– Идем в эту сторону? – закричали они. – Туда? Или возвращаемся?
Молодые постояли в ожидании сестер. Потом все пятеро стали советоваться и никак не могли прийти к единому мнению.
Мягко, но решительно Тобиас освободил свою руку от руки Крошки Сильви.
– Я предлагаю разделиться, – заявил он. – Доната и я пойдем дальше по берегу Изара…
– И я туда же, – перебила его Крошка Сильви.
– Хорошо, только тогда мы с Донатой… – Он приветливо улыбнулся девушке. – Мы пойдем другой дорогой.
– Ты хочешь от меня избавиться? – возмутилась Крошка Сильви.
– По правде говоря, да. Мне на этот раз было вполне достаточно вашего общества, зелененькие вы мои. Мне с вами чересчур утомительно.
– Козел с ранцем!
– Какие мерзкие слова из детских уст! – Он неодобрительно поцокал языком, а затем предложил руку Донате. – Пойдем, любимая!
Увлекаемая вперед, она двинулась вместе с ним, ощущая, что остальные смотрят им вслед.
– Ты сделал это довольно резко, – заметила она, когда их уже не могли услышать.
– Иначе от них не избавишься.
– Потому что малышке очень уж не хочется отказываться от возможности пофлиртовать.
– Тебя смутила моя резкость?
– Нисколько, – призналась она. – Я тобой горжусь. Он остановился перед ней, глядя с улыбкой в ее глаза.
– Как хорошо, что я в твоих руках.
– Да, любимый. Я знаю, что это не вечно, но хотела бы не отпускать тебя как можно дольше.
Они обнялись и стали целоваться, хотя в этот чудесный зимний день гуляющих людей вокруг них хватало. Впрочем, немало было и целующихся, так что Доната и Тобиас внимания не привлекали. Но даже если бы на них указывали пальцами, им было бы все равно! На этой стадии любви мнение окружающих их не интересовало.
У Артура Штольце было в запасе еще несколько недель отпуска. Объявив, что изымает деньги из архитектурной фирмы Бек только к исходу декабря, он фактически покинул офис уже в середине месяца. Доната полностью доверила ему решение всех финансовых вопросов. Несмотря на возникшие между ними трения, она в его порядочности не сомневалась.
– Мне будет тебя недоставать, – заметила она, прощаясь, и сказано это было вполне серьезно.
Он устроил для сотрудников прощальное угощение, после чего они остались вдвоем в его кабинете, из которого он уже забрал все свои личные вещи.
– Ну, с бухгалтерией-то ты справишься, – произнес он. – Хотя сомневаюсь, что твой молодой человек в этом что-нибудь смыслит.
– Да, он ближе к искусству, чем к финансам, – миролюбиво согласилась она.
– Мой последний совет: если дела пойдут плохо, не барахтайся зря, а объяви фирму банкротом. Это все же обойдется дешевле.
– Я об этом подумаю.
Он вздохнул.
– Мне нелегко расставаться с фирмой.
– Ты ведь делаешь это по собственной воле, – напомнила она.
– Не совсем. Ты меня поставила в такое положение, что…
Она прервала его:
– Не надо, Артур, прошу тебя! Упреков было уже высказано достаточно.
Он замолчал и печально посмотрел на нее своими мутноватыми карими глазами.
– Я ведь признаю, – продолжала она, – что сохранять эту связь с молодым человеком, быть может, и не умно с моей стороны. Но почему это тебя в такой степени взбесило, я и до сих пор не пойму. Не исключено, что все это закончится через пару недель или месяцев. Ты об этом не подумал?
– В этом горечи больше, чем я могу вынести.
Он повернулся к двери и вышел не прощаясь. Такой исход разговора ее несколько обидел, но серьезно не уязвил. Она посчитала, что Артур уже не вполне вменяем.
Это ее предположение довольно точно отвечало действительному положению вещей. Штольце давно уже жил в страхе, что жена его обманывает. Правда, доказательств у него не было, но чувство неполноценности одолевало его с тех пор, как стала слабеть его половая потенция. Алина вроде бы относилась к этому равнодушно, вела себя как любящая жена, веселая и уравновешенная. Но именно такое ее поведение глубоко его беспокоило. Он полагал, что она должна где-то на стороне компенсировать себе то, что он уже дать ей не в состоянии. Иначе объяснить себе ее удовлетворенное состояние не мог.
Говорить с ней на эту тему он не решался. Делая иногда робкие попытки обсудить создавшееся положение, он не доводил разговор до конца. Если и вызовешь ее на откровенность, думал он, то толку от этого не будет. Она может утверждать, что секс ее не волнует, и каким образом он узнает, что это не ложь? И еще хуже (а именно этого он, собственно, и ожидал), если она открыто признается, что у нее есть любовник.
Что он мог бы сделать в таком случае? Накричать на нее? Бесполезно. Побить? Это не в его правилах. Выгнать из дома? Дорогое удовольствие. При любой из его возможных реакций на ее признание он ее потеряет. Не оставалось ничего другого, как смотреть на ее поведение сквозь пальцы и молча страдать.
