https://wodolei.ru/catalog/unitazy/cvetnie/golubye/
На улице Андре-дель-Сарте Оливье остановился около лавки угольщика, где какой-то мужчина в синей крестьянской блузе и черной шапке играл на аккордеоне народный танец бурре для своих земляков, которые принялись петь «Иойет ». На улице Клиньянкур, рядом с «Пале де Нувоте », два расклейщика афиш устанавливали перед дощатым забором свою стремянку. Он разглядывал рулоны афиш, длинные цилиндрические ведра с клеем, в который обмакивались щетки. По мере того как афиши, блестящие от клея, распластывались на досках, мальчик жадно читал, узнавая, что «Голубая Птица» сэра Малькольма Кэмпбелла оснащена шинами фирмы Данлоп , чтоСильвикрин способствует росту волос , чтоартист Пьер Френей играет в театре роль Гуттаперчевого Валентина , аЛюсьен Мюратор участвует в кинофильме «Неизвестный певец» .
Оливье уже давно увлекался чтением стен не менее, чем книжками с картинками. Всюду изображались детишки, особенно часто вот этот, малыш с трагичной судьбой, с мыла «Кадум» (говорили, что ребенок, чье личико было сфотографировано для этой рекламы, вскоре умер, и его мать рыдала, видя свое дитя на всех стенах), в рекламах встречался и другой толстощекий крепыш с пачки питательной смеси фирмы Майзена, той самой смеси, что растит чудесных детей , и еще один ребятенок с банки детской кашки фирмы Бледин, называвшей себя второй матерью. Тут на стенах было так много примелькавшихся персонажей: негр фирмы «Бананиа» и его возглас: «Ай, вкусно! », прямо как с колониальной выставки, Пьерро с поучительно поднятым пальцем, указующим на забавно сокращенную надпись: Le K.K.O. L.S.K. est S.Ki , маленький ковбой на сигаретах Балто, посол с моноклем на коробке сигар «Дипломат», два мальчика — белый и красный — с подносами в руках на ярлычках аперитива «Сен-Рафаэль Квинкина», огнедышащий человечек фирмы Терможен, две девицы с лампочками — «маленькие Виссо дают большой свет! ». Что же касается девчушки с шоколада фирмы Менье, то ей уже остригли длинные косы, выбросили корзиночку и стилизовали более современно — теперь она просто тень, которая пишет на стене.
На улице Лаба торговец красками мсье Помпон в белом халате и соломенной шляпе уже стоял перед дверью магазина с ярко размалеванными деревянными панно, образующими нагромождения геометрических фигур в стиле самого дикого кубизма. Когда Оливье был маленьким, этот торговец подарил ему альбом образцов обоев, на изнанке которых мальчик выводил свои первые палочки и царапал первые рисунки: кошки с поднятым палкой хвостом, курочки, лапы которых напоминали цветочные лепестки, утки обтекаемой формы.
Оливье, заложив руки за спину, восторженно обозревал чудеса, выставленные в витрине и особенно в той ее части, где лежали ножницы и карманные ножи. Пределом его мечтаний был швейцарский коричнево-красный ножик с шестью лезвиями, украшенный крестом — гербом Гельвеции — и снабженный кольцом для цепочки. Этот ножик казался ему таким же великолепным, как ювелирная драгоценность. Оливье им долго, долго любовался, затем перевел взгляд на торчащий живот мсье Помпона, а когда глаза мальчика встретились с глазами торговца, он чуть было не спросил цену этого ножа. Но испугавшись, что цена окажется сокрушительной, Оливье ограничился фразой: «Здравствуйте, мсье Помпон!» — на что хозяин лавки ответил весьма любезным приветствием.
Улица Лаба, когда не было солнца, выглядела мрачной и темной. Около булочной Оливье был вынужден отскочить в сторону, чтоб избежать столкновения с несущейся во весь опор вниз по склону тележкой Лопеса, хулигана из хулиганов с улицы Башле. Оливье посмотрел на Лопеса, который, стоя на коленях в своей самодельной тележке на подшипниках, с большой ловкостью обогнул угол улицы Ламбер.
