За­тем счи­тал вслух над сво­им рас­про­стер­тым, но не­ви­ди­мым те­лом и, окон­ча­тель­но раз­дво­ив­шись, вста­вал при сче­те де­вять, чтоб по­ра­зить сво­его вра­га.
Од­на­ж­ды ут­ром он от­пра­вил­ся вме­сте с Эло­ди на ры­нок на ули­цу Ра­мей. По­ка она вы­би­ра­ла ко­чан, к ней сза­ди при­жал­ся Мак, на­сви­сты­вая сквозь зу­бы аме­ри­кан­скую пе­сен­ку. Кра­сав­чик под­бро­сил ко­чан над ее го­ло­вой, мно­го­зна­чи­тель­но по­гля­ды­вая на Эло­ди. Он по­про­бо­вал при­хва­тить ее за ло­ко­ток, но она спо­кой­но вы­сво­бо­ди­лась и, с пол­ным без­раз­ли­чи­ем по­смот­рев на не­го, ска­за­ла:
— Зря те­ряе­те вре­мя, бе­ре­ги­тесь — у пе­чат­ни­ков то­же есть мус­ку­лы.
То­гда Мак, не­взи­рая на разъ­я­рен­ные взгля­ды тор­гов­ки, на­чал за­бав­лять­ся тем, что бро­сал коч­ны в кор­зин­ку Эло­ди, за­ве­ряя, что в ка­пус­те тьма мла­ден­цев, а по­том ото­шел и, крив­ля­ясь, по­вто­рял:
— Нет, это не­воз­мож­но, пра­во, не­воз­мож­но!
— Не во­дил­ся бы ты с по­доб­ны­ми ти­па­ми! — ска­за­ла Эло­ди, вы­ни­мая коч­ны из сво­ей кор­зин­ки.
Она ни­ко­му в Па­ри­же не до­ве­ря­ла — ни муж­чи­нам, ни жен­щи­нам. Ед­ва от­ве­ча­ла и на лю­без­ное при­вет­ст­вие Ма­до при встре­че в подъ­ез­де: «Здрав­ст­вуй­те, ма­дам!» Прин­цес­са как-то за­ме­ти­ла маль­чи­ку:
— Она ведь хо­ро­шень­кая, твоя ку­зи­ноч­ка. Ес­ли б она уме­ла еще оде­вать­ся и поль­зо­вать­ся кос­ме­ти­кой…
Но Жан был бди­те­лен и бе­рег свою мо­ло­дую же­ну от го­род­ских со­блаз­нов, в том чис­ле от губ­ной по­ма­ды и, ко­неч­но, от пер­ма­нен­та.
Весь день Оли­вье про­гу­ли­вал­ся, смот­рел, слу­шал. Он шел, ус­та­вив­шись на кон­чи­ки сво­их сан­да­лий: ле­вой, пра­вой, сно­ва ле­вой… и ему чу­ди­лось, что это зем­ля дви­жет­ся, бе­жит у не­го под но­га­ми. Ес­ли же маль­чик смот­рел пря­мо пе­ред со­бой и за­бы­вал счи­тать ша­ги, то ему ка­за­лось, буд­то он сто­ит не­под­виж­но, а во­круг пе­ре­ме­ща­ют­ся ули­цы, и он вды­хал за­па­хи пер­ца, ко­ри­цы, гвоз­ди­ки у тор­гов­ца се­ме­на­ми, ви­дел бли­стаю­щий яр­ким све­том юве­лир­ный ма­га­зин — лу­чи это­го све­та от­ра­жа­лись в ка­ж­дой бро­ши, в се­реж­ках, коль­цах, — за­ме­чал за­все­гда­тая ка­фе, си­дя­ще­го на тер­ра­се и уны­ло со­зер­цаю­ще­го стоп­ку блю­дец, че­рез вит­ри­ну па­рик­махер­ской ви­дел ве­ре­ни­цу дам, си­дя­щих под су­шиль­ны­ми, с мно­же­ст­вом про­во­дов ап­па­ра­та­ми для пер­ма­нен­та, а на ули­це — це­поч­ку по­хо­жих на иг­руш­ки так­си, в италь­ян­ской кол­бас­ной — под­ве­шен­ные к по­тол­ку око­ро­ка и кол­ба­сы с бе­лым, как пуд­ра, на­ле­том, на тро­туа­ре — по­сыль­но­го с двух­ко­лес­ной те­леж­кой и ящи­ком на ней, в ок­нах — ожи­даю­щих кли­ен­тов порт­ных, с ви­ся­щим змей­кой на шее кле­ен­ча­тым мет­ром.