И то бешенство, которое он испытывал по отношению к жене, он, даже не сознавая этого, перенес на Донату. На нее-то он мог нападать, мог назвать ее шлюхой, мог с ней порвать, не опасаясь одиночества. В его глазах Доната была столь же виновной, сколь и его собственная жена. С его точки зрения, Донату не оправдывал и тот факт, что она – в отличие от Алины – не обязана быть кому-то верна. Ее покойный муж был другом Штольце, почти ровесником ему. Поэтому Артур инстинктивно, не утруждая себя рассуждениями, считал неоспоримым, что Филипп, будь он жив, тоже уже не мог бы сексуально удовлетворять Донату. И если бы она сейчас была за ним замужем, все равно вот так же, очертя голову, бросилась бы в объятия Тобиаса. Впрочем, во всем этом полной ясности у него не было, как и в ситуации, связанной с его супружеством. Если бы Доната без обиняков сказала ему, что с ним творится, он стал бы это яростно оспаривать. Однако и ей было известно не больше, чем ему самому, что она стала лишь козлом отпущения за потенциальные грехи его жены. Если бы кто-то сказал ей об этом, она наверняка нашла бы такое объяснение смешным.
Из-за ухода Штольце в механизме фирмы возникло недостающее звено, что, однако, ощущалось лишь Донатой. Сотрудники никогда не смотрели на коммерческого директора как на человека из их среды, видя в нем, скорее, надзирателя, который их контролирует.
Донате волей-неволей пришлось принять на себя его обязанности. Лишь из практических соображений она перешла в его кабинет, села за огромный письменный стол и стала рассматривать одно за другим дела по ходу выполнения отдельных заказов. Еще изучая их, она с облегчением установила, что все детали отложились в ее памяти «Тогда, вообще, зачем он мне был нужен?» – подумала она. Но это был глупый вопрос, и она сразу же это поняла. Ведь именно его состояние обеспечивало фирме уверенность. А должность коммерческого директора была, так сказать, изобретена еще ее покойным мужем, чтобы привлечь Штольце к работе в фирме и вызвать у него ощущение активного участия в ней.
У Донаты не было первоначально желания переезжать в его кабинет, который казался ей слишком официальным и помпезным. Прежнее небольшое помещение вполне ее удовлетворяло.
Но сидя в его чрезвычайно удобном кожаном кресле, со спинкой особой формы, дающей отдых спине, она передумала. Ведь в ее прежней комнате определенно не найдется места для всех этих папок с текстами договоров и документов по строительству. Почему же тогда не остаться здесь самой? Она, в конце концов, глава фирмы. Можно притащить сюда бочку с каким-то растением, например, с пальмой, это придаст кабинету больше уюта, а, если еще и поместить сюда же чертежную доску, кабинет уже не будет казаться непомерно большим.
Она встала и, вращая кресло вокруг вертикальной оси, опустила его под свой рост на несколько сантиметров ниже, потом снова села, чтобы попробовать, как это получилось. Теперь оно подходило ей тютелька в тютельку. Пусть даже, подумала она, ее облик не столь внушителен, как у Артура Штольце, все же она вполне может принимать здесь клиентов.
После этого она позвонила по телефону в комнату госпожи Сфорци и попросила ее организовать перенос ее чертежной доски из прежнего помещения в новое. Она открыла дверь, и вскоре Гюнтер Винклейн и Тобиас вдвоем принесли требуемое в кабинет.
– Значит, твоя резиденция теперь будет здесь? – осведомился Тобиас.
– А что, может быть, ты и сам бы хотел вселиться сюда?
– Ну что ты, Доната. Я уж лучше останусь среди равных по рангу.
– А что будет в твоем прежнем кабинете? – спросил Винклейн.
– Можешь взять его себе.
– С величайшим удовольствием. Спасибо, Доната. В моем возрасте хорошо иметь место, где можно время от времени уединяться.
– Меня устраивает, что это говоришь именно ты, – заметила Доната. – Потому что всех остальных я не хотела бы оставлять без наблюдения.
– Значит, от меня ты не ждешь, что я мог бы соблюдать порядок самостоятельно? – спросил Тобиас.
– Я еще об этом не думала, – уклончиво ответила она. – Но теперь, раз уж ты меня побудил к решению такого вопроса, я скажу. Нет, не думаю, что от человека твоего типа можно ожидать строгого самоконтроля.
– А почему нет?
– Потому что ты пока еще не заслужил полного доверия («Уж, во всяком случае, в отношениях с женщинами», – чуть не добавила она.). – Потом, устремив на него полный любви взгляд, добавила – Ты для этого слишком уж артистичен.
– А я, значит, нет? – протестующе спросил Винклейн.
– Ой, дорогие мои, не осложняйте мне жизнь понапрасну. Будто вы не знаете, что я имею в виду. Лучше помогите мне передвинуть мебель. Думаю, надо переставить письменный стол. Лучше всего налево. А чертежную доску поставьте под правый плафон.