Мальчик вспомнил, что и у него был некогда свой подшипник, но это ему показалось таким далеким. Оливье задумался о том, куда же делся этот подшипник, и стал ворошить свою намять. Наконец перед его глазами возник ящик, до отказа набитый всякой мелочью, которую Виржини называла «твои безделицы». Да, подшипник был там, он так блестел среди всех этих пробок, веревочек, деревянных дудок, рядом с плюшевым мишкой, каучуковыми прокладками от пивных бутылок, картонным пакетиком из магазина «О Мюге », военным крестом его отца, отверткой, большой толстой резинкой. Но куда подевался сам ящик?
Оливье еще долго вспоминал, пока все внезапно не прояснилось: в их галантерейном магазине этот ящик был под прилавком последним слева. Как страстно захотелось ребенку тут же открыть ящик и вытащить свой подшипник, и это вновь причинило ему боль. Почему же закрыта лавочка, заперты деревянные ставни, зачем нужны эти печати на дверях, отчего это ужасное запустение?
Рамели поздоровался с ним, но Оливье его не заметил. Он вошел через подъезд дома во внутренний дворик, заставленный зелеными растениями в горшках кирпичного цвета, и, подойдя к окну лавочки, попытался приоткрыть ставни. Потом стал смотреть в щель между створками и различил белую массу материнской кровати с откинутым стеганым одеялом, будто кто-то готовился сейчас лечь спать. Так как мальчик настойчиво думал о подшипнике, образ матери не сразу возник перед ним. Он смотрел на этот вымерший мир, как на экспозицию музея, останавливая свой взгляд то на одном, то на другом предмете: вот большой будильник со звонком, черными римскими цифрами и остановившейся стрелкой, вот обои с выцветшими фиалками, а вот и шкаф с овальным зеркалом. В нем висела мамина одежда, ее платья, дождевик, две шапочки: одна вроде капора с синей лентой, другая как колпачок из сафьяна, с маленькой сеточкой, чтоб поддерживать локоны.
Когда Виржини одевалась перед выходом в город, Оливье говорил ей: «Мамочка, какая же ты красивая!», и она отвечала: «Как этот молодой человек любезен!» Они часто выходили вместе и то отправлялись в кино «Гете-Рошешуар » посмотреть американские фильмы, уносившие их в иной мир — «Тарзан », «Человек-невидимка », «Бен-Гур », — а также увидеть комиков Лорела и Харди, Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда, заставлявших их корчиться от смеха, то шли к поставщикам галантерейных товаров на бульвар Себастополь, улицы Каир, Женер, Сантье. Они садились в метро в направлении Шато Руж, сходили на «Реомюр-Себастополь», и Оливье уже знал наизусть все остановки этого маршрута, повторяя их как припев: «Барбес-Рошешуар», «Гар-дю-Нор», «Гар-дел'Эст», «Шато-до». На обратном пути он помогал маме нести пакеты с лентами, тканями, катушками. Иногда они удлиняли свою прогулку, делая крюк через рынок на Цветочной набережной, и навещали торговцев семенами и продавцов птиц на набережной Лувр, перед тем как отправиться в овернскую пивную «Озарм-де-ля-Виль », что напротив универмага «Базар-дель-отель-де-Виль », и поесть там вафель, запивая их стаканчиком разноцветного коктейля.
Упершись лбом в ставни, свесив руки, Оливье стоял неподвижно, как кукла, и предавался мечтам. Перед ним его мама Виржини в широкой юбке и вышитой кофточке расхаживала по комнате. Она причесывалась, что-то напевая, втыкала шпильки в свой большой светлый шиньон. Ребенок смотрел на нее с восхищением, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно, он весь дрожал от счастья и страха, его бросало то в холод, то в жар. Виржини повернулась к окну и внезапно застыла, как это бывает в кино, когда картина прерывается вдруг на каком-то кадре. Оливье искал ее взгляд, хотел различить черты ее лица, но видел лишь светлый овал. Потом игра света вызвала перед ним другой женский облик, глаза, нос, рот, но это были совсем не те, такие знакомые ему черты. Он трепетал от волнения и отчаяния: нет, он видел уже не маму, а какую-то другую женщину, чем-то напоминавшую и Принцессу и Элоди. Мальчик закрыл глаза, снова открыл их и больше ничего не увидел: призраки растаяли.