Вот ка­кие-то две де­воч­ки, име­нуя друг дру­га «До­ро­гая ма­дам!», ве­зут де­ре­вян­ные ко­ля­соч­ки с тря­пич­ны­ми ро­зо­вы­ми ку­кол­ка­ми, на­би­ты­ми от­ру­бя­ми. Мо­ло­дой араб пус­ка­ет мыль­ные пу­зы­ри че­рез со­ло­мин­ку и пы­та­ет­ся пой­мать их на ле­ту. Па­рень из га­ра­жа с ули­цы Ле­кюйе раз­ме­рен­ны­ми дви­же­ния­ми на­ка­чи­ва­ет бен­зин и от­ве­ча­ет «Нет!» ка­кой-то цы­ган­ке, пред­ла­гаю­щей ему ку­пить од­ну из иво­вых кор­зи­нок, что на­ни­за­ны у нее на ру­ках до са­мых плеч. Чуть даль­ше чет­ве­ро ре­бят в крас­ных пе­ред­нич­ках, взяв­шись за ру­ки, бес­ко­неч­но по­вто­ря­ют од­но и то же: «Ста­нем в круг, ста­нем в круг! ..»
Оли­вье ос­та­нав­ли­вал­ся то тут, то там и, улы­ба­ясь, с лю­бо­пыт­ст­вом ос­мат­ри­вал­ся. Ино­гда он твер­дил свое имя: «Оли­вье, Оли­вье, Оли­вье…», а по­том фа­ми­лию: «Ша­то­неф, Ша­то­неф, Ша­то­неф…» — и на­ко­нец со­еди­нял их: «Оли­вье Ша­то­неф, Оли­вье Ша­то­неф, Оли­вье Ша­то­неф…» — и уже пе­ре­ста­вал по­ни­мать, что го­во­рит о се­бе са­мом. Со­всем как в клас­се, ко­гда Би­биш вы­зы­вал на пе­ре­клич­ке всех под­ряд, хо­тя он пре­вос­ход­но знал, кто от­сут­ст­ву­ет: «Ал­лар? — Здесь. — Бе­да­рье? — Я здесь, мсье! — Блан­шар? — Весь здесь, мсье! — (За это ему при­дет­ся в на­ка­за­ние на­пи­сать строк пять­де­сят!) — Ша­то­неф? — Я здесь! — Кар­лет­ти? — Его нет, мсье! — Кап­де­вер? — Вот он, я! — (Сто строк по­сле уро­ков это­му пло­хо вос­пи­тан­но­му Кап­де­ве­ру!) — Ку­лон, Де­лаж, Де­ла­ланд… — Зесь, зесь, зесь, мсье…» Пря­мо как иг­ра в «счи­тал­ку».
В книж­ной лав­ке на ули­це Жю­но ка­кой-то пи­са­тель, пле­ши­вый, в оч­ках с тол­сты­ми стек­ла­ми, раз­да­вал ав­то­гра­фы. Для этой важ­ной це­ре­мо­нии он на­дел тем­ный кос­тюм с че­рес­чур при­дав­лен­ны­ми лац­ка­на­ми, гал­стук ба­боч­кой, по­хо­жий на про­пел­лер. Пи­са­тель, с тор­ча­щи­ми из ру­ка­вов пид­жа­ка цел­лу­ло­ид­ны­ми ман­же­та­ми, дер­жа на­го­то­ве руч­ку, смот­рел на лю­дей, про­тя­ги­вав­ших ему кни­ги, с лу­ка­вым, са­мо­до­воль­ным и вме­сто с тем не­уло­ви­мо иро­ни­че­ским ви­дом и, на­бра­сы­вая на стра­ни­це не­сколь­ко стро­чек, вре­мя от вре­ме­ни смот­рел ку­да-то вверх, в по­ис­ках вдох­но­ве­ния. А во­круг тес­ни­лись лю­ди, как мо­тыль­ки, при­вле­чен­ные све­том лам­пы. Оли­вье со­зер­цал эту чу­да­ко­ва­тую лич­ность, и в ка­кой-то миг их взгля­ды встре­ти­лись че­рез вит­ри­ну. У маль­чиш­ки поя­ви­лось же­ла­ние скор­чить ему ро­жи­цу, но он по­брел даль­ше по ули­це, изо­бра­жая, буд­то что-то пи­шет ру­кой в воз­ду­хе.
