https://wodolei.ru/catalog/ekrany-dlya-vann/
— Меняю своего отца на твоего.
— Еще чего! Как бы не так! — ответствовал Лулу. — Шофер такси — это все же получше, чем какой-то легавый.
Оливье вмешался в спор в качестве арбитра. Под конец, меняя одно на другое, они дошли до того, что стали переставлять Версальский дворец и церковь Сакре-Кёр на Монмартре, а кто-то уступил Эйфелеву башню за Триумфальную арку на площади Этуаль.
Когда Париж основательно перетрясли, решили перейти к делам более жизненным. Очутившись у витрины одного из кондитеров улицы Коленкур, ребята облизывались и гримасничали, привлекая внимание покупателей и продавцов, разглядывали пирожные, приговаривая: «А я больше люблю вот эти с кремом, нет, те — «Пари Брест» (в честь велосипедных состязаний), а я ромовые бабы, что похожи на губки, нет, пухленькие «польские», а я вот эту чепуху — «тысяча листиков»… Все, все перебрали они: и лакированные спички, и пузатых «монашенок», и те, что в виде домиков, крытых черепицей, и тарталетки с фруктами… Внутри кондитерской сидели две дамы в шляпках с цветочками, пили за столиком чай и уже недовольно покачивали головами, так что официантка сделала детям знак, чтобы они ушли. Но мальчишки продолжали научное «исследование» витрины, сопровождая его репликами: «Я бы съел…» и добавляли: «толстый торт», или «вон ту высокую штуку» или «кофейное с шоколадом». Но Оливье выразил общую мечту, задумчиво сказав:
— А я бы хотел быть мухой!
Чтоб проиллюстрировать сказанное, дети, не сговариваясь, принялись бегать по тротуару, хлопать руками-крыльями и жужжать: б-з-з, б-з-з-з, б-з-з-з …
Они шатались по улицам, балагурили, искали любого повода для озорства — то звонили в квартиру, то открывали настежь дверь магазина и кричали хозяину: «Это не я, мсье, это не я!..» Вдруг что-то стукнуло Лулу в голову, и он выразил свою идею восклицанием: «Ну, парни, сейчас позабавимся!»
Дети быстро смекнули, в чем дело, и принялись перегораживать перекресток улиц Лаба и Ламбер свернутыми в колбасы мешками, какими обычно пользуются водопроводчики. Лулу забежал домой и вернулся с гаечным ключом. Ребята дошли до уличной колонки, отвернули гайку, пустили воду, и через несколько минут внизу улицы образовалось озеро.
— Наводнение, парни! Париж в тысяча девятьсот десятом году, наводнение!
Ребята разделись догола и, подражая движениям пловцов и ныряльщиков, шлепали босиком по воде, щедро обрызгивали друг друга, вопя:
— Тут море! Мы пришли на пляж!
Панаша Бугра, сидя у своего окна с трубкой во рту, веселился от всей души. Это могло бы продолжаться долго, если б из комиссариата полиции на улице Ламбер не вышел сержант. Он сразу же засвистел. Ребята немедленно собрали свою одежонку, ботинки и побежали к улице Башле. Прохожие и те, кто из окон смотрели на улицу, возмущались:
— Черт знает что, хулиганы какие, уже и нагишом бегают, подумайте только!
Но, услышав угрозы сержанта, горожане в согласии с известным рефлексом тут же приняли сторону слабых, ошикали и подняли на смех взбешенного полицейского так, что тот прекратил погоню за детьми и, изрядно замочив свой мундир, завинтил гайку.
Ребята забежали в один из подъездов улицы Башле, спрятались под винтовой лестницей и долго смеялись. Они раздували грудь, напрягали мускулы, орали: «Я — Тарзан», — и одевались, кривляясь, как самые настоящие клоуны. Потом Оливье выбежал на разведку — выяснить, миновала ли опасность. Улица снова притихла, а вода, как и следовало, текла по канаве в люк. Оливье вернулся сообщить остальным: «Все в порядке, смотался!» — но все-таки дети решили, что лучше пока уйти на улицу Николе.
