиться с антикваром с улицы Порцеллан, хотите вы этого или нет. И тогда вы поймете мои слова: выгоднее всего – быть честным человеком! Да хранит вас бог!
Офицеру не терпелось покинуть жилище разговорчивого старика. Капитан велел мальчику из лавки отнести на квартиру купленный клинок. Сам он не желал показываться домой. Рихарду сейчас не хотелось видеть господина Пала: он побаивался, что старый служака встретит его словами: «Ну, что я вам говорил?»
Женская месть
– Ах, душа моя, Аранка, напрасно ждете вы батюшку своего домой; не возвратится он больше в ваш приход, вот вам крест, не возвратится. Получил нынче мой муж письмо из Пешта. Сами знаете, у нотариуса везде большие знакомства – и в округе, и в столице. И пишут ему, что дела вашего батюшки плохи, ох, как плохи. Консистория лишила его права вещать с амвона, а Вена подтвердила это решение. Осудят его не меньше, чем на десять лет, и упекут в Куфштейн. Видит бог, так и будет, душа моя. Зачем, однако ж, так убиваться, зачем слезы-то лить ручьем? Зачем гневить бога своей печалью? Господь милосерд, он помогает нести крест всем обездоленным и покинутым. Да благословит вас бог, душа моя, Аранка!
Такими словами тетушка Салмаш, жена местного нотариуса, встретила утром дочку сельского священника, которая теперь каждый день спозаранку выбегала к калитке дома и смотрела в ту сторону, куда месяц назад солдаты увели ее отца. Но тщетно напрягала Аранка зрение, – отец все не возвращался.
Постояв несколько минут у ворот, девушка обычно возвращалась в дом и целый день больше не показывалась во дворе.
Она садилась к рабочему столику, брала свое шитье и трудилась до тех пор, пока иголка и ткань не начинали валиться у нее из рук; а мысли ее между тем неотступно следовали за дорогим и любимым ею человеком с беспокойной душой, который уехал в далекую северную державу и затерялся среди бескрайних голых степей и незнакомых городов; мысленно она шла за ним по нехоженым тропам и неведомым путям, ища среди миллиона чужих лиц одно, с милыми чертами, и ей уже чудились привычные шаги и родной голос…
Так и в тот день она предавалась своим призрачным мечтам, пока ее не вывел из забытья стук проезжавшей по дороге кареты.
Аранка была и в самом деле прекрасна. У нее было чудесное, тонкое, несколько удлиненное лицо, словно у музы трагедии; большие выразительные глаза, классический профиль и губы, напоминавшие покрытый росою алый цветок. Густые каштановые волосы были строго собраны на затылке и заплетены в роскошную косу. Какая-то необыкновенная простота и безыскусственность всего облика девушки придавали ее прелестной скульптурной головке удивительно благородное выражение.
Потупленные очи, с нежными полукружьями век, опушенных длинными ресницами, медленно поднимались по мере того, как стук кареты на улице приближался. Девушка вздрогнула. Но уже в следующее мгновенье она приложила руки к груди, как бы успокаивая себя и убеждая, что это едет не тот, кого она не перестает ждать. Она глубоко вздохнула и продолжала заниматься рукоделием.
Между тем стук колес смолк как раз перед домом священника.
Карета остановилась у ворот.
Девушка вскочила и радостно бросилась к двери. Может быть, отец?
Дверь распахнулась, и Аранка, застыв на месте, оказалась лицом к лицу с вошедшей дамой.
То была вдовствующая графиня Барадлаи.
Госпожа Барадлаи приехала в черном бархатном платье с вышитой черной пелериной и муфтой; черный траурный головной убор еще больше подчеркивал ее мраморно-белое лицо.
Аранка поклонилась; графиня протянула руку, и девушка почтительно поцеловала ее.
– Доброе утро, дитя мое, – проговорила графиня милостиво, но сдержанно. – Я приехала побеседовать а тобой о некоторых вещах, которые нам надо вместе решить.
Аранка пригласила гостью присесть на оттоманку; графиня сделала ей знак поместиться напротив.
– Я должна сообщить тебе, дитя мое, грустные вести; к великому моему сожалению, твоего отца постигли большие неприятности из-за той молитвы, которую он произнес на похоронах моего супруга. Зачем он только это сделал! Но сейчас уже ничего не изменишь. Он, должно быть, потеряет приход; но это еще полбеды.
«Значит, правду говорят!» – вздохнула про себя девушка.
– Свобода под его угрозой, – продолжала гостья. – Возможно, его на продолжительный срок заточат в тюрьму, и ты долго не сможешь его увидеть.
Госпожа Барадлаи удивилась, что при этих словах на лице девушки не отразилось никакого смятения.
– Тебе придется остаться одной.
Аранка молча кивнула.
– Что ж ты будешь тогда делать?
– Я ко всему готова, – спокойно отвечала девушка.
