А что, если львиную долю их деяний переложить на мертвых или бежавших героев?
И разве исключено, что среди множества их бывших друзей найдутся такие, что захотят взять женщин под свою защиту?
А быть может, именно они-то и станут особенно яростно их преследовать?
А вдруг им все же придется предстать перед трибуналом? Что, если их осудят? Бросят в тюрьму? А может быть, даже казнят?
О том, что будет с ним самим, когда падет Вена, юноша не задумывался.
Он только перенес из осторожности в свою маленькую комнату во дворце Планкенхорст фрак и цилиндр, а калабрийскую шапочку и прочие атрибуты героических дней тщательно запаковал и отдал на хранение привратнику того дома, где он прежде жил.
Уж его-то наверняка не привлекут к ответственности.
Ведь за все это время он ничего не совершил – ни хорошего, ни дурного.
Он просто развлекался при виде зрелища, которое другие, более экзальтированные юноши, принимали всерьез.
А он, он принимал всерьез лишь вздохи прекрасной дамы своего сердца.
И вообще, он готов разделить участь своей любимой. Даже умереть с ней вместе будет для него счастьем.
Правда, эта последняя мысль порой угнетала его, особенно когда он рисовал себе картину их смерти; но в конце концов он примирился и с этим.
В последние месяцы на столе в зале дворца Планкенхорст часто можно было видеть книгу о жирондистах. Енё прочел в ней, что было немало случаев, когда девушка и юноша, невеста и жених, вместе ехали в роковой повозке и, всходя друг за другом на эшафот, кричали перед смертью «Vive la libert?!»
Даже с этой жестокой участью смирился юноша.
Он твердо решил: если Альфонсину постигнет беда, он покончит с собой.
Если Альфонсину бросят в темницу, он ради спасения любимой разворотит все камни, разрушит тюремные стены, растопит сердца судей. Он будет умолять, апеллировать, взывать к жалости, а если ничто не поможет, – убьет тюремного стража и похитит ее.
Если же случится самое страшное, если прольется драгоценная кровь Альфонсины, тогда прольется и его кровь. Пистолет уже заряжен, и на пуле, в обойме, выцарапано имя Альфонсины, чтобы он умер с ее именем в сердце!
Все это хорошо обдумал Енё в те редкие часы затишья, когда не слышно было орудийной стрельбы, и любимая девушка, положив свою отяжелевшую от бессонницы голову на его грудь, забывалась дремотой.
К вечеру третьего дня бои прекратились.
Основные силы защитников столицы признали себя побежденными. Отдельные небольшие группы еще продолжали отчаянное сопротивление в различных концах огромного города, а по главным его улицам уже маршировали под звуки фанфар победители.
В зале дворца Планкенхорст находились лишь трое: баронесса, ее дочь и Енё.
Вчерашние посетители этого дома исчезли без следа. И в ту самую минуту, когда под окнами раздалась музыка проходивших по улице войск, Енё услышал шаги на лестнице. Идут. Прямо сюда!
Он был готов ко всему, кроме того, что ему пришлось увидеть.
Старые знакомые, прежние поклонники баронессы, завсегдатаи вечеров во дворце Планкенхорст, снова входили один за другим с улыбающимися, торжествующими физиономиями, и всех их, без исключения, баронесса и Альфонсина встречали дружескими рукопожатиями; все громко смеялись, как смеются добрые друзья после долгой разлуки, после пережитых волнений, все чувствовали себя как дома и, перебивая друг друга, весело и радостно перебрасывались шутками, делились впечатлениями; обе женщины с непостижимой легкостью нашли верный тон в общем хоре: могло показаться, что прошедшие восемь месяцев невиданных и грозных событий были всего-навсего кратким сном, отделявшим вчерашний день от сегодняшнего.
Енё никто не замечал.
О нем просто забыли, словно его и не существовало на свете!
Никто из гостей долго не задерживался: ведь все заходили только сказать, что они живы и в хорошем настроении. Одни посетители сменяли других. Все светское общество возвратилось в город вслед за армией. Неожиданно Енё увидел только что прибывшую важную персону, и человек этот соизволил его приметить. Это был господин Ридегвари.
Он шумно вошел в зал, уже с порога приветствовал дам, затем пожал обеими руками протянутые ему ручки и. вполголоса обменявшись несколькими словами с баронессой, нашел глазами Енё, который стоял, прислонившись к стене в оконной нише, и молча наблюдал за разыгравшейся перед ним сценой.
Когда вновь прибывший гость подошел к дамам, Ридегвари тут же направился к Енё и с деланной приветливостью воскликнул:
– Сервус, мой дорогой! Как хорошо, что я тебя встретил. Мне надо серьезно и спешно поговорить с тобою, дело идет о твоей судьбе. Будь добр, ступай домой и жди меня у себя на квартире.
Енё нашел в себе силы возмутиться тем, с какой бесцеремонностью Ридегвари выпроваживал его.
– Я в вашем распоряжении, милостивый государь. Вам не придется утруждать себя поездкой ко мне. Теперь я живу здесь, в этом доме. Моя комната – на втором этаже, направо от лестницы.