*
Одной из веселых уличных забав, к тому же совсем незапретной, было наблюдение за подготовительными операциями семьи Машилло к путешествию на мотоцикле с коляской. Мотоцикл обычно стоял в глубине дворика, и, так как подворотня была узкая, приходилось разнимать машину на две части. Машилло — так звали добродушного грузного столяра с утиной физиономией, приплюснутыми толстыми ушами — сначала вытаскивал мотоцикл, а потом «бонбоньерку», то бишь коляску, которую он привинчивал солидными болтами с помощью ключа. Следовало тщательное мытье этого драндулета фирмы «Манхеттен», несомненно роскошного, поскольку тем же именем называли еще и коктейль.
Но самым захватывающим моментом был отъезд. Все, кто жили на этой улице, большие и малые, старые и молодые, делая равнодушные лица, подходили ближе, чтоб ничего не пропустить, ибо именно это достопримечательное событие вызывало скопление людей. Машилло отчаянно злился. Он угрожающе глядел по сторонам, но люди отворачивались или же смотрели поверх его головы, что-то насвистывая с полным безразличием.
Столяр раньше всего устраивал в коляске свою тещу — обхватив с обеих сторон руками, как тыкву, он водружал ее на обитое молескином сиденье, стараясь сохранить равновесие мотоцикла. Рессоры жалобно вздыхали, а зрители еще подначивали: ух, ух, ух! Против тещи садились двое детей, а она сама пыжилась изо всех сил, стараясь соблюсти достоинство.
Трое сообщников — Оливье, Капдевер и Лулу, — конечно же, находились в первых рядах. Лулу подходил к столяру Машилло и, озабоченно почесывая затылок, спрашивал:
— Хорошо ли вы привинтили, а?
При этом мальчишка толкал яйцевидную коляску так, что она приплясывала, а Машилло, который в этот момент влезал в свой кожаный комбинезон, мог только бессильно угрожать: «Вот как пну тебя сейчас, тогда узнаешь». Потом столяр поправлял на голове шлем и большие очки, явно подражая всеми своими жестами человеку в скафандре. Из дома выходила его жена в модной «юбке-штанах», держа на одной руке своего меньшего шкета, а в другой — корзинку с провизией. Рыцарь, закованный в кожаные латы, седлал своего «коня», мадам Машилло садилась за ним, а малыша пристраивала между собой и мужем. Шесть членов семьи с облегчением вздыхали и поглядывали на стоящих кругом зрителей с видом министров, сидящих в машине главы правительства, словно хотели сказать: «Ну что, насмотрелись?.. Так сдыхайте ж от зависти, попрошайки несчастные!»
Раздавался сигнал, слышалась пулеметная трескотня выхлопов, и мотоцикл, похожий на какое-то фантастическое насекомое, срывался с места, громыхая на круглых камнях мостовой. Дети бежали вслед, отчаянно вопя: «Гип-гип ура!» — и давая столяру советы: «Опусти голову пониже, будешь похож на гонщика! » — а теща обеими руками вцеплялась в прыгающие веточки вишен, которыми была украшена ее шляпа.
Но было на улице еще одно развлечение, состоявшее в следующем: встать на перекрестке и, с изумлением вперившись в какую-то точку на небе, время от времени указывать на нее другим ребятам, переходя с места на место якобы для того, чтоб лучше видеть, — словом, всячески демонстрировать свою заинтересованность. Вскоре какой-нибудь прохожий тоже задирал голову; постепенно толпа нарастала, как снежный ком. Все останавливались, чтоб посмотреть на небо, искали аэроплан, дирижабль, геликоптер, птицу — неизвестно что. А юные шутники, отойдя немного в сторонку, помирали с хохоту, слушая разговоры о том, что видели эти люди и как они спорили, разбиваясь на группки. Это было забавно: люди, до сих пор друг друга не знавшие, оживленно беседовали между собой и теряли свою обычную сдержанность только потому, что, как им казалось, они стали свидетелями некоего диковинного события. Ребята, придумавшие этот розыгрыш, чувствовали себя кукловодами, дергающими марионеток, или маленькими демиургами, обладающими необыкновенным могуществом.
Вверх по улице шел полицейский в форменной тужурке, держа под мышкой пелерину и сдвинув на затылок круглый, как сыр, головной убор. Пояс и портупея полицейского были отлично начищены, а висящий на ремешке жезл хлопал его по ногам.
— А вот и папаша! — заявил Капдевер.
