Это – вовсе не прочный куполообразный свод, и он нисколько не защищает головы смертных. Ни грешников, ни безвинных – ничьи!
Было еще одно преимущество у крепости в Буде. Осаждавшие считали ее более слабой, чем она была на самом деле, и думали, что захватить ее нетрудно, стоит лишь припугнуть осажденных.
И лишь позднее сообразили, что тут надо было применять не высокопарные речи, а снаряды.
При первом штурме осаждающие войска обстреляли крепость из двадцати восьми орудий, а с бастионов им ответили девяносто два орудия. У осаждающих были легкие шести– и двенадцатифунтовые полевые орудия, крепостной же гарнизон располагал тяжелыми, двадцатичетырехфунтовыми крепостными пушками. Осаждающие посылали из своих гаубиц семифунтовые снаряды, а осажденные метали в ответ шестидесятифунтовые бомбы.
Осаждающим оставалось лишь повторить девиз спартанской матери: «Если твой меч короток, удлини его на один шаг!»
Они должны были приблизиться к своему противнику настолько, чтобы снаряды из маломощных пушек могли достигнуть врага.
И вот этими небольшими снарядами осаждающие заставили неприятеля убрать с холма «Малая Швабская гора» батареи, оборонявшие четвертую цитадель – ротонду, и вынудили пехоту, защищавшую шанцы на горе Кальвария, вернуться в казармы; после этого они установили пушки на горе Геллерт, подпалили и сожгли дотла головной сторожевой пост и пакгаузы Надора.
Вот это и вызвало восторженные возгласы и всеобщее ликование на пештской набережной Дуная, повлекшие за собой месть врага, который подверг город двухчасовой бомбардировке.
Против такой карательной меры не было защиты. Она оказалась первой пощечиной. Осаждающие, почувствовав вызов, лишь скрежетали зубами. Они не располагали ни одним осадным орудием.
Созванный на следующий день военный совет вынужден был признать, что крепость в Буде – не просто вражеское гнездо, но сильно укрепленный бастион, захват которого требует осады, штурма и боевых операций по всем правилам военного искусства. Было решено доставить из Комарома осадные орудия, А пока они прибудут – по ночам сооружать штурмовые плацдармы и для маскировки устраивать ежедневные отвлекающие вылазки!
Ложная атака – самое суровое испытание для солдата: ведь надо совершать вылазку только для того, чтобы потом отступить, сражаться только затем, чтобы I сбить с толку противника.
В один из этих тягостных дней Рихард обратился к сапожнику Михаю:
– Послушай, земляк, не хочешь ли заработать двести форинтов?
– Почему бы нет, если дело стоящее! – мудро, ответил сапожник.
– Услуга будет состоять вот в чем: надо проникнуть в крепость и разобраться в тамошней обстановке. Ты ведь говорил, что нередко там бывал.
– Пожалуй, сумею, – согласился Михай. – Но двести форинтов мне не нужны, я и так окажу вам услугу.
Рихард пожал протянутую ему руку.
– Но как ты туда проникнешь? Все это надо сделать с умом.
– А очень просто. Переоденусь в зипун и, по случаю ярмарки, проникну в крепость со знакомыми крестьянами из Хидегкута. Они каждую среду и субботу возят туда яйца, масло, зелень – с ними как-нибудь и проберусь.
– Отлично. Главное, необходимо выяснить, какое настроение царит в крепости, среди солдат гарнизона.
– Будьте уверены, все разведаю.
– Ты понимаешь по-итальянски?
– Никак нет. Даже мой дед, и тот не понимал. Но я все равно проведаю все, что надо.
– И еще… Хорошо бы пробраться к той женщине, которую они держат взаперти, и узнать у нее, где и у кого находится ребенок, доверенный ее попечению. Зовут его Карл, на шее у него – в виде особой приметы – висит на цепочке половинка разломанного медяка.
– Ах, вот оно что! Значит, и ваша милость разыскивает этого мальчика. Однажды одетый в латы офицер из вражьего стана тоже осведомлялся о нем. Не знаю, жив ли еще этот офицер.
– Я как раз потому и ищу ребенка, что тот офицер погиб.
– Хорошо, сударь, дознаюсь. Тот офицер сулил мне тысячу форинтов за то, чтобы я съездил в Дебрецен к госпоже Байчик и разузнал, где находится мальчонка. Но я за это не взялся. А для вашей милости все сделаю. Непременно разыщу в каземате эту женщину.
Переодевшись швабским бедняком, Михай несколько дней спустя проник к крепость. Вскоре он благополучно вернулся оттуда.
Рихард ждал его с нетерпением; увидев смельчака, он обнял его.
– Я всюду побывал. Все видел. Первым делом начнем с того, что происходит в крепости. Нужды там нет, все стоит дешево. Горожане уходить из крепости пока не собираются. Артиллеристы всего охотней покупают всякие там лакомства и хорошо за них платят. Крепостные ворота обложены мешками с песком, за исключением ворот виадука. На Рыбацком бастионе для егерей вырыты траншеи.