Именно тогда он почувствовал, что на его плечи мягко легли чьи-то руки. Он как бы вынырнул на поверхность душивших его серых свинцовых вод и обернулся. Оливье узнал мадам Кап-Мюллер, жену фрезеровщика по металлу, узнал ее толстую светлую косу, спускающуюся вдоль спины и чем-то роднившую ее с Гретхен.
— Что ты здесь делаешь, Оливье? Маленький мой, несчастный малыш, крошка моя, пойдем отсюда…
Она прижала его к себе и повела, как ведут выздоравливающего после тяжелой болезни, по узкому дворику, где он когда-то учился ходить. Здесь все ему было знакомо, любой закоулочек, каждый камушек, каждая выбоина и даже веревка для белья, и все предметы, какие здесь только были. Слева Оливье опять увидел стенку с постоянно запертой дверью, которая его всегда интриговала. Он положил на нее руку и спросил:
— А если дверь открыть, куда попадешь?
— В другой дворик, конечно…
Оливье ахнул от удивления, как будто это было так странно. Они остановились около горшков с цветами, и женщина перечислила ему их названия: папоротник, кактус, плющ, самшит, аспарагус… но она не все знала. Затем подтолкнула мальчика к подъезду и заставила вернуться к действительности:
— Пойдем со мной. Я забыла купить сахар…
На улице Оливье показалось, что он находится совсем в другом мире. Как будто он вернулся из очень дальнего странствия. Что-то еще угнетало его, теснило грудь, причиняло душевную боль. Что — он не знал. И тогда он вытащил свой носовой платок, дважды высморкался, просто так, без всякого смысла, чтоб каким-то движением отогнать томящее его чувство.
*
Иной раз было достаточно немного музыки, чтобы полностью изменился характер улицы. Облик ее зависел от звуков негритянского джаза, от веселой оперетты или переливов аккордеона. Бывало, что улица казалась наивной и поэтической благодаря старомодному виду продавца козьего сыра, который заходил сюда раз в неделю, по вторникам, и стоял на перекрестке улиц Николе и Башле. Он посвистывал в свою целлулоидную дудочку, напоминающую флейту Пана, и дети первыми подбегали к нему, приходя в восторг от трех коз (их звали Бикет, Кабрет и Бланшет), рога которых они ощупывали робким жестом маленьких горожан.
Переливы этого деревенского музыкального инструмента слышались еще издалека, и хотя мелодия казалась однообразной, было в ней что-то игривое, легкомысленное, а иной раз звучала и одинокая грустная нота. Женщины покупали круглые сыры с синей коркой и надписью Чистый козий сыр , которые продавец вынимал из сильно пахнущей плетеной корзины, устланной листьями и влажной травой. От всего этого так и веяло деревенским захолустьем. Порой у этого же торговца можно было купить и кружечку молока, которое он надаивал тут же, у вас на глазах. Когда покупателей было мало, торговец отправлялся дальше, и следом за ним долго бежали детишки, выкрикивая: бе-е, бе-е-е … — в надежде услышать ответ от коз.
Улица имела свой животный мир — собак, в большинстве дворняжек; кошек, мурлыкающих на подоконниках; золотых рыбок в стеклянных сосудах; канареек в клетках, где стояли кормушки с измельченной косточкой каракатицы и травой-звездчаткой; голубей, воробьев, серых бархатистых летучих мышей, в которых дети целились из рогаток; ослов, везущих тележки, принадлежащие тряпичникам; першеронов, развозящих товары в повозках; крыс, наводнявших погреба и настолько дерзких, что даже днем вылезали на улицу, — не говоря уж о том зверье, что разводил папаша Бугра, разделяя с животными свой хлеб насущный.