Они принялись за работу. На покрывающем пол ковре, на том месте, где стоял тяжелый письменный стол, остались глубокие вмятины. Тобиас сразу же начал разглаживать их с помощью какого-то ключа.
– Ты бы мог ему помочь, Гюнтер, – заметила Доната, – я и сама бы приняла участие, если бы не эта моя очень уж узкая юбка.
Пока мужчины были заняты разглаживанием вмятин, Доната ногами расправила красную персидскую дорожку и переместила ее так, чтобы она снова лежала перед письменным столом.
– Теперь мне нужен еще только мой бокс с карандашами.
Зная, что Тобиас его сейчас же принесет, она поблагодарила и отпустила Гюнтера Винклейна, а дверь оставила открытой.
Через несколько минут Тобиас ввез снабженный колесиками бокс и поставил его рядом с чертежной доской.
– Спасибо, Тобиас. – Она осмотрелась. – А помещение-то похорошело. Выглядит довольно симпатично, правда? – произнесла она, явно довольная переменой места работы.
Но у него было грустное лицо.
Она тихонько погладила его по щеке.
– Может, ты загрустил, полагая, что я и в дальнейшем собираюсь использовать тебя в качестве вспомогательной рабочей силы? Но это же только сегодня, в совершенно исключительном случае. Я и сама не была готова к этим перестановкам, а то надела бы джинсы и все бы сделала собственными руками.
– Ну, это-то я знаю, – промолвил он, но лицо его не просветлело.
– Но? – подбодрила его она. Он заставил себя улыбнуться.
– А, чепуха.
– Мы ведь обещали друг другу быть честными в наших отношениях, – напомнила она.
– Но ведь не делиться же каждой мыслью…
– К твоим мыслям я испытываю жгучий интерес. Так что выкладывай!
– Ты станешь смеяться.
– Пусть так оно и будет!
– Ну, в общем… ну, в конце концов, ничего постыдного тут нет… Я надеялся, что мы будем работать вместе.
Это признание ее немного ошарашило.
– Серьезно?
– А почему бы и нет? Достаточно всего лишь приставить еще один стул к торцу письменного стола.
Она как бы продолжила:
– Тогда ты мог бы проходить по штату как мой секретарь? Так?
– Ну, это, конечно, нет. Но ни у кого и не возникнет никаких сомнений, если ты…
– Прошу тебя, Тобиас! Что за идея! Будь же разумен!
– Так я и знал, что ты будешь надо мной смеяться.
– Я вовсе не смеюсь. Наоборот, я поражена.
– Ты ведь знаешь, какую радость доставляет мне работа рядом с тобой.
– Мне рядом с тобой тоже, Тобиас. Но мне, как и Гюнтеру, хочется работать в полном спокойствии. Ты ведь только что слышал, как он говорил об этом. – Она чуть растянула губы в улыбке. – А ведь мы с ним, кстати говоря, одного возраста.
– Что ж, если это так… – Он пожал плечами. – Жаль, что я вообще об этом заговорил.
– Не жалей. Это я тебя заставила.
– И все же: прости меня, пожалуйста!
– Нечего и прощать. Ты никаких преступлений не совершал. Но если ты немедленно не прекратишь дуться, то я рассержусь всерьез.
– Я всего лишь разочарован.
Она заметила, что дверь прикрыта неплотно и надавила на нее, чтобы щелкнул замок. Они, правда, переговаривались негромко, так что вряд ли было слышно снаружи. Если же кто-то и подслушивал, то неприятности это могло бы доставить, скорее, Тобиасу, чем ей. Но теперь она собралась сказать ему нечто очень личное, никак не касающееся никого из посторонних.
– Тобиас, я очень люблю тебя, и ты это знаешь.
– Но ты не во всем это проявляешь.
– Я же с самого начала пыталась довести до твоего сознания, что не готова делить с тобой мою спальню. Так вот, это касается и кабинета.
– Но почему, Доната? Я не понимаю.
– Мне нужен совершенно спокойный сон. Ночью я хочу быть одна, крутиться в постели, как мне заблагорассудится, включать свет и читать, никому не мешая.
– Ну ладно, это я еще могу понять. Но почему ты не хочешь делить со мной кабинет? Места ведь здесь достаточно. Вполне можно поставить даже еще одну чертежную доску. Было бы такое наслаждение работать вместе, Доната!
– В кабинет приходят не ради удовольствия, а для работы. Я должна иметь возможность сосредоточиться. Если бы каждый из нас двоих работал только за чертежной доской, это было бы еще возможно. Но я ведь и статьи пишу. Например, в НСЖ.
– «Немецкий Строительный журнал»? – повторил он чуть глуповато.
– Ты спрашиваешь так, словно никогда о нем не слыхал.
– Напротив, я читал в нем твои статьи еще до того, как узнал тебя лично. Просто в данный момент я думал о другом.
– Напрасно, Тобиас. Я не могу писать, когда кто-то стоит у меня за спиной.
– Но я бы не…
– Прекрати, Тобиас, прошу тебя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29