Ино­гда Оли­вье шел сле­дом за ка­ким-ни­будь эле­гант­ным гос­по­ди­ном, изу­чая дви­же­ния его тро­сти — ре­ши­тель­ный тол­чок впе­ред, за­тем стук тро­сти о тро­ту­ар, не­боль­шая за­мин­ка, сно­ва лег­кое рас­ка­чи­ва­ние. Или же пы­тал­ся хо­дить по-ути­но­му, как Ча­п­лин, вра­щая во­об­ра­жае­мой тро­сточ­кой. Или вы­тя­ги­вал вдруг ру­ки впе­ред, за­кры­вал гла­за и иг­рал сам с со­бой в лу­на­ти­ка или в слеп­ца.
Оли­вье гу­лял в скве­рах, где скри­пит пе­сок под но­га­ми, вы­би­рая ши­кар­ные ал­леи со сто­ро­ны ули­цы Ко­лен­кур, что ве­дут к пер­пен­ди­ку­ляр­ным улоч­кам с вил­ла­ми, уто­паю­щи­ми в цве­тах, и мас­тер­ски­ми ху­дож­ни­ков с ог­ром­ны­ми стек­лян­ны­ми ок­на­ми. И го­род ста­но­вил­ся пре­крас­ным, как в меч­тах Люсь­е­на Заи­ки, ко­то­рый ни­ко­гда не уг­луб­лял­ся в про­шлое, а был весь уст­рем­лен в бу­ду­щее, го­род, точ­но боль­шой лес с под­лес­ком и по­ля­на­ми, зе­ле­ный, гриб­ной, с ог­ром­ны­ми де­ревь­я­ми, кра­си­вы­ми кам­ня­ми, бел­ка­ми, пти­ца­ми, а так­же уди­ви­тель­ны­ми жи­вот­ны­ми, ко­то­рых на­зы­ва­ют людь­ми.
*
Про­снув­шись од­на­ж­ды ут­ром, ули­ца так и ах­ну­ла от удив­ле­ния, об­на­ру­жив не­что со­вер­шен­но не­ожи­дан­ное: ок­но Бу­гра бы­ло ук­ра­ше­но ве­ли­ко­леп­ным крас­ным фла­гом с зо­ло­че­ны­ми кис­тя­ми и се­реб­ря­ной над­пи­сью, пря­чу­щей­ся в склад­ках по­лот­ни­ща — из-за че­го ее труд­но бы­ло про­честь.
Кое-кто улы­бал­ся при ви­де это­го фла­га, по­то­му что он вно­сил яр­кую нот­ку в мо­но­тон­ность фа­са­дов. Дру­гие, вро­де Гас­ту­не, бес­по­кои­лись — нет ли тут ка­ко­го-ни­будь ре­во­лю­ци­он­но­го на­ме­ка, и по это­му по­во­ду со­стоя­лось ко­рот­кое сек­рет­ное со­ве­ща­ние. Ко­гда Бу­гра ве­че­ром свер­нул и уб­рал свой флаг, мно­гие вздох­ну­ли с об­лег­че­ни­ем.
Про­шло два дня, и зна­мя сно­ва поя­ви­лось в ок­не. Все ут­ро Гас­ту­не про­гу­ли­вал­ся не­по­да­ле­ку, бро­сая ос­корб­лен­ные взгля­ды на воз­му­ти­тель­ную, по его мне­нию, эмб­ле­му. Он да­же крик­нул ра­зок: «Уби­рай­ся в Мо­ск­ву!» — но Бу­гра и не по­ка­зал­ся. Ве­че­ром флаг был опять уб­ран, но на­ут­ро во­дво­рен на ме­сто. Это уже вы­зва­ло вихрь вол­не­ний, об­су­ж­да­лось, кто «за», кто «про­тив», за­вя­зы­ва­лись спо­ры, а один ра­бо­чий из пред­при­ятия Дар­да­ра чуть не сце­пил­ся с Гро­ма­ля­ром, ко­то­ро­го под­стре­ка­ла к дра­ке же­на.
На сле­дую­щий день, ко­гда Бу­гра, си­дя у ок­на ря­дом со сво­им фла­гом, рас­ку­ри­вал тру­боч­ку, на­блю­дая, как клу­бы бу­ро­го ды­ма та­ют в те­п­лом воз­ду­хе, в де­ло вме­ша­лась по­ли­ция. Ко­мис­сар, со­про­во­ж­дае­мый дву­мя по­ли­цей­ски­ми, зая­вил, что это за­пре­ще­но му­ни­ци­паль­ным со­ве­том, и по­тре­бо­вал от Бу­гра не­мед­лен­но уб­рать стяг.
— Что, что вы го­во­ри­те? — пе­ре­спро­сил Бу­гра, под­не­ся ла­донь к уху.