В праздничные дни на улицу заходили бродячие музыканты с обезьянкой или медведем, плясавшими под звуки гармоники, пока местные псы тявкали на них, держась на почтительном расстоянии. Летом, когда в квартирах открыты окна, можно было услышать попугая, принадлежавшего мадам Папа, который выкрикивал: «А ты газ закрыла? Закрыла газ? А воду? А воду?..» В палисадниках еще ползали в те времена черепахи, на степах водились улитки, кое-где под камушком сидела жаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Оливье уже давно увлекался чтением стен не менее, чем книжками с картинками. Всюду изображались детишки, особенно часто вот этот, малыш с трагичной судьбой, с мыла «Кадум» (говорили, что ребенок, чье личико было сфотографировано для этой рекламы, вскоре умер, и его мать рыдала, видя свое дитя на всех стенах), в рекламах встречался и другой толстощекий крепыш с пачки питательной смеси фирмы Майзена, той самой смеси, что растит чудесных детей , и еще один ребятенок с банки детской кашки фирмы Бледин, называвшей себя второй матерью. Тут на стенах было так много примелькавшихся персонажей: негр фирмы «Бананиа» и его возглас: «Ай, вкусно! », прямо как с колониальной выставки, Пьерро с поучительно поднятым пальцем, указующим на забавно сокращенную надпись: Le K.K.O. L.S.K. est S.Ki , маленький ковбой на сигаретах Балто, посол с моноклем на коробке сигар «Дипломат», два мальчика — белый и красный — с подносами в руках на ярлычках аперитива «Сен-Рафаэль Квинкина», огнедышащий человечек фирмы Терможен, две девицы с лампочками — «маленькие Виссо дают большой свет! ». Что же касается девчушки с шоколада фирмы Менье, то ей уже остригли длинные косы, выбросили корзиночку и стилизовали более современно — теперь она просто тень, которая пишет на стене.
На улице Лаба торговец красками мсье Помпон в белом халате и соломенной шляпе уже стоял перед дверью магазина с ярко размалеванными деревянными панно, образующими нагромождения геометрических фигур в стиле самого дикого кубизма. Когда Оливье был маленьким, этот торговец подарил ему альбом образцов обоев, на изнанке которых мальчик выводил свои первые палочки и царапал первые рисунки: кошки с поднятым палкой хвостом, курочки, лапы которых напоминали цветочные лепестки, утки обтекаемой формы.
Оливье, заложив руки за спину, восторженно обозревал чудеса, выставленные в витрине и особенно в той ее части, где лежали ножницы и карманные ножи. Пределом его мечтаний был швейцарский коричнево-красный ножик с шестью лезвиями, украшенный крестом — гербом Гельвеции — и снабженный кольцом для цепочки. Этот ножик казался ему таким же великолепным, как ювелирная драгоценность. Оливье им долго, долго любовался, затем перевел взгляд на торчащий живот мсье Помпона, а когда глаза мальчика встретились с глазами торговца, он чуть было не спросил цену этого ножа. Но испугавшись, что цена окажется сокрушительной, Оливье ограничился фразой: «Здравствуйте, мсье Помпон!» — на что хозяин лавки ответил весьма любезным приветствием.
Улица Лаба, когда не было солнца, выглядела мрачной и темной. Около булочной Оливье был вынужден отскочить в сторону, чтоб избежать столкновения с несущейся во весь опор вниз по склону тележкой Лопеса, хулигана из хулиганов с улицы Башле. Оливье посмотрел на Лопеса, который, стоя на коленях в своей самодельной тележке на подшипниках, с большой ловкостью обогнул угол улицы Ламбер.
Мальчик вспомнил, что и у него был некогда свой подшипник, но это ему показалось таким далеким. Оливье задумался о том, куда же делся этот подшипник, и стал ворошить свою намять. Наконец перед его глазами возник ящик, до отказа набитый всякой мелочью, которую Виржини называла «твои безделицы». Да, подшипник был там, он так блестел среди всех этих пробок, веревочек, деревянных дудок, рядом с плюшевым мишкой, каучуковыми прокладками от пивных бутылок, картонным пакетиком из магазина «О Мюге », военным крестом его отца, отверткой, большой толстой резинкой. Но куда подевался сам ящик?