– Вот как! Я этого не знал, – удивленно произнес Ридегвари. – Тогда подожди меня там несколько минут.
Господин Ридегвари снова подошел к дамам, а Енё, нехотя покинув зал, поднялся в ту комнатку, которую привык уже считать своей.
Когда он несколько часов назад покидал эту комнату, ее четыре стены еще заключали в себе и ад и рай, причудливо сливавшиеся друг с другом; любовный восторг перемежался приступами ужаса. Счастье и боязнь смерти, желание обладать любимой и ожидание гибели поочередно владели его воспаленным воображением. Теперь всему разом пришел конец. Нет больше ни ада, ни рая. Есть серая жизнь, повседневная действительность.
О чем, собственно, собирается говорить с ним этот человек с квадратным лицом?
Нет, сколько ни гадай – не угадаешь, бесполезно.
А все-таки любопытно.
Долго же заставляет он себя ждать!
Пока Енё с нетерпением ждал, когда же раздастся наконец звук тяжелых шагов, до него донесся вдруг шорох шелкового платья. Дверь неслышно отворилась, и Енё увидел входящую Альфонсину.
В первую минуту он подумал, что ее привела сюда любовь.
Ведь Альфонсина пришла одна, сбежав от гостей.
В ее взгляде он прочел смятение и тревогу: Альфонсина, видно, с трудом решилась на этот визит. Прямо с порога, без колебаний, она бросилась на грудь Енё, обвила его шею руками и дрожащим от волнения голосом пролепетала:
– Друг мой! Нас хотят разлучить!
– Кто? – вскричал Енё, ошеломленный неожиданным приходом Альфонсины, ее объятиями и словами.
– Они! Они! – выдохнула девушка и принялась рыдать, судорожно сжимая пальцами плечи Енё.
Беспокойство юноши возрастало.
– Ради бога, Альфонсина, будьте осторожны. С минуты на минуту сюда придет Ридегвари. Если он увидит вас здесь!..
Бедный, славный мальчик! Он больше заботился о добром имени своей любимой, чем о самом себе.
– Он не придет! – поспешила сообщить ему Альфонсина. – Они разговаривают с мамой там внизу. Они решили, что вам надо немедленно перебраться на свою квартиру. Больше вы здесь оставаться не можете. О, я знаю, что это конец. Нас хотят разлучить навеки!
В голове у Енё все помутилось, он потерял самообладание и не мог произнести ни слова.
Между тем Альфонсина говорила все более страстна и пылко:
– Но я не позволю разлучить нас. Я твоя, твоя навеки: в жизни и в смерти. Я твоя жена, твоя любовь, я принадлежу тебе. Я готова молиться за тебя, готова умереть за тебя. Я предназначена тебе.
Эти страстные слова она скрепляла печатью безумных поцелуев: было видно, что она хочет забыть все вокруг и слить свое дыхание с дыханием любимого. Лицо ее пылало, в глазах сверкал адский огонь. Она одновременно плакала и смеялась, и все тело ее судорожно вздрагивало, когда к ней прикасалась рука возлюбленного. Юношу одурманил этот страстный порыв. Енё походил на того заклинателя духов из «Тысячи и одной ночи», которого вызванная им фея, поднимаясь обрат» но к облакам, увлекает за собой.
Он упал К ногам Альфонсины и страстно сжал ее колени. Он совершенно потерял голову.
Тогда Альфонсина внезапно оттолкнула его от себя и с испугом воскликнула:
– Во имя бога, Енё! Сохраните хоть вы рассудок, вы же видите, я совсем потеряла голову! Кто 5к будет защищать меня, если не вы?
И, закрыв лицо руками, она горько зарыдала, между тем как Енё ползал на коленях у ее ног и униженно просил прощения за свою вину; исступленно целуя ей руки, он молил забыть о его порыве.
В ответ на это умиленная Альфонсина подняла его; прижав руки к груди и глубоко вздохнув, она подавила волнение и, воздев к небу полные слез глаза, торжественно произнесла:
– Клянусь тебе, мой любимый, мой друг, моя жизнь, я буду твоей либо умру! Нет такой силы на свете, что могла бы разлучить нас. Ради тебя я готова отречься от родных и даже от веры. Я отрекусь даже от матери, если она встанет на нашем пути! Ради тебя я готова скитаться, стать нищенкой, изгнанницей. Я пойду на все, лишь бы разделить с тобой твою судьбу и в жизни и в смерти!
Эта страстная клятва потрясла Енё, и он лишился остатка разума. Ему тоже захотелось дать клятву.
Но Альфонсина прикрыла ему рот своей нежной маленькой ручкой.
– Молчи! Не клянись! Ведь я – в твоем сердце. Ты – мужчина и должен действовать, а не клясться.
Она снова горячо сжала его руку и выпорхнула из комнаты.
В дверях она обернулась и, показав свое разгоряченное лицо, подарила его невыразимо обворожительной, сияющей улыбкой. Затем, приложив палец к своим пленительным устам, послала воздушный поцелуй.