– Как настроены артиллеристы?
– Держат себя гордо.
– А немецкие солдаты-пехотинцы?
– Веселятся.
– Хорваты?
– Эти – сердитые.
– Ну, а итальянцы?
– Не поймешь.
– Может быть, они пришли в уныние и хотят перейти на нашу сторону?
– Нет.
– Каким же образом удалось тебе, земляк, выведать настроение итальянских солдат?
– Представьте, я это сделал довольно просто. Покупая на базаре лук и картофель, они завязывают их в носовой платок. Так вот, платки у всех – пестрые.
– Но при чем тут носовые платки?
– А при том, что, задумай они сдать крепость, каждый таскал бы при себе белый носовой платок. Пожалуй, коли им придется очень туго и наступит их смертный час, тогда на них и можно будет рассчитывать, но пока до этого далеко. Только когда наши штурмовые лестницы окажутся у самой крепостной стены, они протянут нам руки и помогут на нее взобраться. А до той поры – будут продолжать по нас стрелять, О, я хорошо знаю этот народ. Итальянец – пылкий любовник, но довольно равнодушный друг.
– Ну, а насчет госпожи Байчик? Сумел ты с ней переговорить?
– Не удалось мне к ней пробраться. Из тюрьмы ее увезли, так как она захворала, переправили вместе со служанкой в лазарет. Та тоже больна.
– Что у нее за болезнь?
– Тиф.
Рихард нахмурился. Болезнь эта быстро расправляется со своими жертвами.
– Два врага – тиф и холера – осаждают гарнизон крепости изнутри. Мертвецов складывают в нишах бастиона, так как их негде хоронить.
– Значит, ты так и не сумел повидаться с этой женщиной?
– Кое-что я сделал. Я написал ей и уверен, что мою записку она наверняка получила. Но ответа я так и не дождался, хотя долго околачивался у дверей лазарета. А потом всех крестьян из крепости выставили, и мне тоже пришлось убраться восвояси. В следующий базарный день, на той неделе, я схожу еще раз и разузнаю побольше.
Людям со шпорами, лихим кавалеристам, осадившим крепость, по самой природе своей, вероятно, весьма мучительно стоять целыми днями, а то и неделями перед дурацкой стеной, с которой противник, издеваясь, показывает им язык.
Уже на третий день девять десятых осаждающих стали терять терпение. Солдаты жаждали ринуться на приступ. Лица их горели от стыда, сердца кипели от гнева. Возбуждение царило и на военном совете.
– На штурм! – торопили офицеры своего командующего.
Разыгрывались бурные сцены. Самые закадычные друзья не могли столковаться между собой: одних обвиняли в медлительности, других – в отсутствии выдержки.
Так именно столкнулись на военном совете братья Барадлаи, державшиеся противоположных мнений. Эден, разумеется, принадлежал к партии «осторожных», Рихард – к партии «горячих голов».
Когда на четвертый день осады был созван военный совет, они так бурно спорили, словно были исконными врагами. Казалось, каждый из них избрал другого мишенью для всевозможных нападок.
Их споры, как в зеркале, отражали создавшуюся в стране обстановку: брат против брата. О чем шла речь? О том, кто больше любит родину, кто отважнее, кто нашел более верный путь! Именно из-за этого они так сильно сокрушались, так резко обвиняли друг друга.
– Мы обязаны скорее завершить осаду! – заключил Рихард после того, как мнения их окончательно разошлись и ни один из них не сумел убедить другого.
– А я говорю, нам нужно ее только еще начинать, – возразил Эден.
– Мы должны начать решительный штурм, напасть со всех четырех сторон.
– Но ведь путь для штурма открыт всего лишь с трех сторон, путь со стороны Пешта отрезан.
– Есть возможность напасть и со стороны Пешта. Наши батареи разрушат виадук через Дунай, и мы расчистим путь для атаки на Визиварош.
– А тем временем крепостные пушки превратят Пешт в развалины.
– Ну и что же? Одиннадцать лет назад наводнение разрушило город и затопило его! А затем его отстроили заново. Ныне он сгорит дотла, лет через десять станет еще краше прежнего.
Выигранная сейчас неделя, это – целая вечность, а Пешт – лишь атом во вселенной. Потратив целый месяц на планомерную осаду, мы проиграем всю кампанию. Пусть пропадет на пятьдесят миллионов форинтов имущества, пусть даже погибнет пять тысяч наших людей, но мы должны любой ценой взять Буду в течение сорока восьми часов!
– А что мы выиграем, потеряв пятьдесят миллионов форинтов и принеся в жертву пять тысяч человек?
– Получим возможность штурмовать крепость с востока.
– Карабкаясь по крутизне?