Оливье еще долго вспоминал, пока все внезапно не прояснилось: в их галантерейном магазине этот ящик был под прилавком последним слева. Как страстно захотелось ребенку тут же открыть ящик и вытащить свой подшипник, и это вновь причинило ему боль. Почему же закрыта лавочка, заперты деревянные ставни, зачем нужны эти печати на дверях, отчего это ужасное запустение?
Рамели поздоровался с ним, но Оливье его не заметил. Он вошел через подъезд дома во внутренний дворик, заставленный зелеными растениями в горшках кирпичного цвета, и, подойдя к окну лавочки, попытался приоткрыть ставни. Потом стал смотреть в щель между створками и различил белую массу материнской кровати с откинутым стеганым одеялом, будто кто-то готовился сейчас лечь спать. Так как мальчик настойчиво думал о подшипнике, образ матери не сразу возник перед ним. Он смотрел на этот вымерший мир, как на экспозицию музея, останавливая свой взгляд то на одном, то на другом предмете: вот большой будильник со звонком, черными римскими цифрами и остановившейся стрелкой, вот обои с выцветшими фиалками, а вот и шкаф с овальным зеркалом. В нем висела мамина одежда, ее платья, дождевик, две шапочки: одна вроде капора с синей лентой, другая как колпачок из сафьяна, с маленькой сеточкой, чтоб поддерживать локоны.
Когда Виржини одевалась перед выходом в город, Оливье говорил ей: «Мамочка, какая же ты красивая!», и она отвечала: «Как этот молодой человек любезен!» Они часто выходили вместе и то отправлялись в кино «Гете-Рошешуар » посмотреть американские фильмы, уносившие их в иной мир — «Тарзан », «Человек-невидимка », «Бен-Гур », — а также увидеть комиков Лорела и Харди, Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда, заставлявших их корчиться от смеха, то шли к поставщикам галантерейных товаров на бульвар Себастополь, улицы Каир, Женер, Сантье. Они садились в метро в направлении Шато Руж, сходили на «Реомюр-Себастополь», и Оливье уже знал наизусть все остановки этого маршрута, повторяя их как припев: «Барбес-Рошешуар», «Гар-дю-Нор», «Гар-дел'Эст», «Шато-до». На обратном пути он помогал маме нести пакеты с лентами, тканями, катушками. Иногда они удлиняли свою прогулку, делая крюк через рынок на Цветочной набережной, и навещали торговцев семенами и продавцов птиц на набережной Лувр, перед тем как отправиться в овернскую пивную «Озарм-де-ля-Виль », что напротив универмага «Базар-дель-отель-де-Виль », и поесть там вафель, запивая их стаканчиком разноцветного коктейля.
Упершись лбом в ставни, свесив руки, Оливье стоял неподвижно, как кукла, и предавался мечтам. Перед ним его мама Виржини в широкой юбке и вышитой кофточке расхаживала по комнате. Она причесывалась, что-то напевая, втыкала шпильки в свой большой светлый шиньон. Ребенок смотрел на нее с восхищением, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно, он весь дрожал от счастья и страха, его бросало то в холод, то в жар. Виржини повернулась к окну и внезапно застыла, как это бывает в кино, когда картина прерывается вдруг на каком-то кадре. Оливье искал ее взгляд, хотел различить черты ее лица, но видел лишь светлый овал. Потом игра света вызвала перед ним другой женский облик, глаза, нос, рот, но это были совсем не те, такие знакомые ему черты. Он трепетал от волнения и отчаяния: нет, он видел уже не маму, а какую-то другую женщину, чем-то напоминавшую и Принцессу и Элоди. Мальчик закрыл глаза, снова открыл их и больше ничего не увидел: призраки растаяли.