– Дитя мое, ты всегда можешь рассчитывать на мое доброе отношение. Для тебя я сделаю все. Человек, по которому моя семья носит сейчас траур, причинил тебе много зла даже после своей смерти. Я хочу, насколько возможно, смягчить обрушившиеся на тебя удары судьбы. Доверься мне, скажи: куда ты хочешь уехать? Что думаешь делать? Я помогу тебе всем, что только в моих силах.
– Я хочу остаться здесь, госпожа, – произнесла Аранка с достоинством, подняв голову и спокойно посмотрев в глаза графине.
– Здесь ты не можешь оставаться, дитя мое, ведь дом этот перейдет к новому священнику.
– У отца в деревне есть маленький домик, я переберусь туда.
– А чем станешь жить?
– Буду работать.
– Шитьем много не заработаешь.
– Я умею довольствоваться малым.
– Ну, а если твоего отца переведут в какой-нибудь другой приход, ты разве не захочешь быть рядом с ним? Можешь рассчитывать на меня. Я обеспечу тебе безбедное существование.
– Благодарю, госпожа. Если уж мне суждено быть одной, то я хочу жить здесь, пусть даже вдали от отца. Какая разница, в трех ли он шагах, или в тридцати милях от меня, если мне нельзя его видеть.
– Но здесь ты заживо похоронишь себя, а где-нибудь в другом месте тебя ждет, быть может, новая жизнь. Я хочу снять со своей души тяжкий грех: я тоже отчасти повинна в твоих горестях. Я дам тебе денег, и ты сможешь устроить свою судьбу. Ты разделяешь со мною, мое горе и я хочу поделиться с тобою своим богатством. Верь мне, это не пустые слова.
Но Аранка лишь молча качала головой: «Нет. Нет».
– Подумай о том, что в горе и несчастье человека оставляют даже друзья. Несчастных никто не жалеет, все ищут предлога быть подальше от них. Сейчас ты красива и молода, но скорбь быстро старит. Ты погибнешь, если останешься здесь. В такой деревне, как эта, где все знают друг друга, беззащитного человека скоро начинают просто ненавидеть. Люди высмеивают то, из-за чего он глубоко страдает. Они радуются, если видят униженным того, кому прежде завидовали. Чем ты красивее и лучше, тем хуже ты им будешь казаться. Злые люди будут считать тебя своим врагом. А где-нибудь в другом месте ты найдешь себе новых друзей. Здесь тебе будет причинять боль и горе каждый знакомый предмет, каждый косой взгляд. А среди чужих, незнакомых тебе людей, ты сможешь устроить свою жизнь как хочешь. Я куплю у тебя отцовский дом, виноградник, сад, землю за такую цену, за какую можно приобрести целое поместье. Я буду твоей покровительницей и твоим другом всю жизнь. Я распахну перед тобой все двери, я помогу тебе проникнуть к высоким сановникам, от которых зависит освобождение твоего отца, Я готова искупить все страдания, которые из-за нас обрушились на твою семью. И буду от души радоваться, когда увижу тебя счастливой.
При этих словах Аранка поднялась с места.
– Спасибо за милость, госпожа. Но я остаюсь здесь. И не уйду отсюда даже в том случае, если мне придется ради хлеба насущного наняться в батрачки. Вы знаете, госпожа, историю этого кольца? – спросила девушка, показывая баронессе колечко на левой руке. – Вот, что привязывает меня к этим местам, да так, что никакими силами не оторвать. Тот, кто надел мне его на палец, сказал: «Я ухожу, буду скитаться, бродить по свету: меня вынуждают это сделать. Но куда бы ни закинула меня судьба, мысленно я буду кружить возле этого дома, как звезда вокруг солнца. Оставайся здесь, я возвращусь к тебе. Чем бы тебе ни угрожали, как бы ни гнали отсюда, – жди здесь, и я вернусь к тебе. Если даже сама богородица скажет тебе; «Уходи», – все равно оставайся, ибо я непременно вернусь». Теперь, госпожа, вы поймете, почему я здесь остаюсь. Нет в мире таких богатств, нет таких мук и пыток, которые вынудили бы меня уйти отсюда. Я буду страдать, терпеть, лишения, нищенствовать! Пусть я стану беднее последнего бедняка, но я не покину этих мест. Да, может быть, я здесь состарюсь, сойду с ума, но я никуда не уйду отсюда.
Теперь пришла очередь встать графине. Она взяла руку девушки, на которой было надето кольцо.
– Значит, ты любишь моего сына? А знаешь ли ты, что я тоже люблю его? Кто-то из нас должен отказаться от него ради другой. Кто же отречется от своей любви к нему?
На лице Аранки выразилось отчаяние, она попыталась высвободить свою руку из рук госпожи Барадлаи, но та крепко держала ее и не отпускала.
– О госпожа, как можете вы задавать мне такой вопрос? Только смерть может заставить меня отказаться от него! Вы хотите, чтобы я наложила на себя руки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76