– Да, по крутизне! Я уже представил свои соображения Военному совету. Они основаны на данных, которые мне удалось добыть. Против королевского дворца смеется подземный ход, сооруженный еще при турках. Он ведет от крепости до самого Дуная, Во время штурма по этому ходу может пройти целый отряд – прямо к дворцу Шандора. Между Венскими воротами и воротами виадука есть крытая лестница. Отборный отряд должен прорваться по ней до малых ворот и проломить их одной петардой. Дом садовника у южного бастиона можно незаметно захватить под прикрытием деревьев парка. Под крепостной стеной между четвертым и пятым бастионом есть два грота. Их можно углубить и, заполнив порохом, взорвать вместе с возвышающейся над ними стеноп. Тем временем при помощи штурмовых лестниц мы сможем со всех сторон начать атаку бастионов.
Когда мы доберемся до итальянского полка, он, поняв, что дело серьезное, не окажет сопротивления.
Эден возразил ему:
– Все эти возможности я тоже взвесил и отверг, ибо мне известно, что выход из подземного хода наглухо завален, а все ворота, до самых арок, заложены мешками с песком. Из крытой лестницы вынуто восемьдесят шесть ступеней. Чтобы добраться до бастиона в крепостном саду, надо преодолеть три бруствера. Гроты, о которых ты говоришь, расположены в десяти саженях от крепостных стен и, чтобы их удлинить, пришлось, бы пробурить пещеру в скале из сиенита по меньшей мере саженей в пятнадцать… Все это нельзя сделать в два дня. Ну, а что до переполоха по вражеском стане, то при разработке стратегического плана такие обстоятельства в расчет не принимают.
Глаза Рихарда сверкали. Он испытывал неодолимую потребность разрядить свой гнев.
Он вскочил с места и спросил брата:
– А отвагу наших венгерских войск ты тоже в расчет не принимаешь?
Эден с подчеркнутым спокойствием ответил:
– Когда речь идет о точных математических расчетах, от которых зависит успех осады крепости, – не принимаю.
Тогда, не помня себя от возмущения, уязвленный в самое сердце, Рихард крикнул:
– Значит, ты такой же трус, как и все штатские!
Он тут же пожалел, что не сдержался, но ничем этого не обнаружил.
Эден побледнел. Устремив на младшего брата горящий взгляд, он негромко, но твердо сказал:
– Такого оскорбления мне еще никто в жизни не наносил. И вам это безнаказанно не пройдет.
Разыгравшаяся сцена была прервана неожиданным происшествием.
Двенадцатифунтовое ядро, пробив стену усадьбы Ласловского, пролетело над головами участников Военного совета, а затем вышло через противоположную стену.
Вскоре в здание ударило еще одно ядро и снесло крышу.
За этим последовала бомба, которая разорвалась во дворе усадьбы.
– Измена! – воскликнули, вскакивая со своих мест, члены Военного совета. – Должно быть, кто-то выдал неприятелю местонахождение нашей штаб-квартиры, навел огонь всех вражеских батарей на эту усадьбу.
– Мы не можем здесь больше оставаться, – заявил главнокомандующий. – Рихард Барадлаи, отправляйтесь и прикажите кавалерии с конной батареей двинуться в рощу Зуглигет.
Рихард взглянул на брата.
Эден один продолжал сидеть за столом, держа перо в руке. Он даже не шелохнулся, когда ядра ударили в дом и пробили его стены.
Рихарда охватило мучительное сожаление. Сначала в хладнокровии брата ему почудилась какая-то наигранная, показная отвага, но затем он ощутил прилив теплого чувства.
– Ладно, старина, – примирительно сказал он, подойдя к столу. – Признаю, ты человек смелый. И все же не следует сидеть за столом, раз уж мы все уходим отсюда.
– Я остался здесь потому, – холодно ответил Эден, – что мне поручено вести протокол совещания. Я хочу узнать решение совета и занести его в этот протокол.
– Он прав! – послышались голоса, – Прежде чем закрывать совещание, надо принять решение.
– Итак, проголосуем!
– Предпринимать ли нам штурм еще сегодня, или в крайнем случае завтра?
– Да или нет?
– Извольте сесть на свои места и ответить на вопрос вставанием.
Все уселись за стол.
Пока члены Военного совета, один за другим, подавали голоса, крепостные пушки успели вдоль и поперек изрешетить крышу и стены усадьбы.
На поставленный вопрос все дали утвердительный ответ, в том числе и Эден; затем члены Военного совета поспешили покинуть обстреливаемый дом.
Только Эден задержался, чтобы занести в протокол принятое решение. Рихард не оставлял его, пока тот не закончил работу.
– Пора наконец уходить отсюда, – уговаривал он брата. – Ведь всем известно, что ты молодчина. И я признаю: ты не трус.
Эден, сохраняя неприступный вид, продолжал собирать свои бумаги.
– Мы еще поговорим об этом, – холодно проговорил он и выдернул руку, которую держал Рихард.
– Уж не собираешься ли ты биться со мной на шпагах?
– Увидишь.
И Эден резко отвернулся от брата.
Штурм был назначен на третий день.
План был таков: напасть из Пешта на противника, засевшего в Визивароше, районе Буды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76