И исчезла.
Енё долго не мог прийти в себя от изумления. Мысли его путались.
Явь это или наваждение?
Ее поцелуи и сейчас еще горят на его губах, от ее слез еще влажна его грудь, слова еще звучат в ушах, улыбка сияет перед глазами; любовь Альфонсины, ее самозабвение, ее доверие к нему, стремительный взлет – > из адской бездны страсти к холодным звездным высотам целомудрия – что это: явь или наваждение?
Ни то ни другое! Просто – комедия.
Несчастный, доверчивый юноша!
Ты – жалкая игрушка в руках искусных комедиантов! Ставка в страшной, кровавой игре!
Покинув Енё, Альфонсина не спешила возвратиться в зал, где Ридегвари продолжал беседу с баронессой, а направилась в комнату своей камеристки.
Мадемуазель Бетти сообщила, что сестра Ремигия ждет ее в спальной. Она хочет поговорить с барышней, прежде чем пройти к баронессе.
Альфонсина смыла следы слез. Мадемуазель Бетти с помощью косметических средств помогла ей придать бледность лицу, и только тогда Альфонсина вышла к монахине.
Разговор у них был короткий.
– Палвиц здесь? – спросила Альфонсина.
– Сегодня вернулся, – ответила сестра. – Зря только охотился за Барадлаи, все же упустил его.
– Он прислал ответ на мое письмо?
– Да.
И сестра Ремигия, передав письмо, вышла в коридор и направилась в зал к баронессе.
Альфонсина осталась одна в спальне.
Она закрыла дверь, чтобы никто не вошел.
Присев к столу, она вскрыла конверт и прочла:
«Моя госпожа!
Если вы сможете вернуть то, чем пренебрегли, то найдете то, что потеряли.
Отто Палвиц».
Сейчас Альфонсине уже не потребовалась пудра, чтобы выглядеть бледной: ее рука, в которой было зажато письмо, бессильно упала на стол, голова откинулась назад на спинку кресла, листок бумаги дрожал в ее пальцах.
Неподвижным взглядом она смотрела прямо перед собой, завороженно уставившись на огонь.
Лампа была под фарфоровым абажуром, разрисованным привычным сюжетом: ангел взлетал в небо, прижимая к груди спящего младенца.
Альфонсина пристально, не отрывая глаз, глядела на просвечивающий бледный силуэт ангела с ребенком, словно пытаясь угадать: долетит ли он до неба?…
Дождавшись ухода последнего гостя, Енё поспешил к баронессе.
Она была одна в своем будуаре.
– Баронесса, – обратился он к ней, – за сегодняшний день произошло много изменений. Позвольте мне, однако, верить, что одно осталось неизменным, – я имею в виду отношения, которые сложились на ваших глазах между Альфонсиной и мной. Я смотрю на эти отношения, как на краеугольный камень моей жизни. Прошу вас, баронесса, соблаговолите сказать мне, изменилось ли что-нибудь со вчерашнего дня.
Антуанетту отнюдь не рассердило это откровенное заявление Енё; напротив, она была скорее приятно поражена его мужественным поведением.
– Дорогой господин Барадлаи, вам хорошо известно, как мы вас любим. В этом смысле у нас не произошло и не произойдет никаких изменений. Моя дочь искренне к вам привязана и ни о ком другом не помышляет. Что касается меня, то я сочла бы за честь породниться с семьей Барадлаи. Против этого ни у кого нет никаких возражений. Однако поворот событий действительно принес с собой нечто новое, о чем вас следует поставить в известность. Дело заключается в том, мой милый, что вы… Не догадываетесь?
– Не имею представления, что вы хотите сказать?
– Нет?… Гм… Какое вы сейчас занимаете положение?
– Я?… Никакого.
– Именно об этом я и хотела с вами поговорить. С нынешнего дня вы – никто. Весь свет разделился на два лагеря, которые борются между собой. Может быть, победит один, может быть – другой, не исключено, что они примирятся и будут существовать совместно! Но при всех обстоятельствах в проигрыше останется тот, кто не примкнет ни к одному из лагерей. Придворная канцелярия, где вы служили, прекратила свое существование. Перед вами стоял выбор: либо идти в Буду, на службу к венгерскому правительству, и тем самым избрать путь, по которому пошли ваши братья; в этом случае вы, пожалуй, стали бы государственным советником, секретарем министра, как ваши соотечественники сослуживцы, избравшие эту дорогу; либо присоединиться к вашим старым добрым друзьям и вернуться сейчас вместе сними. Не скрою от вас: для меня абсолютно безразлично, какой вы избрали бы путь. Мы, женщины, идем в политике туда, куда нас ведут. Наши убеждения – это убеждения любимых нами мужчин. Моя дочь, несомненно, сопровождала бы вас в Пешт, в Буду, если надо – даже на край света, и наверняка прониклась бы теми же убеждениями, что и вы. Но вы проявили нерешительность, вы колебались, сомневались и превратились в одного из тех людей, которых никто теперь не замечает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76