По­ли­цей­ский чи­нов­ник был вы­ну­ж­ден по­вто­рить свою фра­зу гром­че, тща­тель­но вы­го­ва­ри­вая сло­ва, а его под­руч­ные мол­ча ожи­да­ли, за­ло­жив паль­цы за по­яс.
— Ах, вот оно что? — ска­зал Бу­гра. — Все­го и де­лов… Ну обо­ж­ди­те…
Он очи­стил свою труб­ку, по­сту­чав ею о по­до­кон­ник, сно­ва на­бил и ушел за спич­ка­ми. Вер­нув­шись, на­чал ее со сма­ком рас­ку­ри­вать и да­же пред­ло­жил та­бач­ка ко­мис­са­ру, но тот от­ка­зал­ся весь­ма су­хо. То­гда Бу­гра вы­та­щил из-под курт­ки ка­кой-то ма­лень­кий то­мик в крас­ной об­лож­ке и зая­вил, что это у не­го Гра­ж­дан­ский ко­декс, «ко­то­рый ка­ж­дый фран­цуз дол­жен чи­тать и об­ду­мы­вать». Пе­ре­лис­ты­вая стра­нич­ки, Бу­гра по­ин­те­ре­со­вал­ся:
— Ва­ше за­пре­ще­ние — это ка­кая ста­тья?
— Это не ста­тья, — сму­щен­но ска­зал ко­мис­сар, — а про­сто за­прет…
— Ну, то­гда ука­жи­те, по ка­ко­му па­ра­гра­фу, — по­про­сил Бу­гра, доб­ро­же­ла­тель­но улы­ба­ясь.
Ко­мис­сар ко­рот­ко бро­сил: «О чем спо­рить?» — но Бу­гра от­ве­тил:
— Не бес­по­кой­тесь, ко­мис­сар, ко­неч­но, у нас не форт Шаб­роль, но я хо­тел бы за­дать вам еще два-три во­про­са…
Ста­рик стал и впрямь на­пы­щен­но ци­ти­ро­вать ста­тьи Гра­ж­дан­ско­го ко­дек­са, хо­тя боль­шин­ст­во из них не име­ло пря­мо­го от­но­ше­ния к во­про­су.
Вско­ре на ули­це со­бра­лась тол­па. Гас­ту­не, Гро­ма­ляр и бу­лоч­ник ока­за­лись еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми и счи­та­ли, что за­кон сле­ду­ет со­блю­дать. Им про­ти­во­стоя­ли все, кто хо­те­ли по­за­ба­вить­ся. Де­ти же и еще не­сколь­ко че­ло­век, на­обо­рот, все при­ни­ма­ли все­рь­ез. Бу­гра от­стаи­вал свое пра­во ук­ра­сить ок­но «че­ст­ным пат­рио­ти­че­ским зна­ме­нем».
— Пат­рио­ти­че­ским, ска­жешь то­же! — шу­мел Гас­ту­не.
Ко­мис­сар нерв­ни­чал. По­ли­цей­ские по­вто­ря­ли со­брав­шим­ся: «А ну, не за­дер­жи­вай­тесь!» — в от­вет на что слы­ша­ли: «Ули­ца при­над­ле­жит всем!» Под ко­нец ко­мис­сар от­дал ко­рот­кий при­каз, и один из его лю­дей при­ста­вил к сте­не ле­ст­ни­цу. По­ка шли эти при­го­тов­ле­ния, ка­кой-то во­ен­ный в ок­не на­чал петь:
По­смей­те, по­смей­те-ка бро­сить вы­зов
Ве­ли­ко­леп­но­му на­ше­му ало­му зна­ме­ни…
Ко­гда по­ли­цей­ский взо­брал­ся до по­ло­ви­ны ле­ст­ни­цы, Бу­гра под­нял зна­мя и стал им раз­ма­хи­вать. По­ли­цей­ский тщет­но пы­тал­ся схва­тить древ­ко — Бу­гра был про­вор­ней, чем он. Кто-то за­пел: «То­реа­дор, сме­лее в бой! » — и ка­кой-то ре­бе­нок под­хва­тил: «То­реа­дор, то­реа­дор! » А во­ен­ный про­дол­жал свое:
Оно крас­ное от ра­бо­чей кро­ви,
Крас­ное от кро­ви ра­бо­чих!