Именно тогда он почувствовал, что на его плечи мягко легли чьи-то руки. Он как бы вынырнул на поверхность душивших его серых свинцовых вод и обернулся. Оливье узнал мадам Кап-Мюллер, жену фрезеровщика по металлу, узнал ее толстую светлую косу, спускающуюся вдоль спины и чем-то роднившую ее с Гретхен.
— Что ты здесь делаешь, Оливье? Маленький мой, несчастный малыш, крошка моя, пойдем отсюда…
Она прижала его к себе и повела, как ведут выздоравливающего после тяжелой болезни, по узкому дворику, где он когда-то учился ходить. Здесь все ему было знакомо, любой закоулочек, каждый камушек, каждая выбоина и даже веревка для белья, и все предметы, какие здесь только были. Слева Оливье опять увидел стенку с постоянно запертой дверью, которая его всегда интриговала. Он положил на нее руку и спросил:
— А если дверь открыть, куда попадешь?
— В другой дворик, конечно…
Оливье ахнул от удивления, как будто это было так странно. Они остановились около горшков с цветами, и женщина перечислила ему их названия: папоротник, кактус, плющ, самшит, аспарагус… но она не все знала. Затем подтолкнула мальчика к подъезду и заставила вернуться к действительности:
— Пойдем со мной. Я забыла купить сахар…
На улице Оливье показалось, что он находится совсем в другом мире. Как будто он вернулся из очень дальнего странствия. Что-то еще угнетало его, теснило грудь, причиняло душевную боль. Что — он не знал. И тогда он вытащил свой носовой платок, дважды высморкался, просто так, без всякого смысла, чтоб каким-то движением отогнать томящее его чувство.
*
Иной раз было достаточно немного музыки, чтобы полностью изменился характер улицы. Облик ее зависел от звуков негритянского джаза, от веселой оперетты или переливов аккордеона. Бывало, что улица казалась наивной и поэтической благодаря старомодному виду продавца козьего сыра, который заходил сюда раз в неделю, по вторникам, и стоял на перекрестке улиц Николе и Башле. Он посвистывал в свою целлулоидную дудочку, напоминающую флейту Пана, и дети первыми подбегали к нему, приходя в восторг от трех коз (их звали Бикет, Кабрет и Бланшет), рога которых они ощупывали робким жестом маленьких горожан.
Переливы этого деревенского музыкального инструмента слышались еще издалека, и хотя мелодия казалась однообразной, было в ней что-то игривое, легкомысленное, а иной раз звучала и одинокая грустная нота. Женщины покупали круглые сыры с синей коркой и надписью Чистый козий сыр , которые продавец вынимал из сильно пахнущей плетеной корзины, устланной листьями и влажной травой. От всего этого так и веяло деревенским захолустьем. Порой у этого же торговца можно было купить и кружечку молока, которое он надаивал тут же, у вас на глазах. Когда покупателей было мало, торговец отправлялся дальше, и следом за ним долго бежали детишки, выкрикивая: бе-е, бе-е-е … — в надежде услышать ответ от коз.
Улица имела свой животный мир — собак, в большинстве дворняжек; кошек, мурлыкающих на подоконниках; золотых рыбок в стеклянных сосудах; канареек в клетках, где стояли кормушки с измельченной косточкой каракатицы и травой-звездчаткой; голубей, воробьев, серых бархатистых летучих мышей, в которых дети целились из рогаток; ослов, везущих тележки, принадлежащие тряпичникам; першеронов, развозящих товары в повозках; крыс, наводнявших погреба и настолько дерзких, что даже днем вылезали на улицу, — не говоря уж о том зверье, что разводил папаша Бугра, разделяя с животными свой хлеб насущный.
В праздничные дни на улицу заходили бродячие музыканты с обезьянкой или медведем, плясавшими под звуки гармоники, пока местные псы тявкали на них, держась на почтительном расстоянии. Летом, когда в квартирах открыты окна, можно было услышать попугая, принадлежавшего мадам Папа, который выкрикивал: «А ты газ закрыла? Закрыла газ? А воду? А воду?..» В палисадниках еще ползали в те времена черепахи, на степах водились улитки, кое-где под камушком сидела жаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44