Он сказал дружкам, что ему надо спешно идти домой. Лулу тут же отпустил несколько обычных острот насчет шпиков, легавых, доносчиков, фараонов, ласточек и коров на колесиках, не пропустив ни одной из кличек, которыми народ награждал полицейских в зависимости от способа их передвижения: верхом на лошади, на велосипеде, на мотоцикле или на «своих двоих», а Оливье восхищенно смотрел на трепача Лулу — ему правилась вся эта дурашливая болтовня.
Потом они вдвоем пошли дальше, решив со всеми по пути здороваться; они уважительно раскланивались: «Добрый день, мсье!», «Добрый день, мадам!» — и исподтишка смеялись каждый раз, когда им отвечали. Насытившись шалостями, они дошли до окна Альбертины Хак, и Лулу сказал:
— Здравствуйте, дорогая мадам!
Альбертина не ответила. Она была слишком занята, наклеивая фотографии киноартистов в альбомчик, который давала покупателям в придачу к шоколаду фирма «Тоблер». Альбертина милостиво показала альбом детям, и они переворачивали толстые страницы, рассматривая фотографии и называя имена актеров: Фернан Гравей, Альберт Прежан, Андре Люге, Алерм, Альковер, Леон Бельер, Марсель Вале, толстяк Полей, Ларкей, Сатурнен Фабр… и красивых кинозвезд: Бебе Дениэлс, Сюзи Вернон, Мириам Хопкинс, Кароль Ломбар, Мэри Глори, Дита Парло и Долорес дель Рио. Ребята вообразили, какое неимоверное количество шоколада поедает толстая Альбертина, — ведь она еще копила и серебряную фольгу, которую раздавала китайчатам, жившим в этом квартале.
Мадам Папа, повиснув на руке своего внука, толстощекого солдата, подошла поговорить с Альбертиной. Парень, зажав пилотку под мышкой, тихо повторял с южным акцептом знаменитую реплику из пьесы Паньоля «Мариус »: «Французский флот говорит тебе — дерьмо!! »
Разговор двух женщин был самым обыденным: «Никогда не знаешь, что приготовить на обед», или: «Так будет всегда, пока мы живы!», или еще: «Да уж у немцев такого не случится!» Только несколько неожиданным оказалось утверждение Альбертины:
— Телятину я никогда не ем. Она беду притягивает!
Оливье слушал, но больше смотрел на Лулу, передразнивающего движения говоривших между собой женщин, как вдруг короткая фраза жеманной мадам Папа привлекла его внимание; тоном дамы-патронессы она сказала:
— Что-то не видно этого инвалида несчастного, да вот того, которого Пауком прозвали.
И в самом деле, уже в течение нескольких дней Даниэль не приходил на свое обычное место, к стене галантерейного магазина.
— Может, он заболел? — предположила Альбертина.
Солдат, чтоб дети посмеялись, начал подражать артисту Виктору Буше в пьесе «Господни виноградники »: «Юбер, скажи мне, что ты меня любишь, или я лягу спать на циновку! »
Чуть погодя еще больший успех выпал на долю здоровенного верзилы по кличке Тюбик с клеем Анатоль, знать не знавший про «Дентоль». Он шел вверх по улице, красуясь в костюме велосипедиста-гонщика, с рукавом насоса, надетым наперекрест, и нашитым на спине квадратом с жирной девяткой и надписью: О.В.Б.Б. (что означало: Общество велосипедистов из Булон-Бийанкура), держа за середину руля свой гоночный велосипед. Велосипед трясся по мостовой, и его звонок все время позвякивал. Костистый, сутулый и кривоногий Анатоль жмурил глаза от солнца и смотрел куда-то вверх за горизонт, где вырисовывался холм Галибье. Он прислонил велосипед к тротуару и присел, видимо, в ожидании каких-то лестных слов бегло поглядывая по сторонам, в то время как граммофон разносил по всей улице мелодию английской песенки „That man I love ”, исполняемой немного гнусавым, грустным голосом под аккомпанемент саксофона и приглушенной трупы.
Анатоль прекрасно знал, что вскоре появится какой-нибудь мальчишка и станет выпрашивать у него велосипед, чтобы разок прокатиться вокруг квартала, но он, безусловно, откажет, ссылаясь на то, что такой боевой копь — это как вечное перо или как женщина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44