То­гда па­па­ша Бу­гра, ко­то­рый за­ра­нее на­сла­ж­дал­ся эф­фек­том, вы­дал са­мое глав­ное. Он ши­ро­ко раз­вер­нул по­лот­ни­ще фла­га, и ка­ж­дый смог про­чи­тать: 2-й полк ко­ло­ни­аль­ных пе­хот­ных войск . И Бу­гра, под­де­лы­ва­ясь под стиль вы­сту­п­ле­ний чи­нов­ни­ков су­пре­фек­ту­ры, вос­клик­нул:
— Гра­ж­да­не, гра­ж­да­не, зна­мя, что раз­ве­ва­ет­ся пе­ред ва­ми, при­над­ле­жит ко­ло­ни­аль­ным вой­скам, на­шим слав­ным ко­ло­ни­аль­ным вой­скам. И я тре­бую, пре­ж­де чем его убе­ру, чтоб все по­ли­цей­ские, а так­же и вы, ун­тер-офи­цер Гас­ту­не, воз­да­ли это­му зна­ме­ни во­ен­ные по­чес­ти!
Вся ули­ца при­ня­лась хо­хо­тать. Под­ро­ст­ки рас­пе­ва­ли: «Са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те! » Чтоб со всем этим по­кон­чить, ко­мис­сар снял свою шля­пу и дер­жал ее над го­ло­вой. По­ли­цей­ские — и тот, что сто­ял на ле­ст­ни­це, и тот, что ос­тал­ся вни­зу, — от­да­ли честь, а Гас­ту­не, хоть и не очень ре­ши­тель­но, все-та­ки при­ло­жил паль­цы к вис­ку. Толь­ко по­сле это­го Бу­гра свер­нул зна­мя и, сме­ясь в бо­ро­ду, за­хлоп­нул ок­но.
«По­след­няя вы­ход­ка Бу­гра» тут же бы­ла ши­ро­ко про­ком­мен­ти­ро­ва­на жи­те­ля­ми квар­та­ла, но об­ра­до­ва­ла лишь са­мых за­яд­лых шут­ни­ков. Лу­лу, вся­че­ски при­ук­ра­ши­вая эту ис­то­рию, до­ло­жил о ней Оли­вье, и тот по­чув­ст­во­вал гор­дость за сво­его дру­га.
Од­на­ж­ды Ма­до при­гла­си­ла его в чай­ный са­лон на ули­це Ко­лен­кур, и он си­дел на мас­сив­ном сту­ле «Чип­пен­дель», по­кры­том тис­не­ным бар­ха­том, на­про­тив Прин­цес­сы. Она с ним при­вет­ли­во бе­се­до­ва­ла, да­ва­ла со­ве­ты, как дер­жать се­бя за сто­лом, но де­ла­ла это не­за­мет­но. Оли­вье веж­ли­во ее слу­шал и все вре­мя улы­бал­ся. Ма­до бы­ла в этот раз еще кра­си­вей, чем все­гда, в сво­ей фет­ро­вой ша­поч­ке с пе­ром фа­за­на и свет­лом кос­тю­ме. Она за­бот­ли­во вы­ис­ки­ва­ла та­кие те­мы для раз­го­во­ра, ко­то­рые мог­ли бы ре­бен­ку по­нра­вить­ся, но его ма­ло ин­те­ре­со­ва­ли сло­ва; впол­не дос­та­точ­но бы­ло то­го, что он здесь, ря­дом с ней. Ему нра­ви­лась ее зе­ле­ная шел­ко­вая коф­точ­ка, ро­зо­вый мра­мор сто­ли­ка, ве­нок из цве­тов на чай­ни­ке, гор­шоч­ки для са­ха­ра, блюд­ца и чаш­ки, нра­ви­лось сле­дить за жес­та­ми офи­ци­ан­ток в бе­лых фар­туч­ках и с бан­та­ми в во­ло­сах; де­вуш­ки де­ли­кат­но бра­ли се­реб­ря­ны­ми щип­чи­ка­ми пи­рож­ные, что­бы по­ло­жить их на бу­маж­ные та­рел­ки с кру­жев­ны­ми фес­тон­чи­ка­ми по кра­ям.
За со­сед­ним сто­ли­ком две де­воч­ки с бе­ло­ку­ры­ми ко­са­ми на­сла­ж­да­лись вкус­ным ча­ем. Их отец, важ­ный гос­по­дин с уса­ми ще­точ­кой, си­дел очень пря­мо, слу­шая их ще­бе­та­ние, и ино­гда под­твер­ждал то или иное мне­ние лег­ким кив­ком. Дев­чуш­ки по­гля­ды­ва­ли на Оли­вье, а за­тем об­ме­ни­ва­лись вы­со­ко­мер­ной ка­приз­ной гри­ма­ской. Маль­чик не по­ни­мал, по­че­му они смот­рят на его но­ги, а по­том вверх, в не­из­вест­ную точ­ку над его го­ло­вой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44